Но не прошло и недели после ее возвращения, как однажды ночью, когда мне, по обыкновению, не спалось, до меня донеслись приглушенные крики: вряд ли они разбудили бы меня, если б я спала. "Мадам Белланже, - звал кто-то, - мадам Белланже!" Я встала, вышла узнать, в чем дело. На площадке, возле моей двери, лежала вторая сестра - здоровая! - она скатилась с лестницы, что вела наверх, и сломала себе ногу: переломленная кость прорвала черный чулок… Как нарочно, и на этот раз я была одна в доме, если не считать другой старухи, с костылями. Жандарм уже выдержал экзамен и уехал восвояси. Супруги - в отъезде, полицейские - на службе… Не время было расспрашивать старуху или недоумевать, почему в три часа ночи она очутилась на лестнице, а не у себя в кровати… Упала она с третьего этажа, где жили молодожены и полицейские.
Так как на этот раз я не хотела беспокоить аббата, будить его, а телефонная будка запиралась на ночь, то мне пришлось отправиться в больницу пешком. Недавно ввели комендантский час, и, повстречай я немцев или жандармов, мне пришлось бы объясняться… Услышав отдаленный шум автомобиля, я бросилась в придорожные кусты; машина пронеслась мимо, ярко осветив все вокруг. Теперь дорога показалась мне еще темнее, кроме того, в кустах я сильно оцарапала руку. Наконец я добежала до больницы, но бесконечно долго, до отчаяния долго звонила у ворот этой цитадели. По-видимому, я уже считалась здесь коренной жительницей, только ради меня, подчеркнули в больнице, они займутся старухой. Карету скорой помощи послать невозможно, шофер ночует в городе… Наконец два сонных ворчливых санитара, прихватив носилки, пошли со мной. Не приведи бог болеть в оккупированной Франции!
Я накрыла старуху своим пледом, потому что на ней поверх рубашки было накинуто только нечто вроде мужского пальто, и тут же решила подарить ей плед: такими жалкими были ее тело, рубашка, постели обеих старух… Старшая сестра сказала только: "Что ж, теперь ее черед".
Вот почему, когда через два дня дама с верхнего этажа - она и ее муж вернулись только накануне поздно вечером - остановила меня на лестнице и сказала: "У меня тяжело захворал муж, я боюсь оставить его одного, не можете ли вы сходить за врачом?" - я вспылила: "Нет уж, увольте! Если нужно, я посижу возле вашего мужа, но за врачом идите сами!" То, что я отказалась выполнить такую, в сущности, естественную просьбу, видимо, даже не удивило мою соседку. Шел проливной дождь, - может быть, она подумала, что мне не хочется выходить в такую погоду, а скорее всего ничего не подумала: она была совершенно растеряна, против обыкновения не накрашена и поэтому непривычно бледна; ее полная грудь просвечивала сквозь грубые кружева рубашки и расстегнутую блузку, на плечи она накинула пальто. Мне стало стыдно, и я уже собралась предложить ей сходить за врачом, но она, надев пальто в рукава, сказала: "Если бы вы могли посидеть возле него, пока я схожу за врачом… Он бредил всю ночь". Люди теперь не удивляются, если им отказывают в помощи.
Я поднялась на третий этаж, постучалась в дверь. Никто не отозвался, и я вошла. Ну и холод! Горела одна только лампочка на ночном столике. Я подошла к кровати; на ней в полосатой пижаме лежал молодой мужчина. Лицо багрово-красное. Я наклонилась над ним; глаза его блуждали, на губах выступила пена. Мне стало страшно. Что с ним? Я села возле кровати и стала ждать. Что еще я могла сделать?..
Время шло, а она все не возвращалась… Больной метался, тяжело дышал. Снаружи доносился шум дождя, здесь он был слышнее, чем у меня. Какая убогая комната!.. Железная кровать, умывальник с тазом и кувшином, разбросанные полотенца, на стуле - небольшой открытый чемодан, под стулом - грубые, заскорузлые от грязи башмаки с засунутыми в них носками… Пахло холодным дымом. Я совсем замерзла… Я боялась, что сдадут нервы, - эта комната, это ожидание угнетали меня. Мне и так стоит больших усилий держать себя в руках, я даже не пытаюсь вырваться из этого оцепенения, в котором живу, иначе я бы не выдержала… Дети мои, моя Женни… Дорогая моя, не могу забыть ее ни на минуту, она снится мне каждую ночь, чаще даже, чем мои дети. Прошлой ночью, во сне, я уговаривала Женни не убивать себя, ведь жизнь стоит того, чтобы помучиться… Казалось, я ее убедила, ей стало легче, она улыбнулась, но потом заплакала и сказала мне: "Все равно теперь поздно, все равно все кончено". Я проснулась в слезах. Стоит ли жизнь всех этих мучений? Во всяком случае, в одном я уверена: жизнь - мука, боже, какая мука… И вокруг ничего, кроме муки, и я не знаю, любят ли люди друг друга, любят ли они своего ближнего. Не знаю, не понимаю… Что бы она делала, что делала бы Женни в побежденной Франции? Я могу себе представить Женни мертвой, но не побежденной.
