– Это не женщина, а ангел, – продолжал Мак-Доннель, – если только Бог вообще когда-либо создавал ангелов. Вместе со своим отцом она жила за Джексоновым Коленом. Отец ее замерз, переправляясь в одну темную ночь через озеро Красного Глаза. Я всегда думал, что после этого Жак Лебо насильно заставил ее выйти за него замуж. А может быть, она и не знала, что это был за человек, или же попросту, как сирота, до смерти испугалась перспективы остаться совершенно одной. Но как бы то ни было, а она вышла замуж за этого самого Лебо. В последний раз я видел ее пять лет тому назад. Время от времени до меня доходили очень дурные вести об этом браке, но я не придавал им особого значения. Я не мог себе представить, чтобы Лебо бил ее и просто по капризу бросал ее об пол. Я не верил тому, будто он таскал ее за волосы по снегу и так далее. Вы сами знаете, сколько слухов всегда ходит по свету, а дело было за семьдесят миль отсюда. Но теперь я всему этому сразу поверил. Дюран как раз прибыл сюда оттуда, и я думаю, что он мне рассказал всю чистую правду, – конечно потому, что ему выгоднее было бы оставить эту собаку при себе.
И он опять указал подбородком на Мики.
– Видите ли, – продолжал он, – Дюран передал мне, что Лебо поймал собаку в одну из своих ловушек, взял ее к себе и мучил по всей форме усвоенного им метода, чтобы подготовить ее к поединку. Когда же Дюран прибыл на место, то собака ему так понравилась, что он будто бы купил ее у самого Лебо. Нанетта же в это дело вмешалась в самую ту минуту, когда Лебо, чтобы показать товар лицом, довел ударами собаку до белого каления. Лебо будто бы сбил Нанетту с ног, стал колотить ее ногами и таскать за волосы. Тут-то, защищая свою любимую хозяйку, собака вдруг накинулась на Лебо и загрызла его до смерти. Я думаю, что Дюран рассказал мне чистую правду из одного только страха, что я велю немедленно же застрелить эту собаку, как только узнаю, что она прикончила Лебо, и как только сочту, что она вообще представляет собою опасность для людей. Теперь я прошу вас проехать в тот район, к Джексонову Колену. Я хотел бы, чтобы вы толком разузнали, в чем там дело, и помогли Нанетте Лебо чем можно, а мой индеец доставит ее сюда, в Форт-Огод.
Во время рассказа Мак-Доннель с чисто шотландским стоицизмом старался подавить в себе всякое волнение. Он говорил совершенно спокойно. Но какая-то странная дрожь то и дело заставляла его подергивать плечами. Чаллонер пристально наблюдал за ним, и это его несколько смущало.
– Вы хотите сказать, что Мики, вот эта самая собака, загрызла человека насмерть?
– Да. По словам того же Дюрана. Загрызла точно так же, как и собаку Граус-Пита на сегодняшнем поединке. Уф!..
Но когда глаза Чаллонера медленно опустились на Мики, то фактор добавил:
– Должен сознаться, что собака Граус-Пита была все-таки лучше того человека. Если все то, что мне стало известно про Лебо, – правда, то лучше уже ему не воскресать из мертвых. Чаллонер, серьезно, если вам не очень трудно и если бы вы смогли проехать именно в указанном мною направлении и повидать Нанетту, то вы сделали бы большое одолжение.
– Хорошо, – ответил Чаллонер, опуская руку на голову Мики. – Я поеду!
Еще целых полчаса Мак-Доннель рассказывал ему о том, что слышал он про Нанетту Лебо. И когда Чаллонер наконец поднялся, чтобы проститься с ним и уйти, то фактор проводил его до самой двери.
– Берегитесь Дюрана, – предупредил он его. – Собака для него дороже всего того, что он сегодня выиграл, а ставка, говорят, была не маленькая. Правда, он обыграл Граус-Пита, но они оба теперь почему-то стали действовать заодно. Уж я получил об этом самые точные сведения. Так что будьте осторожны!
