Сам не свой от волнения, Гэтсби вскочил на ноги.
– Она вас никогда не любила, слышите? – закричал он. – Она вышла за вас только потому, что я был беден и она устала ждать. Это была чудовищная ошибка, но все равно, она никогда никого не любила, кроме меня.
Мы с Джордан хотели было уйти, но Том и Гэтсби, один настойчивее другого, требовали, чтобы мы остались, словно подчеркивая, что скрывать им нечего и что для нас редкостная удача – приобщиться к кипящим в них страстям.
– Сядь, Дэзи. – Том тщетно пытался говорить отеческим тоном. – Что, в конце концов, происходит? Я требую, чтобы мне рассказали все.
– Я вам уже сказал, что происходит, – ответил Гэтсби. – И происходит целых пять лет, а вы не знали.
Том резко повернулся к Дэзи:
– Ты целых пять лет встречалась с этим типом?
– Нет, мы не встречались, – ответил Гэтсби. – Встречаться мы не могли. Но мы все это время любили друг друга, старина, а вы не знали. Я иногда думал о том, что вы не знаете, и мне становилось смешно. – Но глаза его не смеялись.
– И это – все? – Том пасторским жестом соединил концы своих толстых пальцев и откинулся на спинку кресла. Но тут же его прорвало. – Вы сумасшедший! – крикнул он. – Не знаю, что там у вас было пять лет назад, до моего знакомства с Дэзи, хоть убей, не пойму, как это вам вообще удалось попасться ей на глаза, разве что вы доставляли в дом покупки из бакалейной лавки. Но насчет всего прочего, так это бессовестная ложь. Дэзи и выходила за меня по любви, и сейчас меня любит.
– Нет, – сказал Гэтсби, качая головой.
– Конечно, любит. Просто она иной раз навообразит себе всякий вздор и готова наделать глупостей с досады. – Он кивнул с глубокомысленным видом. – А главное, и я ее люблю. Даже если мне и случается позволять себе маленькие шалости, в конце концов я всегда возвращаюсь к Дэзи и, в сущности, люблю только ее одну.
– Гнусный ты человек, – сказала Дэзи. – Она повернулась ко мне, голос ее стал низким и грудным, и дрожавшее в нем презрение, казалось, заполнило комнату. – Ты знаешь, Ник, почему нам пришлось уехать из Чикаго? Странно, как это он не попытался развлечь тебя рассказами об этой маленькой шалости.
Гэтсби подошел и стал рядом с нею.
– Забудь все это, Дэзи, – сказал он решительно. – Это уже позади и не имеет значения. Ты только скажи ему правду – скажи, что ты никогда его не любила, – и все будет кончено, раз и навсегда.
Она подняла на него слепой, невидящий взгляд.
– Любить – как я могла его любить, если…
– Ты никогда его не любила.
Она медлила. Она оглянулась на меня, на Джордан с каким-то жалобным выражением в глазах, словно бы только сейчас поняла, что делает, – и словно бы все это время вовсе и не думала ничего делать. Но она сделала. Отступать было поздно.
– Я никогда его не любила, – сказала она явно через силу.
– Даже в Капиолани? – неожиданно спросил Том.
– Да.
Снизу, из бальной залы, на волнах горячего воздуха поднимались приглушенные, задыхающиеся аккорды.
– Даже в тот день, когда я нес тебя на руках из Панчбоул, чтобы ты не замочила туфли? – В его голосе зазвучала хрипловатая нежность. – Дэзи?..
– Замолчи. – Тон был холодный, но уже без прежней враждебности. Она посмотрела на Гэтсби. – Ну вот, Джей, – сказала она и стала закуривать сигарету, но рука у нее дрожала. Вдруг она швырнула сигарету вместе с зажженной спичкой на ковер. – Ох, ты слишком многого хочешь! – вырвалось у нее. – Я люблю тебя теперь – разве этого не довольно? Прошлого я не могу изменить. – Она заплакала. – Было время, когда я любила его, – но тебя я тоже любила.
Гэтсби широко раскрыл глаза – потом закрыл совсем.
– Меня ты тоже любила, – повторил он.