- Не ходи!
Я вздрогнула. Это произнес лежавший в постели юноша, произнес совершенно отчетливо… Затем повторил скороговоркой:
- Не ходи, не ходи, не ходи…
Он приподнялся и пристально уставился на меня глазами круглыми, светлыми и неподвижными, как у кошки.
- Послушай, - зашептал он, - не ходи, я боюсь… - Он откинулся на подушку, закрыл глаза: - Не ходи! - прошептал он… Шепот перешел в невнятное бормотание.
Почему его жена так долго не возвращается? Вот он снова заговорил! Я прислушалась, на этот раз он произнес целую речь:
- Попроси у монашки, у той, хорошенькой, она выправит тебе подложные документы! Хорошенькая монашка в большом чепце… Не ходи, не ходи, не ходи…
Он бормотал… Сердце у меня бешено колотилось. В доме были только мы двое, я да старуха с костылями. Вдруг юноша выкликнул:
- Французы! - и сел в кровати. - Смерть предателям! - закричал он. - Смерть! Смерть! Смерть! Смерть! - Потом продолжал жалобным голосом: - Сколько крови прольется… О господи, смилуйся надо мной! Мы готовы проливать кровь, но не так… Французы! Французы! Но раз нужно, да, да, раз нужно… Смерть им!
Глаза его закатились. Я вытирала пену с его губ, пот со лба, гладила по голове. Он улыбнулся и чуть слышно произнес:
- Монашка, монашка, которая достает подложные документы, белые, как ее чепец… Подите сюда, сестричка, я хочу поцеловать вас перед отъездом… О господи, господи, до чего тяжело!
Слезы покатились из его глаз, и казалось, теперь он все видел, все понимал. И однако, он снова и снова повторял ту фразу: "Не ходи, не ходи, не ходи…"
Неужели жена его так никогда и не вернется? Я тоже была вся в поту. Наконец шаги на лестнице! Да, это она, но без врача.
- Не нашла!..
Я бы с удовольствием дала ей пощечину! Не сказав ни слова, я выбежала из комнаты. К аббату Клеману! Он был дома. "Ваш молодой сосед, - переспросил он, - тот, что над вами?.. Иду! Погрейтесь у огня, я сам им займусь…" Он взял большой зонт, и из окна мне было видно, как луч его фонарика прорезал тьму. Мартина принесла мне стакан грога, положила под ноги горячий кирпич, словно больна была я.
Я чуть было не заснула, поджидая аббата, и наконец, не выдержав, вернулась на виллу. И хорошо сделала: не знаю, куда запропастился аббат, но у нас его не оказалось, однако врача он прислал; когда я вошла, осмотр больного уже закончился и врач расспрашивал его жену.
- Странно, - в раздумье проговорил он, - что с ним случилось?.. Когда это началось?
- Вчера вечером.
- Но чем вызвано такое состояние?
Долгая пауза. Наконец она ответила:
- Сильным нервным потрясением…
Врач посмотрел на нее…
- Ну что ж, - сказал он вдруг, - пусть будет потрясение…
Он вынул перо, бумагу и на краешке ночного столика написал рецепт.
На следующее утро молодая женщина постучалась ко мне около одиннадцати часов, но я еще не вставала. Вчерашние события так взволновали меня, что я всю ночь не сомкнула глаз.
- Это я, - улыбаясь, сказала она. - Меня зовут Мод. Ему лучше! Все в порядке, он окончательно пришел в себя. Но сегодня ему придется еще полежать. Не будете ли вы так любезны навестить его немного погодя… А еще, - прибавила она нерешительно, - не могли бы вы попоить его чем-нибудь? У нас, знаете ли, ничего нет, мы здесь только ночуем… Рене, то есть мой муж - коммивояжер, торгует коньяком и вынужден все время разъезжать, а я не люблю оставаться одна и поэтому сопровождаю его повсюду… Мне легче попросить чашечку кофе у вас, чем у этих старых ведьм…
Слушая ее небылицы, я встала, оделась, но, когда она приплела сюда еще и коньяк, я отложила гребень и сказала ей без обиняков:
- Бросьте ваши басни про коньяк, мадам… Оставляете меня с больным человеком, а он в бреду выбалтывает вполне достаточно, чтобы… Вы же меня совсем не знаете, мадам! По-моему, вы весьма неосмотрительны!..
- Но насчет коньяка довольно складно получается, - возразила Мод. Она красила губы перед моим ручным зеркалом. - Вчера не было другого выхода, должна же я была пойти за врачом!
