Эта фантазия, господствовавшая над другими, была также и его деспотом. Она не давала ему покоя, не довольствовалась составлением плана, светлыми, хотя бесплодными радостями художника, – она побуждала его непрестанно творить, потому что иначе мимолетные образы вдохновения улетают. В романе "La cousine Bette" он говорит о личности гениального Венцеслава Штейнбока словами великого поэта: "Я с отчаянием принимаюсь за работу и оставляю ее с грустью". Это, очевидно, лишь скромная форма собственного признания. И он прибавляет: "Пусть знают это непосвященные! Если художник не без размышления принимается за свое дело, не так, как Курций бросается в пропасть, или как солдат – на неприятельские шанцы, и если он не работает в этом кратере, как рудокоп, которого заваливает осыпавшаяся земля, – если он только смотрит на затруднения, вместо того, чтобы постепенно преодолевать их, то он будет свидетелем гибели своего таланта". Тот способ творческой деятельности, о котором он говорит, есть его собственный, но не единственный и не лучший. Более спокойные художники, менее охваченные потоком нового времени, с ясным взором и не волнуясь стоят над клокочущим кратером труда. Они составили себе взгляд, в силу которого никогда не работают механически, скучая за работой, как автор романов "Curé de village" и "Médecin de campagne". Но и то правда, что часто в их произведениях нет того пыла, который сделался потребностью для нервов новейшего художника.
В обширном предисловий к "La comédie humaine" Бальзак объяснил свои взгляды на дело и на самую цель свою. В самом начале он высказывает презрение к обычной манере писать историю. "Если, – говорит он, – вы читаете сухие и скучные перечни сообщений, называемые историей, то вы заметите, что писатели всех стран и всех времен забывают об истории нравов". Он хочет по возможности пополнить этот пробел из общего инвентаря страстей, добродетелей и пороков он намеревается создать характеры и выработать типические личности. Таким образам, при большом терпении и усидчивости, он напишет для Франции XIX в. такую книгу, какой, к несчастью, не оставили нам ни Рим, ни Афины, ни Тир, ни Мемфис, ни Персия, ни Индия. Мы видим, как плохо он судил об истории, – его скудные исторические сведения благоприятствовали такому суровому приговору. Да он и не был историк, но, как он сам себя определил верно и метко, естествоиспытатель своего века. Он ссылается на Жоффруа С.-Илера, который указал на однородность творчества в разных сферах. Перед знатоком естественных наук он чувствует себя как бы доктором наук социальных. "Общество, смотря по той офере, в которой вращается деятельность человека, создает из него столько же различных людей, сколько есть вариантов в физиологии. Разницу между солдатом, рабочим, чиновником, адвокатом, празднолюбцем, ученым, государственным человеком, купцом, моряком, поэтом, обитателем богадельни и пр… конечно, труднее определить, но она столь же велика, как между волком, львом, ослом, вероном, акулою, морской собакою и овцою". Аналогия эта больше остроумна, чем верна, и сам Бальзак чувствует необходимость оговориться, что в социальном мире напр. женщина не всегда бывает самкою мужа и вообще одна и та же личность в обществе может менять свое положение, а между тем, например, акула не может сделаться моржом. Собственно мысль Бальзака та, что его способ изучения человечества в сущности тот же самый, как и способ естествоиспытателя. Он никогда не морализирует и никого не осуждает, никогда не играет роли оратора или проповедника; чувствуя к чему-нибудь отвращение или симпатию, он не теряет из виду верности изображения. Для него, как и для естествоиспытателя, нет ничего слишком малого и ничего слишком великого, – он все с одинаковым интересом анализирует и объясняет. Если смотреть в микроскоп на паука, то он по устройству тела будет больше и разнообразнее самого громадного слона. С научной точки зрения, величественный лев – лишь кусок мяса, костей и пр., ходящий на четырех ногах. Способу питания и форме зубов соответствует устройство черепа, лопаток, мускул и ногтей, и оно объясняет его величие. То, что при известном взгляде кажется отвратительным и грязным преступлением, с иной точки зрения представляется лишь блестящим пороком, и Бальзак это понимал. Уже в "Eugénie Grandet" есть места, доказывающие это. Настает время, когда Евгения должна признаться своему скряге-отцу, что у неё уже нет больше дукатов, что она все их раздарила, и автор говорит: "В течение трех дней должна разыграться ужасная драма, мещанская трагедия без яда, кинжала и крови, но она будет еще ужаснее всех тех драм, какие разыгрались в знаменитом роде Атридов". Это значит: "мой мещанский роман трагичнее ваших классических трагедий". В другом романе, в котором начальница одного женского пансиона горько жалуется на то, что у неё берут воспитанниц, Бальзак говорит: "Хотя лорд Байрон вложил в уста Тассо соответственные его положению жалобы, но они далеко не так верны правде, как жалобы г-жи Буке". Это значит: "мелочная пошлость, изображаемая мною энергическими чертами, гораздо занимательнее всех возвышенных отвлеченностей". В романе "Величие и падение Сезара Бирото" он не только самым заглавием шутливо намекает на книгу Монтескьё, но и с гениальною смелостью сравнивает процветание и упадок доброго парижского парфюмера с перипетиями троянской войны и наполеоновского владычества. "Троя и Наполеон – только материалы для эпопеи. Пусть эта история будет эпосом из мещанской жизни, на которую ни один поэт не обращал до сих пор внимания; как она ни кажется чуждою всякого величия, тем не менее она самая величественная, – здесь дело идет не об неудачах отдельного человека, а о бедствиях целого сословия". Это значит: "в поэзии, собственно говоря, нет ничего ни великого, ни малого; из борьбы с жизнью парфюмера я могу создать героическую эпопею; я чувствую и доказываю, что деяния скромной частной жизни, если их изобразить с их причинами и следствиями, настолько же важны, как и величайшие перевороты в жизни народов". Когда в его произведении "Un ménage de garèon" красивый и хитрый забияка Максаис Жиле гибнет на дуэли, то поэт говорит наконец: "Так умер один из тех людей, которые были бы в состоянии совершить великие подвиги, если б их перенесли в обстановку благоприятную для них, – человек, которого сама природа одарила, как дитя балованное: она дала ему мужество, хладнокровие и политическую мудрость Цезаря Борджиа". Так метки последние слова, что тщательно кажется, будто только теперь он вполне понимает Макса. Как порок, так и добродетель являются у Бальзака продуктом известных условий. Хотя он имеет слабость, говоря о верности долгу и самопожертвовании в духе довольно строгого католицизма, иногда расплываться и сентиментальничать, однако не забывает указать на различные источники добродетели: врожденную холодность чувств, гордость, полусознательный умный рассчет, наследственное благородство мыслей, раскаяние женщин, наивность мужчин, или благочестивую надежду на воздаяние в будущей жизни. Чтобы вполне понять, как сильно было его поэтическое дарование даже в позднейший период его жизни, прочтите "Uu ménage de garèon", "Cousine Bette" и "Illusions perdues".
В первом из названных нами романов, менее других известном, автор в необыкновенно мрачной картине дает нам характеристику целого небольшого города и одной фамилии, члены которой живут и там, и в столице. Гладкое действующее лице – это истаскавшийся грубый офицер наполеоновской гвардии, живое воплощение деспотического эгоизма сильной натуры. Он своего рода miles gloriosus, не робкий, но преступный. В другом романе, самом известном произведении Бальзака, автор с неподражаемою правдою изображает гибельное следствие неумеренности в чувственных наслаждениях. Шекспир едва ли с такою художественностью и верностью обработал эту тему в драме "Антоний и Клеопатра". Наконец в романе "Illusions perdues" автор восстает против злоупотреблений печати, как орудия демократических тенденций.
Заглавие этого замечательного романа характеризует Бальзака. До известной степени он годился бы в заглавие всех его произведений, но ни одно из них не раскрывает нам в такой полноте взгляда его на новейшую культуру. Он здесь смотрит на пагубные стороны журнальной деятельности как на темные стороны общественной жизни вообще. Подобно большинству великих писателей, не доживших до старости, Бальзак имел мало причин восхищаться теми критическими отзывами, каких удостаивало его печать. Его не понимали; а лучшие критики, как, например, Сен-Бёв, были слишком близки в нему до времени, чтоб уразуметь все это достоинства; он же с своей стороны жил одиноко, не делал ни шага, вопреки обыкновению парижан, чтобы добиться похвального отзыва своим произведениям, а успехами своими нажил себе много завистников. В "Illusios perdues" он вывел на сцену так-называемую малую прессу, и журналисты, которых он задел не простил ему этого. Главную роль между ними играл Жюль Жанен, который очень верно изображен в романе только не в очень выгодном свете. Тем любопытнее его критика на этот роман. Она появилась в Révue de Paris 1839 года, в котором и Бальзак был деятельным сотрудником, но, конечно, вышел, когда журнал начал так сказать процесс против него. Критика же Жанена зла, мелочна, остроумна, но она не пережила романа, который хотела убить.