– И это – ложь! – остервенело крикнул Том. – Она о вас и думать не думала. Поймите вы, у нас с Дэзи есть свое, то, чего вам никогда не узнать. Только мы вдвоем знаем это и никогда не забудем – такое не забывается.
Казалось, каждое из этих слов режет Гэтсби, как ножом.
– Дайте мне поговорить с Дэзи наедине, – сказал он. – Вы видите, она не в себе…
– Ты от меня и наедине не услышишь, что я совсем, совсем не любила Тома, – жалким голосом откликнулась Дэзи. – Потому что это неправда.
– Конечно, неправда, – подхватил Том.
Дэзи оглянулась на мужа.
– А тебе будто не все равно, – сказала она.
– Конечно, не все равно. И впредь я буду больше беспокоиться о тебе.
– Вы не понимаете, – встревоженно сказал Гэтсби. – Вам уже не придется о ней беспокоиться.
– Вот как? – Том сделал большие глаза и засмеялся. Он вполне овладел собой – теперь он мог себе это позволить. – Это почему же?
– Дэзи уходит от вас.
– Чушь!
– Нет, это верно, – заметно пересиливая себя, подтвердила Дэзи.
– Никуда она не уйдет! – Слова Тома вдруг сделались тяжелыми, как удары. – К кому? К обыкновенному жулику, который даже кольцо ей на палец наденет ворованное?
– Я этого не желаю слышать! – крикнула Дэзи. – Уедем, ради бога, уедем отсюда!
– Кто вы вообще такой? – грозно спросил Том. – Что вы из банды Мейера Вулфшима, мне известно – я навел кое-какие справки о вас и ваших делах. Но я постараюсь разузнать больше.
– Старайтесь сколько угодно, старина, – твердо произнес Гэтсби.
– Я уже знаю, что представляли собой ваши "аптеки". – Он повернулся к нам и продолжал скороговоркой: – Они с Вулфшимом прибрали к рукам сотни мелких аптек в переулках Нью-Йорка и Чикаго и торговали алкоголем за аптечными стойками. Вот вам одна из его махинаций. Я с первого взгляда заподозрил в нем бутлегера и, как видите, почти не ошибся.
– А если даже и так? – вежливо сказал Гэтсби. – Ваш друг Уолтер Чейз, например, не погнушался вступить с нами в компанию.
– А вы этим воспользовались, чтобы сделать из него козла отпущения. Сами в кусты, а ему пришлось месяц отсидеть в тюрьме в Нью-Джерси. Черт побери! Послушали бы вы, что он говорит о вас обоих!
– Он к нам пришел без гроша за душой. Ему не терпелось поправить свои дела, старина.
– Не смейте называть меня "старина"! – крикнул Том. Гэтсби промолчал. – Уолтеру ничего бы не стоило подвести вас и под статью о противозаконном букмекерстве, да только Вулфшим угрозами заткнул ему рот.
Опять на лице Гэтсби появилось то непривычное и все же чем-то знакомое выражение.
– Впрочем, история с аптеками – это так, детские игрушки, – уже без прежней торопливости продолжал Том. – Я знаю, сейчас вы заняты аферой покрупнее, но какой именно, Уолтер побоялся мне рассказать.
Я оглянулся. Дэзи, сжавшись от страха, смотрела в пространство между мужем и Гэтсби, а Джордан уже принялась сосредоточенно балансировать невидимым предметом, стоявшим у нее на подбородке. Я снова перевел глаза на Гэтсби, и меня поразил его вид. Можно было подумать, – говорю это с полным презрением к злоязычной болтовне, слышанной в его саду, – можно было подумать, что он "убил человека". При всей фантастичности этого определения, в тот момент лучшего было не подобрать.
Это длилось ровно минуту. Потом Гэтсби взволнованно заговорил, обращаясь к Дэзи, все отрицал, отстаивал свое доброе имя, защищался от обвинений, которые даже не были высказаны. Но она с каждым его словом все глубже уходила в себя, и в конце концов он умолк; только рухнувшая мечта еще билась, оттягивая время, цепляясь за то, чего уже нельзя было удержать, отчаянно, безнадежно ловя знакомый голос, так жалобно звучавший в другом конце комнаты.
