- Я думаю, чтоб было меньше искушения тратить. Между тем Клер засовывала в рюкзак все, что попадалось ей под руку. Затем, выйдя из палатки, она начала отцеплять укрепляющие веревки, а я в это время набросился на брезент, стараясь не касаться колышков. Я не прикоснулся также к очагу, довольно замысловатому, сделанному из бочки без дна, перевернутой и поставленной на четыре камня; сверху был положен примитивный вертел: кусок железного прута. В очаге было так мало пепла, что вряд ли им часто пользовались. Постоянный дымок в одном и том же месте и его далеко разносящийся запах быстро раскроют ваше местопребывание: владелец палатки скорее всего устраивал очажки то там, то здесь. Подтверждала это и весьма скудная лесная провизия и в добавление к ней немного глины, наводившей на мысль, что наш друг, решительный эклектик, пользовался иногда способом готовки "на скорую руку": облепить глиной курицу в перьях или ежа в иголках - и вынуть из костра нечто вроде глиняного горшка, который, чтобы вкусить его содержимое, надо лишь разломить.
- Брр! - сказала Клер. - Как ты себе представляешь зиму здесь?
Я думал об этом. Можно сколько угодно презирать удобства и не принимать свое время, когда каждый стал их рабом, но наши леса не рай, теплый, богатый цветами и фруктами, словно Океания - мечта наших наивных художников. Итак, брезентовые крыши свернуты, скатаны, положены в мешки, и я очень аккуратно, выходя из этой камеры, поставил на место затычку из терновника.
Я решил вернуться сектором, известным под названием "Угольные рвы", который в былые времена, когда мне было двенадцать лет, кишел народом.
Лес тогда был совершенно другим: там насчитывалась сотня лесорубов, распильщиков, орудующих топором, дубиной, чеканом или финской пилой, не считая возчиков, вязальщиков хвороста и с полдюжины изготовителей деревянных башмаков, работающих по буку или ореху, вынимающих середину сабо сперва сверлом, потом тесаком и заканчивающих работу резцом. Там трудилось также, по крайней мере, четыре или пять групп угольщиков, умеющих складывать вязанки хвороста и обугливать их так, чтобы можно было потушить мясо. Проходя одной из их старых "площадок", полянкой, где земля еще оставалась обугленной, я остановился и сказал:
- Как бы то ни было, мужчина этого возраста не удаляется от мира, если на то нет серьезных оснований. Но окончательное ли это решение?
А дальше и позже, когда за горизонтом спешащие сумерки обрисовывали сиреневым туман, поднимавшийся со свежей пашни, где чибисы выклевывали червей, Клер, идя рядом со мной по дороге Круа-От с колеями, наполненными водой, блестящими и параллельными, как рельсы, остановилась и спросила:
- Если я правильно поняла, ты задаешься вопросом: должны ли мы помочь ему в его выборе или, напротив, отвратить его от этого?
XIV
Когда мы возвращались, в воздухе повеяло запахами пригорелого сала, начали зажигаться лампы; перед тем, как закрыться ставням, в нимбах приглушенного света появляются забавные порой картинки: кюре, стирающий белье, дочь кондитера, обвившая шею посыльного… Со стороны танцевального зала доносились звуки труб и грохот большого барабана. Несмотря на эти шумы и скромность нашей поступи, занавески соседей отодвинулись, когда я вставил ключ в замочную скважину.
- Он пожарил для нас картофель, - сказала Клер, перед тем как щелкнул замок.
У меня такой же тонкий нюх, и я согласился с ней. Но тут я поднял палец к носу - старый условный знак семьи, означающий издавна: "Оставь меня одного с твоей матерью" или, со стороны Клер, - "Это мое личное дело".