Выйдя на открытое место, где ярко светили звезды, Чаллонер на минуту остановился. Мики положил ему лапы на грудь, так что голова собаки пришлась почти вровень с его плечами.
– Ну что, приятель? – мягко обратился к Мики Чаллонер. – Помнишь, как ты тогда вылетел из лодки? Припомни-ка скорее! Вы с медвежонком были связаны вместе, а на тебя как раз напала дурь баловаться в то самое время, как мы переезжали через пороги. Ну, сообразил теперь, как было дело? Клянусь, эти проклятые пороги и меня тогда чуть было тоже не погубили. Я уж так и решил, что вы оба погибли. А интересно, что сталось потом с медвежонком? А?
Мики слегка заскулил ему в ответ, и все тело его задрожало.
– А с тех пор ты, говорят, человека загрыз, – добавил Чаллонер, как будто еще не совсем веря, что такое происшествие действительно имело место. – И мне надо теперь вести тебя обратно к этой даме… Вот это-то и есть самое удивительное во всей этой истории. Ты возвращаешься обратно к ней. Но что, если она вдруг прикажет тебя убить?..
Он сбросил с себя передние лапы Мики и вошел к себе в хижину. Но уже на пороге Мики глухо заворчал. Уходя, Чаллонер только притушил огонь в лампе и теперь при неверном, коптившем освещении вдруг увидел у себя Анри Дюрана и Граус-Пита, которые, видимо, дожидались его прихода. Он поднял фитиль и кивнул им головой.
– Добрый вечер! – сказал он им. – Поздновато же вы ходите в гости!
Тупое лицо Граус-Пита не изменилось. Чаллонера поразило, насколько голова и плечи этого метиса придавали ему сходство с моржом. Глаза Дюрана были мрачны, а лицо заметно припухло на том месте, куда ударил его Чаллонер. Ощетинившись и напрягши все свои мускулы до твердости канатов и все время потихоньку ворча, Мики забился под койку.
– Мы пришли за собакой, – сказал Дюран, указав пальцем на Мики.
– Вам не удастся получить ее, Дюран, – ответил ему Чаллонер, стараясь казаться как можно более спокойным при сложившейся обстановке, от которой холодная дрожь пробегала у него по спине.
Он все еще никак не мог объяснить себе, почему именно вместе с Дюраном пришел и Граус-Пит. Оба они были великанами, даже более того – чудовищами. Он инстинктивно измерял расстояние между собой и ими. Их разделял всего только один маленький, хрупкий столик.
– Я жалею, что погорячился сегодня, Дюран, – продолжал он, – и по недоразумению нанес вам обиду. Здесь не было вовсе вашей вины, и я прошу у вас извинения. Но собака все-таки моя. Я потерял ее у Джексонова Колена, и если какой-то там Жак Лебо поймал ее в свой капкан и действительно продал ее вам, то это еще не значит, что он продал вам свою вещь. Но ради справедливости я согласен вернуть вам ваши деньги. Сколько вы дали за нее Лебо? Во сколько вам обошлась ее покупка?
Граус-Пит потоптался на месте. Дюран подошел к самому столу и уперся в него руками. Чаллонеру показалось странным, как это он мог сбить с ног такого великана одним ударом.
– Нет, – ответил спокойно Дюран, – собака не продажная.
Голос его звучал так низко, точно от волнения он затруднялся говорить или же его душила затаенная ненависть. Чаллонер заметил, как толстые жилы надулись у него на руках, когда он сжал кулаками край столика.
– Мсье, – продолжал Дюран, – мы пришли за собакой. Намерены ли вы отдать нам ее добровольно?
– Я уже вам сказал, что уплачу за нее все что следует, Дюран, – ответил Чаллонер. – Могу даже немного добавить.