Молодой, бедный провинциальный поэт, красивый как Антиной, слабо-характерный и не очень даровитый, приезжает в Париж с знатною дамой. Дама эта – красивый синий чулок. Любовные отношения их должны были завершиться сожительством в столице, но вдруг дама, принятая как равная в большом свете, взглянула совсем иными глазами на себя и на своего рыцаря. Последовало отчуждение и разрыв с её стороны; Люсьена затмевает какой-то 50-ти летний дэнди. Между тем провинциал перевоспитывается, делается парижанином. Его цель – выступить в качестве поэта; он написал роман и томик стихотворений и сошелся с небольшим кружком молодых людей с благородными стремлениями. Перед ним – целые месяцы нищеты, покорности судьбе, усиленных трудов и робких надежд. Но он сильно жаждет мимолетных наслаждений, славы и мщения всем тем, кто унизил неопытного пришельца. Малая пресса дает ему средства вполне удовлетворить этим стремлениям; у него кружится голова, и он, что называется, очертя голову бросается в журналистику.
Люсто ведет его в магазин богатого книгопродавца и владельца газеты Palais-Royal. При каждом слове, которое говорит книгопродавец, он вырастал в глазах Люсьена. Последний видел, что и политика, и литература сосредоточиваются в этом магазине, как в центре. При виде одного знаменитого поэта, встреченного им тут и продававшего журналисту издание своей музы, – непризнанный великий человек из провинции пришел к ужасному выводу. "Деньги – вот ключ ко всем загадкам. Он чувствовал себя одиноким, безвестным, и лишь от ненадежного друга зависел его успех. Он обвинял своих истинных и преданных друзей литературного cénacle в том, что они рисовали ему жизнь в ложном свете и помешали броситься в борьбу с пером в руке". Из книжного магазина друзья идут в театр. Люсто всюду встречают приветливо, как журналиста. Директор рассказывает ему, что затеялась было интрига против него с целью отбить одну пьесу, но богатые поклонники двух его красавиц актрис заплатили за нее дороже и все расстроила. В Театре, как и в книжном магазине, и у издателя, и в редакции газеты – ни слова об искусстве и истинном даровании. Чеканный молоток как будто непрерывно стучит по его голове и сердцу. Под влиянием всего виденного и слышанного литературная совесть его смягчается, он делается литературным и театральным критиком в небольшой газете без всякого направления. Его любит и содержит молодая актриса и он все глубже погружается в пошлость жизни человека, продавшего себя. Унижение его доходит до крайности, когда он, по воле главного редактора, должен написать злой пасквиль на книгу своего лучшего друга, которую сам одобряет. Раньше, чем статья была напечатана, он стучится у двери этого писателя, чтобы попросить у него прощения. Его возлюбленная умирает; он так обеднел, что сочинял нескромные шансонетки у её смертного одра, чтобы было на что похоронить ее. Наконец, он берет в виде подарка деньги от её горничной, так постыдно заработанные, и на них решается ехать в провинцию. Все это ужасно, но все это – истина, ужасная истина. Это – единственное произведение, в котором Бальзака покидает беспристрастие естествоиспытателя. Он всегда сохранял душевное спокойствие, но здесь приходит в ярость и бичует.
VI
Мишле в своей "Историй Франция" начинает новую эпоху культуры с того времени, когда кофе входит в общее употребление. Это уже крайность, но можно без преувеличения утверждать, что в слоге и манере Вольтера можно видеть влияние кофе, как у многих более ранних писателей – влияние вина. Бальзак очень много работал и принужден был освежать свои силы на ночь большим количеством кофе, но это разрушало его организм. Не помню, кто именно сказал про него очень метко: "Он жил благодаря 50.000 чашек кофе и эти же 50.000 чашек свели его в могилу".
В его произведениях заметна сильная спешность работы и крайнее раздражение нервов; но, по всей вероятности, обдумывай он тщательнее свои произведения, они не были бы так живы, не читались бы с таким увлечением. Неимоверная сутолока во всемирном городе, бешеная конкуренция, лихорадочная деятельность по части изобретения, жажда наслаждений, несмолкаемый шум станков, постоянный огонь в кухнях и лампах – все это одушевляло и согревало его произведения. Он жил среди работы и рабочих как в родной стихии, видел только работу, насколько глаз мог видеть, как моряк видит только море. В последние семнадцать лет безмолвие его отшельнической жизни нарушалось и оживлялось корреспонденциею с одной женщиной, жившей далеко от него, которой он давал отчет в каждом проведенном дне. Эти отношения с легкою маскировкою изображены в романе "Albert Savarus". Во время одной поездки Бальзак познакомился с польскою графиней, Ганскою. Между ними началась переписка в 1833 году, прерывавшаяся лишь на время их редких встреч где-нибудь в Европе. Она принимала тон все более интимный, а в 1850 году Бальзак женился на этой даме, которую так долго обожал и которая за несколько лет перед тем овдовела. Трудно определить её влияние на писателя, так как ей обязаны появлением в свет столь разнородные произведения, как роман в духе Сведенборга "Seraphita" и умная повесть "Modeste Mignon".
