– Это белесая девка делает. Давайте я расскажу вам, что узнал, док. Я когда прошлой ночью от вас ушел – так сразу к парням, узнать, что там да как. Они мне много чего понарассказали. Мол, вроде как в четыре девка пошла из зала в комнату, а старуха засела в лавке. Мои парни ничего такого не подумали. Но в семь – кого они видят? Топает по дороге к лавке эта самая деваха. Парни мои давай чехвостить ребятушек, которые стоят, значит, с другой стороны дома. Вот только те ребятушки не видели, как девка выходила. И всю вину валят на парней со стороны магазина. В одиннадцать к ним приходит один парнишка – сменщик. И говорит, что шел по Бродвею, глядь – а из-за угла двухместная легковушка выруливает. А в ней – наша белесая деваха. И парнишка не мог ошибиться, потому что на ту девку уже в лавке насмотрелся. Едет она по Бродвею, а парнишка наш просек, что за ней хвоста нет. Думает такси поймать – но ни одного такси вокруг нет, даже машинки, чтоб угнать, не припарковано. И он идет к нашим разбираться, какого черта. И опять никто не углядел, как та деваха вышла из дома. Я беру пару ребят, и мы, значит, прочесываем квартал, думаем, может, найдем, где она машину оставляет. Только все без толку. В четыре один из парней, приглядывавших, значится, за домом, подходит ко мне. Говорит, мол, часа в три видел, как деваха – по крайней мере, он думает, что то была она, – шла по улице с другой стороны лавки. Мол, тащила огроменные чемоданы, но то ей особо не мешало. Шла быстро – но в другую сторону от лавки. Парнишка-то, ясное дело, за ней пошел, да только она как сквозь землю провалилась. Он повынюхивал в окрестностях, там, говорит, и мышь не проскочит, только темнотища. Он подергал ручки дверей в домах, но везде вроде как заперто. Ну, он и струхнул. Пошел за мной. Я иду с ним, все там осматриваю. Пропала девица в трех домах от лавки. Там как бы в основном магазины да склады. Никто там не живет. Дома все как есть старые. Я, знай, круги наворачиваю да думаю, как же она в свою лавку-то пробралась? Может, парнишка мой ошибся? Увидел кого-то другого, вот бес и попутал. Бродили мы там, бродили и нашли местечко, где можно машину припрятать. Ну, ломать – не строить, да и дверь хлипкая попалась, так что вскоре вот уж она перед нами стоит, родимая, легковушка двухместная, а мотор еще теплый. И марка машины, по словам парнишки, совпадает. Я там все запираю и иду к ребятушкам. Дежурю с ними до конца ночи. В лавке темно. А утром, в восемь, эта гадина белобрысая заявляется в зал лавки и открывает дверь изнутри!
– Однако же у вас нет никаких доказательств того, что девушка уходила ночью, – возразил я. – Ваш человек мог ошибиться.
Макканн с жалостью посмотрел на меня.
– Она уже вроде как выбиралась тем вечером, а мои парнишки того не заметили, верно я говорю, док? Так что ее ночью остановило бы? Ее видели ночью в легковушке, верно говорю? И мы нашли такую же легковушку рядом с местом, где та девка скрылась из виду.
Я задумался. У меня не было причин не доверять Макканну. И если учитывать время, когда девушку видели вне магазина, то едва ли это было зловещим совпадением.
– Время, когда ее видели на улице вечером, совпадает со временем доставки куклы. А время, когда ее видели на улице ночью, совпадает с примерным временем смерти Гилмора и нападением на Рикори.
– В точку, док! – воскликнул Макканн. – Она, значится, выбирается наружу, отправляет куклу для Молли и возвращается. Потом спускает кукол на босса. Ждет, пока они вернутся. Забирает куклу, которая вроде как убила Джонни. И домой. А в чемоданах – куклы.
– Да уж. И вы полагаете, что из дома она улетела на метле. – Я был сыт по горло всеми этими мистификациями.
– Нет, – с серьезным видом ответил Макканн. – Там же все дома старые, я вот и думаю, может, там проход какой есть. Вроде как тайный ход, через который она выбраться может. В общем, сейчас мои парни стерегут улицу, где ее машина спрятана. Так что второй раз ей этот фокус не провернуть. А насчет метлы, док, я б на вашем месте не зарекался, – угрюмо добавил он. – Сдается мне, она и так может.
Я принял решение.
– Макканн, я хочу поговорить с этой мадам Мэндилип. И мне нужно, чтобы вы пошли со мной.
– А то, док! Уж у меня рука не дрогнет, поверьте!
– Нет. Я хочу поговорить с ней наедине. Но мне нужно, чтобы вы на всякий случай остались у лавки и подождали меня.
Макканну это не понравилось, он долго спорил, но в конце концов неохотно сдался.