– Нет. Собака моя – и кончено! Отдаете вы мне ее сейчас?
– Нет!
Не успело еще это слово слететь с губ Чаллонера, как Дюран вдруг сразу всей тяжестью навалился на стол. Чаллонер не ожидал этого маневра. Пользуясь неожиданностью произведенного впечатления, рыча от бешенства и ненависти, зверолов накинулся на Чаллонера, и тот упал прямо на пол под тяжестью навалившегося на него великана. Столик вместе с лампой опрокинулся. Пламя вспыхнуло и погасло, и вся хижина погрузилась в темноту, лишь слегка разжиженную светом звезд, проникавшим через единственное окно.
В ту же минуту на них обоих навалилась еще и вся тяжесть Граус-Пита, и его большие пальцы стали шарить в темноте по телу Чаллонера, отыскивая его шею. Он наткнулся сперва на бороду Дюрана, а затем рука его перескользнула на Чаллонера и, наконец, нашла то, чего искала. Но… хватка руки его не состоялась. С его губ вдруг сорвался отчаянный, раздирающий душу крик, и одновременно с этим воплем в темноте раздался вдруг звук сомкнувшихся челюстей, впившихся в какую-то массу. Дюран услышал этот звук и, напрягши все свои гигантские силы, отцепился от Чаллонера и быстро вскочил на ноги. Чаллонер как молния бросился к своей койке и, вытащив из-под подушки револьвер, направил его на своих врагов.
Все это произошло необыкновенно быстро, всего в несколько секунд. Не прошло еще и полминуты с того момента, как был опрокинут стол, как Чаллонер уже с ужасом представлял себе другую сцену, свидетелем которой был у Нанетты Дюран. И вдруг теперь, опять, в этой темной избушке…
Он услыхал стон и звук падения чьего-то тела.
– Мики! Мики! – заорал он во все горло. – Сюда! Сюда!
Он бросил револьвер и кинулся к двери, широко распахнув ее перед собою.
– Прошу вас, – обратился он к своим героям. – Убирайтесь вы отсюда поскорее! Уходите скорее, иначе он вас обоих съест!
Какая-то тень пробежала мимо него и утонула в объятиях ночи. Он знал, что это был Дюран. Потом одним прыжком он бросился к теням, катавшимся в одной общей массе на полу, и обеими руками вцепился в загривок Мики, стараясь оттащить его от Граус-Пита и крича на него изо всех сил. Затем он увидел, как Граус-Пит подполз к двери, поднялся на ноги, на мгновенье черной тенью выделился на звездном небе и вдруг утонул в зиявшей перед ним темноте. Затем Чаллонер коснулся рукой разгоряченного тела Мики, и мускулы собаки вдруг ослабели, и она завиляла ему хвостом. В течение целых двух или трех минут Чаллонер продолжал стоять на коленях перед Мики, а потом поднялся на ноги, запер дверь и зажег снова лампу. Все это время Мики не шелохнулся. Он лежал, вытянувшись на животе во всю длину, и, положив голову между передними лапами, глядел на Чаллонера так, точно хотел задать или разрешить какой-то тревоживший его вопрос.
Чаллонер протянул к нему обе руки.
– Мики! – позвал он его к себе.
В одно мгновенье Мики вскочил на ноги и прыгнул к нему на грудь, а Чаллонер обнял собаку, стал ее ласкать и еще долго не мог оторвать глаз от пола. Там виднелись какие-то темные лужи и куски разодранной одежды.
– Мики, дружище! – наконец воскликнул Чаллонер. – Как мне тебя благодарить!
Глава XXII
Партия Чаллонера, состоявшая из трех запряжек и четырех человек, на следующее же утро двинулась на северо-запад, имея своим конечным пунктом вновь учрежденный пост у устья реки Кокрейны, впадавшей в Оленье озеро. Через час после ее отправления выехал на пяти собаках и сам Чаллонер, направляясь к Джексонову Колену. С ним следовал один из индейцев, состоявших на службе у Мак-Доннеля. Этому индейцу было поручено доставить Нанетту в Форт-Огод.