Я не могла скрыть раздражения.
- Вам надо было добиться, чтобы за врачом пошла я! Любыми средствами добиться. Сказали бы - муж кончается, боюсь - умрет без меня или еще что-нибудь в этом роде! Я бы не могла отказать!
Что же это! Я, кажется, впадаю в наставительный тон!
- У меня наверху даже зеркала нет, - сказала Мод, приглаживая волосы моей щеткой, - собачья конура!
Мы поднялись вместе; Мод несла завтрак на подносе, а я несколько поленьев. Юноша лежал все в той же измятой пижаме в полоску, он был небрит и после вчерашнего лихорадочного румянца показался мне особенно бледным.
- Не знаю, как вас и благодарить, мадам, - сказал он робким голосом…
Я возилась у печки с поленьями…
- …я пережил сильную душевную драму…
Я по-прежнему стояла к нему спиной, мне было неловко, словно я подсматриваю в замочную скважину.
- Извините, пожалуйста, - пробормотала я, - кофе отвратительный.
- Вкуснейший, мадам… Я бредил, знаю, и наговорил достаточно, чтобы нас всех повесили… Припоминаю, что принял вас за монашку. А вы и впрямь чем-то на нее похожи. Но сейчас все французы - единомышленники, не правда ли, мадам?
В полдень я приготовила им второй завтрак, но не поднялась наверх, Мод отнесла его к себе на подносе. Они уехали в тот же вечер.
Приблизительно с этого времени и начали появляться на вилле незнакомцы. Ежедневно, иногда по нескольку раз в день они спрашивали людей, которые никогда здесь не жили, о которых мы и не слыхали… Впрочем, это только так говорится: мы… Кроме меня да старшей сестры, в доме никого не оставалось: жандарм, как я уже говорила, уехал, и обоих полицейских тоже куда-то унесло. И слава богу, ведь они жили рядом с четой Мод - Рене. Теперь на звонки обычно открывала я, но случалось это редко - чаще всего входная дверь стояла незапертая; заслышав шаги или голоса, я выбегала и сталкивалась с незнакомцами иногда уже на площадке… Приходили они по двое, по трое: то молодые парни в кожаных куртках, то солидные мужчины в пальто и мягких шляпах. Два-три визита в день.
Мод и Рене больше не появлялись. Я не видела их уже две недели, как вдруг столкнулась в городе с Мод, когда она выходила из ресторана под руку с каким-то мужчиной. Бросив своего спутника, она подошла ко мне: "Можно вас на минуточку, мне бы хотелось вас кое о чем спросить…" Она, видимо, отлично закусила и выпила. Даже не оглянувшись на своего кавалера - он дожидался ее в нескольких шагах. - Мод увела меня в находившийся поблизости бар.
Нелепо, слишком по-модному отделанный бар с оранжевыми креслами, росписью на стенах и запахом свежей штукатурки… Бармен читал газету, невидимое радио что-то мурлыкало, а единственный посетитель, приподняв муслиновую занавеску, смотрел в окно.
- Мы не решаемся вернуться к старухам, - чуть слышно сказала Мод. - Полиция за нами не приходила?
- Насколько мне известно - нет… Но ежедневно ходят какие-то люди… Правда, спрашивают они не вас, просто не знаю, что им нужно…
- Пожалуй, им все-таки нужны мы… Только они не знают, под какой фамилией нас искать… Колоньяль, то есть Рене, ох, я и сама запуталась со всеми этими именами… он ведь вовсе не муж мне… и не любовник даже… Рене убил одного человека… возле ипподрома… Вы сами видели, в каком состоянии он был после этого. Из леса выбежали и погнались за нами два немца. Одного из них Рене ранил. Удивительно, что боши не подняли шума вокруг этого дела, неспроста, должно быть. Мы боимся, что они напали на наш след и теперь выжидают, раскидывают сети пошире, надеясь захватить всю организацию.
Я смотрела, как шевелятся ее алые полные губы, как вздрагивают густо накрашенные ресницы, как блестят ее южные глаза, черные, с ярким белком. Мужчина по-прежнему глядел в окно, бармен возился с заговорившим вдруг приемником, что, видимо, не устраивало его.
- Пришлось Рене убить немца, иначе он завалил бы всех нас… Бедный мальчик…
Кого она жалела - Рене или того, другого?..
"Бармен!" - крикнул человек, сидевший у окна. Бармен вышел из-за стойки, бросив приемник, рокотавший теперь, как целая толпа. Посетитель явно потерял терпение - сколько можно ждать! Он расплатился и вышел. Бармен вновь занялся радио.
- Все наши явки погорели, - сказала Мод, - вилла, пожалуй, еще самое безопасное место. А как, по-вашему?
- Не могу вам сказать, у меня нет опыта…
Мод слегка поежилась.