Хотя Бальзак в течение долгах лет пламенно желал этого союза, но по собственной воле откладывал его, пока баснословные долги были уплачены, так что он мог с честью начать новую жизнь. Он устроил в Париже красивое помещение для своей невесты и счастливым, хотя уже далеко не молодым, женихом отправился в её поместье в Малороссии.
Там, еще до свадьбы, отпразднованной в Бердичеве, у него открылась болезнь, вследствие долголетнего неумеренного напряжения сил, которая и свела его в могилу. Брачное сожительство супругов было кратковременно. В марте 1850 года была свадьба, а чрез три месяца Бальзак был уже в могиле. "Как только готов дом, – говорит турецкая пословица, – приходить смерть". Она пришла в то время, когда Бальзак стоял на высоте своего творчества. Никогда еще не писал он лучших, более глубоких произведений, как в последние годы, перед смертью. Поэтому можно сказать, что он стоял на высоте своей славы. Она приобреталась медленно. Когда он написал 20 или 30 романов, но не пользовался еще большой известностью, писатели младшего поколения начали сближаться с ним и почтительно идти по его следам. Он рекомендовал им трудолюбие, уединенную жизнь, но прежде всего чистоту нравов, если они хотят чего-нибудь достичь в литературе, он допускал писание посланий к предмету любви, "потому что они образуют слог". С удивлением выслушали они эти наставления из уст человека, произведения которого в периодической печати постоянно вызывали громкие вопли о их безнравственности, повторявшиеся на разные лады. Они не знали, что это всегда первая и последняя уловка литературного ничтожества против всего живого и здорового на литературной почве. Несмотря на все нападки, его имя входило в славу. Современники стали мало-помалу сознавать, что в лице Бальзака они имеют одного из тех истинно великих писателей, которые кладут свою печать на произведения искусства. Он не только дал новую форму роману, но, как истинный сын того века, в который наука все более и более вторгается в область искусства, указал метод наблюдения и описаний, усвоенный и впоследствии примененный к делу другими. Его имя было славно и само по себе; но кто основывает школу, того имя – легион. Однако при жизни он не приобрел себе полной славы и это зависело от двух недостатков его произведений. Его слог был неровен: то он был очень прост, то высокопарен, а недостаток обработки слога всегда имеет большое значение, потому что именно хорошим слогом отличаются художественные произведения литературы от обыкновенных. В особенности к этому строги французы, столь чуткие в риторическом отношении. Но по смерти Бальзака его произведения стали расходиться и в чужих странах, а там мало обращали внимания на этот недостаток. Кто настолько понимает язык, что может на нем читать, но не может вполне оценить всех его тонкостей, тот легко прощает стилистические погрешности, если они вознаграждаются крупными внутренними достоинствами. В таком именно положении была вся европейская публика, читавшая романы Бальзака. Образованные итальянцы, австрийцы, поляки, русские и т. д. читали его с наслажденьем и не замечали недостатков формы. Но мы не хотим этим сказать, что эти недостатки романов Бальзака не помешают их долговечности. Все не обработанное или слабо обработанное не живуче. Громадная "Comédie humaine", как и картина в 10 тыс. стадий в длину, о которой говорит Аристотель, не может считаться одним произведением и отрывки целого сохранятся во всемирной литературе лишь соответственно своим художественным достоинствам. По прошествии веков они будут лишь материалом для истории культуры, но читать их не будут.
К недостаткам формы у Бальзака нужно прибавить еще более крупный недостаток – бедность идеи. Его не могли вполне оценить при жизни, потому что он велик только как поэт; но в поэте привыкли видеть духовного вождя, а Бальзак не был им. Его непонимание великих религиозных и социальных идей века, которые так рано и с такою ясностью усвоили себе Виктор Гюго, Жорж Занд и многие другие, ослабляло впечатление, производимое великим талантом этого естествоиспытателя человеческого духа. Его политические и религиозные теории чисто-абсолютистического характера отталкивали всех. Сначала читатели только улыбались, когда романист, зараженный сенсуализмом и революционным духом, ссылался на доктринеров под белым знаменем, на Жозефа де-Местра и Бональда, но мало-помалу поняли, что он не уяснил себе этих вопросов.