Мики вывели из хижины и привязали к задку саней только в самый последний момент перед отъездом. Увидав пятерых запряженных собак, усевшихся на задние ноги и ожидавших сигнала к отправлению, он ощетинился и зарычал. Но скоро под влиянием нескольких успокоительных слов Чаллонера он понял, что эти собаки не были его врагами. В пути же он от подозрительной терпимости скоро перешел к тому, что стал даже интересоваться, как они тянули сани и как вообще себя держали. Запряжка была дружная, в ней нисколько не было волчьей крови, и потому собаки с ним не грызлись.
События последних двадцати четырех часов так быстро развернулись перед Мики, что его настроение все время оставалось тревожно-напряженным даже и тогда, когда Форт-Огод, наконец, далеко остался позади. Мозг собаки был наполнен целым калейдоскопом странных и захватывавших картин и образов. Где-то далеко-далеко, почти совершенно неразличимо, перед ним вставали образы тех дней, когда он еще не был пленником у Жака Лебо. Даже воспоминания о Ниве стали как-то сами собой стираться под натиском впечатлений, связанных с хижиной Нанетты и Форт-Огодом. И картины, которые вырисовывались теперь в его мозгу, все время представляли перед ним никогда раньше не виданных им людей, собак и множество еще других вещей, назначения которых он еще не понимал. Тот мир, который Мики представлял себе теперь, вдруг оказался для него заполненным целыми полчищами разных Анри Дюранов, Граус-Питов и Жаков Лебо, тех двуногих зверей, которые били его, мучили и заставляли жестоко защищаться, чтобы он не потерял свою жизнь. В своем мщении он уже не раз попробовал человечьей крови. Теперь он невольно поджидал таких же новых встреч. Запечатлевшиеся в его сознании образы говорили ему о том, что эти злобные создания находятся везде и что их надо остерегаться. Порой ему казалось, что они так же бесчисленны, как и волки; и тогда он видел перед собой толпу, собравшуюся вокруг той клетки, где он загрыз своего соперника.
Во всем этом взбаламученном и волновавшем его море призраков выделялись только один Чаллонер, одна Нанетта и один ее ребенок. Все остальное было бесформенным хаосом, полным коварных угроз. Два раза случалось так, что индеец подходил к Мики сзади, и оба раза Мики резко оборачивался со свирепым рычанием назад. Чаллонер видел все это и понимал.
Но даже и из тех образов, которые вставали в разгоряченном мозгу у Мики, с особой для него желательностью резко выделялся только один, наиболее ясный и определенный. Это был образ Нанетты. Да, она выделялась резче, чем даже сам Чаллонер. В Мики жила еще память о ее нежных руках, об ее мягком, ласковом голосе; о запахе, исходившем от волос, одежды и тела; и ему казалось, что ребенок – часть женщины и так же неотделим от нее, как и палец от руки. И эту-то часть сознания Мики Чаллонер и не мог никак в нем понять, и она-то и озадачивала его в один памятный вечер, когда он остановился по пути и расположился на ночевку. Он долго сидел у костра, делал попытки вернуть былую дружбу тех дней, когда Мики был еще щенком. Но ему это удавалось только отчасти. Казалось, Мики ничего не хотел, кроме отдыха – так напряжена была вся его нервная система. Все время собака посматривала на запад и ловила носом долетавший оттуда ветер. Он внюхивался в него и тихо скулил. И так сильно было недоумение Чаллонера, что он решил привязать его на ночь около своей палатки.