А голос все взывал:
– Том, ради бога, уедем! Я не могу больше!
Испуганные глаза Дэзи ясно говорили, что от всей ее решимости, от всего мужества, которое она собрала в себе, не осталось и следа.
– Ты поезжай с мистером Гэтсби, Дэзи, – сказал Том. – В его машине.
Она вскинула на него тревожный взгляд, но он настаивал с великодушием презрения:
– Поезжай. Он тебе не будет докучать. Я полагаю, он понял, что его претенциозный маленький роман окончен.
И они ушли вдвоем, без единого слова, исчезли, как призраки, одинокие и отторгнутые от всего, даже от нашей жалости.
Том взял полотенце и стал снова завертывать нераскупоренную бутылку виски.
– Может, кто-нибудь все-таки выпьет? Джордан?.. Ник?
Я молчал. Он окликнул еще раз:
– Ник?
– Что?
– Может, выпьешь?
– Нет… Я сейчас только вспомнил, что сегодня день моего рождения.
Мне исполнилось тридцать. Впереди, неприветливая и зловещая, пролегла дорога нового десятилетия.
Было уже семь часов, когда мы втроем уселись в синий "фордик" и тронулись в обратный путь. Том говорил без умолку, шутил, смеялся, но его голос скользил, не задевая наших мыслей, как уличный гомон, как грохот надземки вверху. Сочувствие ближнему имеет пределы, и мы охотно оставляли этот чужой трагический спор позади вместе с отсветами городских огней. Тридцать – это значило еще десять лет одиночества, все меньше друзей-холостяков, все меньше нерастраченных сил, все меньше волос на голове. Но рядом была Джордан, в отличие от Дэзи не склонная наивно таскать за собою из года в год давно забытые мечты. Когда замелькали мимо темные переплеты моста, ее бледное личико лениво склонилось к моему плечу и ободряющее пожатие ее руки умерило обрушившуюся на меня тяжесть тридцатилетия.
Так мы мчались навстречу смерти в сумраке остывающего дня.
На следствии главным свидетелем был молодой грек Михаэлис, владелец ресторанчика у шлаковых куч. Разморенный жарой, он проспал до пяти часов, потом вышел погулять и заглянул в гараж к Джорджу Уилсону. Он сразу увидел, что Уилсон болен, и болен не на шутку – его трясло, лицо у него было желтое, одного цвета с волосами. Михаэлис посоветовал ему лечь в постель, но Уилсон не захотел, сказал, что боится упустить клиентов. Пока они спорили, над головой у них поднялся отчаянный шум и грохот.
– Это моя жена, я ее запер наверху, – спокойно пояснил Уилсон. – Пусть посидит там до послезавтра, а послезавтра мы отсюда уедем.
Михаэлис оторопел; они прожили бок о бок четыре года, и он бы никогда не поверил, что Уилсон способен на такое. Это был человек, как говорится, заезженный жизнью; когда не работал в гараже, только и знал, что сидеть на стуле в дверях и смотреть на прохожих, на машины, проносившиеся мимо. Заговорят с ним, он непременно улыбнется в ответ ласковой, бесцветной улыбкой. Он самому себе не был хозяин; над ним была хозяйкой жена.
Михаэлис, понятно, стал допытываться, что такое стряслось, но от Уилсона ничего нельзя было добиться – вместо ответа он вдруг стал бросать на соседа косые, подозрительные взгляды и выспрашивать, где он был и что делал в такой-то день, в такой-то час. Михаэлису даже сделалось не по себе, и, завидя на дороге кучку рабочих, направлявшихся в его ресторан, он под этим предлогом поспешил уйти, сказав, что еще вернется. Но так и не вернулся. Попросту забыл, должно быть. И только выйдя опять, уже в восьмом часу, он услышал в гараже громкий, злой голос миссис Уилсон, и ему сразу вспомнился давешний разговор.
– На, бей! – кричала она. – Бей, топчи ногами, ничтожество, трус поганый!
Дверь распахнулась, она выбежала на дорогу, с криком размахивая руками, – и прежде чем он успел сделать хоть шаг, все было кончено.