Она тотчас же поняла и исчезла в мастерской под предлогом, что ей надо приготовить работу на завтра. В кухне я увидел повара, опиравшегося только на один костыль левой мышкой, чтобы оставить свободной правую руку. На тефлоновой сковородке жарилась картошка (сорт выбран правильно: не "бентж" для пюре, не "вьола" для рагу. Из трех тазов, фигурирующих в моем погребе, взяли лишь "бель де ла фонтеней"). Приборы лежали на клеенке, на которой мы с дочерью едим, когда нет гостей. В мойке лежал стакан с остатками шоколада. Мне объяснили:
- Леонар только что ушел.
Мой синий садовый фартук с карманом на животе облекал мой экс-костюм, тесемочки фартука были аккуратно уложены и связаны на животе.
- Вам дважды звонили. Сначала некий инспектор Рика из поисковой бригады. Он завтра перезвонит.
Ни тени страха. Деревянной ложкой, которая не царапает тефлоновое покрытие, он переворачивал круглые дольки картофеля, на диво хрустящие. Через минуту он добавил:
- Еще журналист. Я его обескуражил.
- Вы написали свое имя?
- Простите, я никогда не пишу.
Ну да, почерк может тоже выдать. Я сел на свой соломенный стул, на свое место и не заметил ни малейшего смущения, когда вынул из кармана его бумажник.
- Десять тысяч, не так ли?
- Да, десять, благодарю.
Я рассчитывал, что ко мне протянется рука, чтобы я вернул предмет его владельцу, и что я услышу от него слова уверения, на которые я, как мне кажется, имел право рассчитывать. Так как он рылся в пластмассовой коробке с ячейками, чтобы достать оттуда шесть яиц в зеленоватой скорлупе - утиные яйца, я долго мучился, прежде чем найти формулу, которая не выглядела бы вопросом, но вызвала бы ответ.
- С нашей стороны вы можете ничего не опасаться, но обратное менее вероятно, если эта сумма не может увидеть дня.
- Она может.
Гарантия в двух словах: следовало этим удовлетвориться. Я переложил бумажник в третью тарелку, а яйца, одно за другим, были разбиты в старой чашке и перелиты в кастрюлю с кипящей подсоленной водой; по запаху, подымавшемуся оттуда, можно было также догадаться, что не обошлось дело и без уксуса. После того как яйца сварились, они были аккуратно извлечены шумовкой, разложены на блюде, политы томатным соусом. Я был в восторге от кулинара: ни одной ошибки в приготовлении пищи, всего ровно столько, сколько надо.
- По необходимости можно сделать и яйца в облупке, - сказал он.
Приготовить мне угощение, проявив при этом известную ловкость рук, было несколько неожиданно со стороны этого парня, неизвестно чем кормившегося посреди лесов, а диалектное словечко, которое он только что употребил, было, по-моему, неким намеком. Между тем без всякого перехода, как будто, обернувшись назад, он прочел упрек в моем взгляде, наш гость продолжал:
- Знаю, некоторые проявления предусмотрительности неприятны на первый взгляд. Но эти деньги позволят мне, и я на том настаиваю, оплатить мой пансион у вас. У вас ведь только ваша пенсия, и переплетение книг тоже не бог весть что… Тысяча франков в месяц вас устроит? Больше я не могу. Для отъезда мне нужны подъемные.
- Я у вас ничего не просил.
Одновременно со сковородкой волосы, борода и усы тоже пришли в движение. Повеяло какой-то неловкостью. И усмешкой. Странное сочетание: рыжая кельтская голова, убогий костюм старого учителя, фартук садовника, полусогнутая повисшая нога в тапочке и костыль с расшатанным наконечником, - все потом стало на место, утихомирилось, и послышалось нечто вроде заикания:
- Переж-ж-жарится.
Потом голос снова стал нормальным:
- Я тоже ничего у вас не просил, но я вам буду очень обязан. Слишком, поймите меня, мне будет не по себе, если я не помогу тому, кто помог мне. Ваша дочь права… В больнице я жил общей со всеми жизнью. Но с тех пор, как я у вас, я должен сообразоваться не с собой, а с вами.
Он с трудом выдавил из себя пять фраз, бедный, он сам был удивлен и почти задыхался. Устав долго стоять на ногах в неустойчивом положении, он сел: Клер подхватила эстафетную палочку.