Затем Чаллонер лег спать, а Мики все еще продолжал сидеть и смотреть на запад. Было около десяти часов, и ночь была так тиха, что треск обуглившейся в костре ветки казался Мики похожим на щелканье бича. Глаза собаки были широко открыты. Мики мог ясно различать закутанную в тяжелые одеяла фигуру индейца, недвижно спавшего у костра. Несколько далее расположились упряжные собаки, как бы застывшие в тех ямках, которые они вырыли для себя в снегу. Луна светила на горизонте, и какой-то волк уже начинал подвывать, вытянув морду к ее светлому, бесстрастному полублину. И этот звук долетел до слуха Мики, подобно отдаленному призыву, зажигая в его крови новый неведомый огонь. Ему вдруг захотелось завыть и самому. В нем проснулось желание, откинув голову, бросить такой же вызов лесам, луне и звездам. Но он только раскрыл пасть и тотчас же закрыл, и косо поглядел на палатку, в которой спал Чаллонер. Затем Мики тяжело опустился на снег. Но его голова по-прежнему оставалась поднятой и готовой ко всему. Он слушал. Уже луна опустилась совсем близко к горизонту; догорали костры; от них остались одни только тусклые, словно дремавшие угольки. Стрелка на часах у Чаллонера уже зашла за полночь, а Мики все еще лежал, широко открыв глаза и смутно волнуясь от странного чувства, которое вдруг овладело всем его существом. Прошло еще несколько времени, и тот зов, который шел к нему из глубины ночи, теперь уже сделался его безграничным владыкой. Он перегрыз свою веревку. Он не мог больше противиться зову женщины Нанетты и ее ребенка.
Оказавшись на свободе, Мики втянул в себя воздух у края палатки Чаллонера. Голова у него повисла. Хвост тяжело опустился вниз. Он знал, что в этот час он изменяет тому хозяину, которого так долго ждал и который все время так ярко являлся ему в его сновидениях. Это было в нем не рассудочной деятельность, а просто говорил в нем инстинкт. Но ведь Мики вернется назад! Убеждение в этом неясно брезжило в его мозгу. Но теперь – вот сейчас – ему нужно отправляться во что бы то ни стало, и он быстро шарахнулся в темноту. Крадучись, как лисица, пробрался он мимо спавших собак и выпрямился лишь тогда, когда отошел от лагеря на такое пространство, что его нельзя было бы уже догнать. При неверном свете ущербавшейся луны серая неуловимая тень быстро помчалась на запад. В его беге не было ни заминки, ни колебаний. Раны ему не мешали, тело как-то сразу все окрепло, и его легкие задышали так же глубоко, как и у самого сильного волка. По дороге зайцы выскакивали у него прямо из-под ног, у самого его носа появлялся вдруг запах от норки, но все это не задерживало его, и он ни на шаг не отступал от намеченной им цели. Безошибочное чувство направления вело его через болота и глухие леса, через озера и потоки, мимо кустарников и обнаженных мест, по которым только что прошел лесной пожар. Только один раз он остановился, чтобы полакать из ручейка, быстрое течение которого не давало воде замерзнуть. Даже и тут он лишь наспех сделал несколько глотков – и помчался дальше. Луна спускалась все ниже и ниже, пока наконец не закатилась совсем, – ушла куда-то в неведомые края. Стали меркнуть и гаснуть звезды. Маленькие погасли сразу, а большие еще долго казались дремавшими и не хотели уснуть. Над лесными просторами протянулась белесоватая мгла.
Мики покрыл целых тридцать пять миль в шесть часов с полночи и до рассвета.
И вдруг он остановился. Упав на живот за выступом скалы, на самой вершине горного кряжа, он стал следить за рождением дня. На губах у него появилась пена, он тяжело дышал. Он устал и решил отдохнуть. Матовое золото зимнего восхода стало наконец окрашивать восточную сторону неба. А затем, точно развернувшийся сразу веер, прыснули из-за холмистого горизонта первые лучи яркого солнца. Мики поднялся на ноги и взглянул на чудо пробуждавшейся земли. Позади него в пятидесяти милях остался Форт-Огод, перед ним в двадцати – заветная хижина.