"Автомобиль смерти", как его потом назвали газеты, даже не остановился; вынырнув из густеющих сумерек, он дрогнул на миг в трагической нерешительности и скрылся за поворотом дороги. Михаэлис и цвета его не успел разглядеть толком – подоспевшей полиции он сказал, что машина была светло-зеленая. Другая машина, которая шла в Нью-Йорк, затормозила, проскочив ярдов на сто, и водитель бегом кинулся назад, туда, где, скорчившись, лежала Миртл Уилсон, внезапно и грубо вырванная из жизни, и ее густая темная кровь смешивалась с дорожной пылью.
Шофер и Михаэлис подбежали к ней первые, но, когда они разорвали еще влажную от пота блузку и увидели, что левая грудь болтается где-то сбоку, точно повисший на ниточке карман, они даже не стали прикладывать ухо к сердцу. Рот был широко раскрыт и в углах чуть надорван, как будто она захлебнулась, отдавая весь тот огромный запас энергии жизни, который так долго в ней копился.
Мы еще издали увидели толпу и машины, сгрудившиеся на дороге.
– Авария! – сказал Том. – Уилсону повезло. Будет ему теперь работа.
Он сбавил газ, но останавливаться не собирался; только когда мы подъехали ближе, хмурое безмолвие толпившихся у гаража людей побудило его затормозить.
– Может, все-таки взглянем, в чем там дело, – сказал он неуверенно. – Только взглянем.
Глухой, прерывистый стон доносился из гаража; когда мы, выйдя из машины, подошли к дверям, стон стал более внятным и можно было расслышать слова "боже мой, боже мой!", без конца повторяемые на одной ноте.
– Что-то, видно, стряслось серьезное, – с интересом сказал Том.
Он привстал на носки и поверх голов заглянул в гараж, освещенный только желтыми лучами лампочки в металлической сетке, подвешенной под самым потолком. Что-то вдруг хрипло булькнуло у него в горле, он с силой наддал своими могучими плечами и протолкался вперед.
Толпа заворчала и сейчас же сомкнулась снова, так что мне ничего не было видно. Но сзади напирало все больше и больше любопытных, и в конце концов нас с Джордан просто вдавили внутрь.
Тело Миртл Уилсон лежало на верстаке у стены, завернутое в два одеяла, как будто ее знобило, несмотря на жару; склонившись над нею, спиной к нам, стоял неподвижно Том. Рядом полицейский в шлеме мотоциклиста, усиленно потея и черкая, записывал фамилии в маленькую книжечку. Откуда-то несся все тот же прерывистый стон, гулко отдаваясь в пустоте гаража; я огляделся и тут только увидел Уилсона – он стоял на высоком пороге своей конторки, обеими руками вцепившись в дверные косяки, и раскачивался из стороны в сторону. Какой-то человек уговаривал его вполголоса, пытаясь положить ему руку на плечо, но Уилсон ничего не видел и не слышал. Он медленно скользил взглядом от лампочки под потолком к тому, что лежало на верстаке, тотчас же снова вскидывал глаза на лампочку; и все время звучал его страшный, пронзительный вопль:
– Боже мой! Боже мой! Боже мой! Боже мой!
Том вдруг рывком поднял голову, оцепенело посмотрел по сторонам и что-то пробормотал, обращаясь к полицейскому.
– M-и… – по буквам говорил полицейский, записывая, – к…
– Нет, х… – поправил его грек. – М-и-х…
– Да слушайте же! – повысил голос Том.
– А… – говорил полицейский. – Э…
– Л…
– Л… – Тут широкая рука Тома тяжело упала ему на плечо, и он оглянулся: – Ну, чего вам надо?
– Как это случилось? Я хочу знать, как это случилось.
– Автомобиль сшиб ее. Задавил насмерть.
– Задавил насмерть, – повторил Том, глядя в одну точку.
– Она выбежала на дорогу. Мерзавец даже не остановился.
– Шли две машины, – сказал Михаэлис. – Одна оттуда, другая – туда, понятно?
– Куда – туда? – быстро спросил полицейский.
– Одна из города, другая в город. Ну вот, а она… – он было поднял руку в сторону верстака, но сразу же уронил, – …она выбежала на дорогу, и та машина, что шла из города, прямо на нее налетела. Еще бы – скорость-то была миль тридцать или сорок, не меньше.