А после ужина он снова меня удивил. У моей дочери несколько приятных привычек. Она коллекционирует марки с животными. Наш гость с честью выдержал экзамен: посмотрел три альбома, повосторгался серией толстокожих, выпущенной в Мозамбике, и совсем недавним приобретением: семь треугольников, посвященных перепончатокрылым, выпущенные Монголией. После того как закрыли последнюю страницу, сыграли партию в "слова", которую он выиграл, сразу записывая слова, не объявляя их и не заботясь о результате. Тут же после этого Клер увлекла его новой игрой, выдуманной ею, которая использует знаки предыдущей игры и состоит в том, чтобы восстанавливать имена людей, расчлененные на отдельные буквы, поставленные в алфавитном порядке; он с легкостью разгадал ААКЛМРРС (Карл Маркс), но потерпел поражение с АААКДДЕЕ ГИЛНРРССТ, как и с ААКДЕИМНОРСФТТ.
- Два соперника, - подсказала Клер.
- Ничего не приходит в голову, - отвечал он.
Нужно ли было играть в игру "разгадай имя", когда у него его не было? Не возникла ли у него мысль, что это нечто вроде психотерапии? Так как его вежливое прилежание не могло обмануть меня, я избавил его от пытки, сев за пианино и сыграв первые такты фантазии Форе для флейты и фортепьяно. Он понял, пошел за инструментом и сел на стул, где лежало два словаря, чтобы было повыше и я бы не загораживал ему своим правым плечом нот, а Клер встала у меня с левой стороны и переворачивала страницы; в общем, он сделал, что мог, попросив у меня снисхождения за ошибки, в котором я нуждался так же, как и он.
XV
Если в субботу моего возвращения из супрефектуры благодаря ливню никто не заметил, а в воскресенье мы бродили по болотам и кустарникам и фасад нашего дома, смотрящий на улицу и не предлагавший ничего другого, кроме закрытых ставень, мог бы разочаровать наших соседей, то сегодня дело обстояло иначе, - утренний "Ла Вуа де л'Уэст" объявил об освобождении незнакомца под именем "Тридцать", которому оказано, по крайней мере временно, гостеприимство мосье Годьоном, муниципальным советником и прежним директором школы"; и вот в восемь часов утра раздался яростный звонок моего бывшего ученика-мэра.
- Нет, господин директор, нет! Вы не имеете права пользоваться вашим званием советника и таким образом компрометировать муниципалитет, - ведь этот ваш авантюрист может навлечь на нас неприятности.
Я еще не читал статьи, и можно сказать, с луны свалился. На другом конце провода меня тотчас просветили. Я резко прервал говорящего:
- Не вмешивайся, Жожо!
Вилоржею, видно, не по душе пришлось уменьшительное имя, которым его называли в школе и которое он не любит слышать даже в устах своей матери. Но и взаправду, чего он вмешивается? Я-то тут при чем, если газета вспомнила о том, что я выбран советником, чего хотел и сам Вилоржей, ведь его заботило, чтобы он заменил своего покойного отца и чтобы перебежать дорогу барону Тордрэй; он подумал, что я соберу ему голоса, и очутился в смешном положении, когда оказалось, что он собрал на сто восемь голосов меньше, чем я, - таким образом он был мне обязан трехцветным шарфом, который я мог бы у него отобрать.
Восемь часов десять минут. Я не произнесу ни одного бранного слова: здесь все должно быть спокойно. Клер не спускалась, а наш друг не поднимался. Согласно нашей договоренности я дежурю эту неделю и выполняю обычную утреннюю работу. Я уже загрузил наполовину деревом, наполовину углем топливный агрегат, недавно поставленный в погребе, - он позволит нам сэкономить топливо и сократить - глава 6, строка 7 в моей декларации, - на семь тысяч франков расходы. Я вынес помойку, которую коммунальная служба собирает по пятницам и понедельникам. Смолол кофе арабику в ручной мельнице, что размельчает зерна куда лучше, ровнее, чем электрическая, а кроме того, ее трескотня наполняет шумом утро, и это является приятным дополнением к пробуждению. Вода в кофеварке забулькала, на столе ждет высокий эмалированный кофейник Мари-Луиз, который наша дочь не осмелилась поменять на один из этих агрегатов типа стиральной машины или магазинного автомата, которые экономят движения, но не дают сосчитать секунды по ритму капающих капель.