- Холодно, - сказала она.
- Ничего, теперь уж недолго, скоро наступят хорошие солнечные дни…
Мод улыбнулась - зубы у нее крупные, короткие, редкие.
- С вами как-то легче на душе становится, - сказала она. - Рене тоже считает, что с вами легко… Ну, пора идти, меня ждут… Бармен!
- Бросьте, я заплачу… А как мне вас предупредить, если случится что-нибудь неладное?
Она встала:
- Скажите этому бармену: "Возлюбленный Мод ее бросил".
Как все просто и сложно, как они доверчивы и подозрительны одновременно. Лично я ни за что бы не доверилась этому бармену.
Я не ошиблась, вскоре действительно наступили хорошие солнечные дни. В домах мы еще замерзали, но на улицах стояла такая теплынь, что в пору было ходить без пальто, и было так славно, что не хотелось возвращаться в комнаты… Мы сидели с аббатом на замшелой скамейке, за виллой, возле сарайчика, и смотрели, как подопечный аббата пилил дрова. Надеюсь, их пилят для меня в последний раз, на следующий год меня уже здесь не будет! Аббат всегда сам наблюдал за своими подопечными, с которыми приходилось держать ухо востро.
- Не легко мне с моими ребятами, - сетовал аббат, - зимой кажется, что ты их уже приручил. Как бы не так! Они только дожидаются тепла… С первыми лучами солнца, едва запахнет весной, бегут… И я их прекрасно понимаю, - добавил он, - ведь так приятно бродяжничать. Разве одни малолетние преступники любят бродячую жизнь?..
Скрипнула калитка, в саду появились два каких-то незнакомца. При виде их у аббата слова застряли в горле, он вскочил…
- Подождите меня здесь, мадам Белланже, с Батистом, - проговорил он, - а я займусь ими…
Мне неизвестно, что сказал этим людям аббат, знал ли он, зачем являлись они сюда, но я увидела, что они повернулись и ушли. Аббат снова присел возле меня, откашлялся и как ни в чем не бывало продолжал разговор:
- …каждый год одно и то же, с первыми почками на деревьях они убегают, через двери и окна… Солнце сильнее меня и моих проповедей.
Батист пилил дрова, солнышко пригревало… Должно быть, я сама была похожа на подопечных аббата. Не принадлежу ли и я тоже к числу малолетних преступников? Не могу я больше сидеть сложа руки и ждать, не могу больше прятаться на этой затхлой вилле, когда вокруг меня…
Даже ночи стали теплыми. Я убрала печку, все равно я топила ее теперь не из-за холода, а просто чтобы полюбоваться пламенем. Несколько раз появлялись Мод и Рене, но, переночевав, тут же исчезали. Рене красив, как бывают красивы только в двадцать лет, сейчас он ничем не напоминал того романтического героя, каким показался мне, когда бредил. Теперь это обыкновенный паренек, смелый, энергичный, готовый на жертвы, а что еще можно требовать от рыцаря, от юноши в двадцать лет! Мне хотелось бы, чтоб мой сын был похож на Рене. Кто знает, на кого похож мой сын, мой Жорж…
Когда Рене постучался ко мне, я по выражению его лица поняла, что стряслась беда.
- Мадам Белланже, в доме творится какая-то чертовщина… Мне нужно поговорить с вами…
И он присел на мое средневековое ложе. Он уже не раз замечал, что кто-то роется в его вещах и вещах Мод. Носки, положенные в правый ящик, оказывались в левом, с умыслом оставленные письма лежали не в том порядке, в каком их положили, нона сей раз дело было куда серьезнее: у него украли пятьдесят тысяч франков!
- Наверное, кто-нибудь из подопечных аббата, - не задумываясь, сказала я.
Рене покачал головой.
- Нет, - возразил он. - И даже не старые ведьмы… Разве им, хромоножкам, подняться на третий этаж… Тут… другое…
Он ушел, в рассеянности даже не попрощавшись со мной.
Мод оказалась гораздо словоохотливее. Она зашла ко мне сразу же после Рене. Мод заявила старым ведьмам о пропаже пятидесяти тысяч франков. Те подняли крик, орали, что выставят за дверь всех жильцов, что хватит с них подобных историй, что они сдадут всю виллу целиком полицейским и обретут наконец покой! А пока суд да дело пятьдесят тысяч франков исчезли бесследно… Бог с ними, с деньгами, но за этим что-то кроется. Мод выпила у меня несколько стаканчиков портвейна (Мартина подарила мне бутылку превосходного портвейна). Думаю, Мод хлебнула еще до того, как пришла ко мне: она была красная, возбужденная.
- Я теперь служу горничной в замке… - сказала она. - Мне пора идти… Как бы не хватились, особенно в последний день. Завтра смотаюсь и больше туда не вернусь: лучше от греха подальше…
- В каком замке?