– Как называется это место? – спросил полицейский.
– Никак. У него нет названия.
Рослый, хорошо одетый мулат выступил вперед.
– Машина была желтая, – сказал он. – Большая желтая машина. Совсем новая.
– Вы что, были при этом?
– Нет, но эта машина обогнала меня на шоссе. Она шла со скоростью больше, чем сорок. Пятьдесят верных, а то и шестьдесят.
– Подойдите сюда и скажите вашу фамилию. Эй, дайте ему пройти, мне нужно записать его фамилию.
Должно быть, кое-что из этого разговора долетело до Уилсона, по-прежнему раскачивавшегося в дверях конторки, – его стоны стали перемежаться новыми выкриками:
– Я знаю, какая это была машина! Знаю, без вас знаю!
Я увидел, как напряглась под пиджаком спина Тома. Он поспешно подошел к Уилсону и крепко схватил его за плечи.
– Ну, ну, возьмите себя в руки, – грубовато подбод– рил он.
Уилсон глянул на Тома и хотел было выпрямиться, но колени у него подогнулись, и он упал бы, если бы не железная хватка Тома.
– Выслушайте меня, – слегка встряхнув его, сказал Том. – Я только сию минуту подъехал. Я вам привел свой старый "форд", как мы уговаривались. Та желтая машина, на которой я проезжал здесь днем, была не моя – слышите? Я только доехал на ней до Нью-Йорка, а больше и в глаза ее не видел.
Том говорил тихо, и никто, кроме меня и мулата, стоявших неподалеку, не мог разобрать его слов, но самый звук его голоса заставил полицейского насторожиться.
– О чем вы там? – строго спросил он.
– Я его приятель. – Том, не отпуская Уилсона, повернул голову к полицейскому. – Он говорит, что знает машину, которая это сделала. Она желтого цвета.
Следуя какому-то неясному побуждению, полицейский подозрительно взглянул на Тома.
– А какого цвета ваша машина?
– Синего. Двухместный "форд".
– Мы только что из Нью-Йорка, – сказал я.
Кто-то, ехавший следом за нами по шоссе, подтвердил это, и полицейский снова занялся Михаэлисом.
– Ну давайте опять сначала, по буквам…
Приподняв Уилсона точно куклу, Том внес его в конторку, усадил в кресло и вернулся к двери.
– Кто-нибудь идите, побудьте с ним, – коротко распорядился он.
Двое мужчин, из тех, кто стоял поближе, поглядели друг на друга и неохотно двинулись к конторке. Том пропустил их мимо себя, затворил за ними дверь и отошел, стараясь не смотреть в сторону верстака. Поравнявшись со мной, он шепнул: "Поехали!"
С чувством неловкости мы протолкались сквозь прибывавшую толпу – Том властным напором плеч прокладывал дорогу, – и у самого выхода встретился нам спешивший с чемоданчиком врач, за которым послали полчаса назад, вероятно, понадеявшись на чудо.
Сначала Том ехал совсем медленно, но за поворотом шоссе он сразу нажал на педаль, и мы стремглав понеслись в наступившей уже темноте. Немного спустя я услышал короткое, сдавленное рыдание и увидел, что по лицу Тома текут слезы.
– Проклятый трус! – всхлипнул он. – Даже не остановился!
Дом Бьюкененов неожиданно выплыл нам навстречу из купы темных, шелестящих листвою деревьев. Том затормозил почти напротив крыльца и сразу посмотрел вверх; на увитой виноградом стене светились два окна.
– Дэзи дома, – сказал он. Когда мы выбрались из машины, он взглянул на меня и слегка нахмурился. – Надо было мне завезти тебя в Уэст-Эгг, Ник. Сегодня все равно делать больше нечего.
Какая-то перемена совершилась в нем; он говорил уверенно и с апломбом. Пока мы шли через освещенную луной площадку перед домом, он коротко и энергично распоряжался:
– Сейчас я по телефону вызову тебе такси, а пока вы с Джордан ступайте на кухню, и пусть вам дадут поужинать – если вы голодны. – Он распахнул перед нами дверь: – Входите.