Но, видать, сегодня нам не дадут покоя. Телефон принимается за свое: звонит инспектор Рика из поисковой бригады, созданной в интересах семьи; он извещает, что его поезд приходит в девять тридцать пять и почтительнейше просит прийти его встретить на вокзал. Так как я должен привести в одиннадцать часов "освобожденного" в жандармерию, то он назначает мне свидание там. И вскоре - да-да! - третий звонок: говорит доктор Лансело, он пускается в туманные объяснения, из которых мне становится ясно только, что мадам Салуинэ желает, чтобы за раненым наблюдали, но необязательно в больнице. В случае крайней необходимости, окажись он в беде, не правда ли, он ведь смог бы у нас побывать. При консультации ему не придется больше преодолевать бумажную завесу, а ведь его предыдущие расходы остались неоплаченными.
- Если бы еще, - зубоскалит Лансело, - у него был сифилис, который повсюду лечат бесплатно и без шумихи. Но тут нет, тут невозможно устроиться. Только если по договоренности со мной, конечно. Я буду у вас от двух до трех.
Восемь двадцать. Согласно заведенному обычаю, приложившись ко мне щекой, Клер устраивается перед своей чашкой, осведомляется о трех звонках и, когда все узнает, решает:
- Лучше будет, если передам я.
Намазывая масло на сухарик, она вслух размышляет:
- И лучше всего приодеться. Мы спустимся в город и купим пару английских тростей, пуловер, костюм, приличное белье. Кроме того, посмотрим на шпиков.
Она умолкает. Дверь бесшумно отворяется, входит хозяин третьей чашки, который, как всегда, коротко бросает:
- Здравствуйте!
Стоя на здоровой ноге, он опускает больную и даже пробует переместиться на нее, приподнимает костыли, но они тут же падают.
Клер вскакивает:
- Вам непременно надо изображать зуава, вы хотите снова разбиться. Но раз вы стоите, постойте еще немножко, я желаю этим воспользоваться: мне надо снять с вас мерку.
Она достает из кармана сантиметр, которым пользуются закройщицы, и маленькую записную книжку с карандашом в кармашке. Измеряет объем груди, талии, длину руки, спину, расстояние от пояса до пятки, от бедра до стопы… Гибкий, как жезл Моисея, сантиметр то сгибается, то распрямляется и только и мелькает, а карандаш неустанно записывает. Я вот что понял. Мы не из тех людей, кому нужен портной. Как говорят наши хозяюшки, "Клер прижимиста, зазря не потратится", а потому обойдется и "Готовой одеждой". Никто и не считает, что у меня есть состояние. Моя дочь унаследовала от своей матери, которая в свою очередь унаследовала от своей, сто одиннадцать петухов. Двадцать из них, по нынешнему курсу, были уплачены за переплетный материал. Чтобы одеть парня, четырех-пяти монет будет достаточно, но мне неизвестно, что из оставшихся денег - в золоте, а что преобразовалось в билеты сберегательной кассы. Одно только верно: происходит "освоение". Клер закрывает записную книжку, скатывает сантиметр, усаживает нашего друга, берет кофейник, наклоняет его над чашкой, бросает в нее два куска сахару и, поднося ко рту свою чашку, тут же опустошает ее и шепчет небрежно, спрятав носик в чашке:
- Боюсь, как бы наша программа на сегодня не была перегружена.
Половина девятого. Все тихо. Привычный шум шагов почтальона. Он бросил в щель во входной двери газеты и письма, упавшие в ящик и заставившие меня выйти в вестибюль. Я принес "Л'Уэст репюбликэн", газету, на которую я недавно подписался, и тут же раскрыл ее.
- Еще одной ненужной бумажкой больше? - спрашивает Клер, глядя, как я медленным шагом возвращаюсь, уставившись в газету.
Я наклоняю голову. Действительно, нет ни хроники, ни фотографий. Но в рубрике "Точка зрения", набранной курсивом, рассказывается об актуальных событиях, и там с предубеждением, которое было и прежде, говорится о нашем госте.
- Прочти вслух, - сказала Клер. Лицо заинтересованное кивнуло головой:
- Да, читайте! Я уже все знаю.
Имеется два способа сделать текст нейтральным: рассказать о событии голосом читающего где-нибудь в столовой или, напротив, повысить тон. Выберем второе:
"Человек - существо говорящее, между всеми словами главное для него - это его имя: имя, которое отличает его от животного, у коего имеется лишь имя вида, но и его оно, впрочем, не знает. Наше имя подтверждает, что мы есть…"
- Подтверждает! Как для собаки - след мочи другой собаки! Как помет индюка - для индюшек! - шепчет он в бороду.
Но не агрессивно. Скорее забавляясь. Продолжаю: "Более того! Наше имя продолжает нашу жизнь. В генеалогической веренице оно еще долго живет после того, как умрут его носители, и, если мы не знаем его, мы его придумываем: так перекрестили нашу далекую прародительницу, которая спала в африканской земле в течение трех миллионов лет, назвав ее Люси".
- Рекорд побит, - сказала Клер, - есть люди, которых перекрестили при их жизни!
Клер за то, чтобы мы оставались в рамках комического.
Я поддерживаю:
"Само выражение "сделать себе имя" говорит о том, что через него выражается всякое преуспеяние. В 356 году до Рождества Христова никому не ведомый житель Эфеса Герострат, не колеблясь, поджег храм Артемиды, седьмое чудо света, осудив таким образом себя на смерть. Но зато он пребывал в уверенности, что оставит потомству, пусть даже проклятое, свое имя. Что касается неизвестного в Лагрэри, только что освобожденного, то мы тут, вероятно, имеем дело с противоположного рода амбицией: "Не оставлять никакого имени, умереть целиком", как говорится в "Ифигении" Расина. Или, может, речь идет о другом варианте: сделать из себя загадку и тем прославиться?"
Я воздерживаюсь от комментария, но поднимаю от газеты глаза. На этот раз наш друг не скрывает своего раздражения. Он пожимает плечами и бросает:
- Этим людям никогда не придет в голову, что мирянин может удалиться от общества, как поступают трапписты или картезианцы, никого при этом не Удивляя.
Без двадцати десять. Покидаем гараж, но не успеваем выехать, как оказываемся в пробке на углу улиц Рю-Гранд и Траверсьер; нас прижало к аптеке скопище грузовиков, шоферы маневрируют, пытаясь разъехаться. Нас тотчас "засекают" мосье Пе и мадам Пе, возникшие откуда-то из глубины магазинчика, и мадам Пе, розовая говорливая толстушка, живо повернув дверную ручку, обрушивает на нас поток сладкоречия. Она так счастлива, поверите ли, приветствовать мосье Тридцать, она одна из немногих поняла его и защитила. И поскольку она корреспондент "Эклерер", если мосье Тридцать желает что-нибудь сказать, пусть он не колеблется. Она к его услугам…
Мосье Тридцать моментально сделался как неживой, и пришлось благодарить мне, что я и проделал очень быстро, неловко ретировавшись на площадку с липами, чтобы отделаться от нее и обойти препятствие. Мы снова под дождевыми потоками проехали эту равнину под серым небом с обкорнанными деревьями, с вкрапленными в нее пустынными лугами, большими участками голой земли, темно-коричневой, местами вспаханной, и очутились в местечке, где находится "Медицентр", единственный ортопедический магазин в этом районе, заваленный веселенькими товарами: корректирующей обувью, бандажами, нужными при грыже, протезами разных видов.