Я позвонил домой, пообщался с Брейлем. Оказалось, что Рикори с потрясающей скоростью набирается сил. Я попросил Брейля присмотреть за всем в клинике до конца рабочего дня, сказав, что у меня срочный вызов. По моей просьбе Брейль переключил разговор на телефон в палате. Трубку взяла медсестра. Я велел ей передать Рикори, что мы с Макканном собираемся заняться расследованием, результаты которого я непременно сообщу ему после своего возвращения, и, если Рикори не возражает, я хотел бы, чтобы Макканн сопровождал меня сегодня весь день. Пока я ожидал на линии, медсестра переговорила с Рикори. Тот поручил Макканну выполнять мои распоряжения как его собственные. Он хотел встать с постели и сказать мне что-то лично, но я, сославшись на спешку, повесил трубку.
Мы с Макканном пообедали вместе. Я выбрал наиболее вкусные и питательные блюда в меню – мне казалось, что сытный обед поможет мне вернуться к реальности и развеять туман иллюзий. За едой Макканн хранил молчание. Он явно был обеспокоен.
Часы пробили три, когда я отправился на встречу с мадам Мэндилип.
Глава 13
Встреча с мадам Мэндилип
Стоя перед витриной с куклами, я пытался подавить острое нежелание входить в это здание. Я знал, что Макканн будет оставаться начеку. Я знал, что люди Рикори наблюдают за домом со всех сторон – кто-то затаился в доме напротив, кто-то временами проходил по улице. Вдалеке дребезжали трамваи, урчали моторы проезжавших мимо машин, царила обычная городская жизнь, но магазинчик с куклами казался неприступной крепостью. И я не мог перешагнуть порог, словно вновь замер у двери, ведущей в неведомый мир.
На витрине виднелось всего несколько кукол, зато столь обворожительных, что они привлекли бы и детей, и взрослых. Да, они были не столь совершенны, как кукла, которую подарили Уолтерс, или куклы маленькой Молли, но все же могли сыграть роль приманки. В зале было сумрачно, я разглядел лишь стройную девушку, стоявшую за прилавком. Несомненно, то была племянница мадам Мэндилип. Судя по размеру дома, вряд ли там таилась загадочная комната, описанная в дневнике Уолтерс. Тем не менее дом был старым, а значит, со стороны двора могло быть еще одно крыло.
Взяв себя в руки, я нетерпеливо распахнул дверь и вошел в зал.
Девушка повернула ко мне голову и не сводила с меня глаз, пока я приближлся к прилавку. Она молчала. За это короткое время я увидел у нее все конституциональные признаки, характерные для истерии, – мне еще не приходилось сталкиваться с такими четкими медицинскими проявлениями этого недуга. Я видел ее бледно-голубые глаза навыкате, затуманенный взгляд, расширенные зрачки, длинную тонкую шею и пальцы, мягкие черты лица, болезненно бледную кожу. Ее руки были судорожно сжаты, и я отметил неестественную белизну ладоней – синдром Ленель-Лавастина. В другое время и при других обстоятельствах эта девушка была бы жрицей, служащей проводником воли богов, или святой. Страх стал ее вечным попутчиком, в этом не было никаких сомнений. И я был уверен, что сейчас она напугана не из-за меня, скорее, ею владел иной страх, глубокий, чужеродный, свернувшийся кольцами в самом средоточии ее личности, страх, поглощавший ее жизненную силу, – духовный страх. Я взглянул на ее волосы. Пепельно-русые… Из них свили те нити с узлами!
Она увидела, как я смотрю на ее волосы, и взор ее выцветших глаз прояснился. Казалось, только сейчас она поняла, что в лавке кто-то есть.
– Я увидел куклы у вас на витрине, – нарочито буднично сказал я. – У меня маленькая внучка, думаю, ей понравится такой подарок.
– Эти куклы продаются. Если какая-то вам приглянется, вы можете ее купить. По ее цене.
Девушка говорила очень тихо, почти шептала, ее голос звучал равнодушно, но мне показалось, что она пристально следит за мной.
– Я всегда полагал, что именно так и может поступить любой покупатель. – Я притворился раздраженным. – Но так уж случилось, что эта девочка – моя любимица, и я хочу преподнести ей самый лучший подарок. Коль скоро вас не затруднит, возможно, вы продемонстрировали бы мне другие куклы, лучше этих?
Ее глаза вновь затуманились – мне почудилось, что она прислушивается к какому-то звуку, недоступному мне. И вдруг ее равнодушие сменилось подчеркнутой благожелательностью. В тот же миг я ощутил на себе чей-то взгляд – изучающий, пристальный взгляд. Это чувство было настолько сильным, что я невольно оглянулся. В зале не было никого, кроме меня и этой девушки. За прилавком была еще одна дверь, но она оставалась закрытой. Я покосился на окно – может быть, это Макканн наблюдал за мной? Но и там никого не было.
А потом, будто щелкнул затвор фотокамеры, закрывая объектив невидимого для меня фотографа, наваждение развеялось.
Я повернулся к девушке. Она уже разложила на прилавке с полдесятка коробок.
– Ну конечно же, вы можете посмотреть всю продукцию, выставленную на продажу, – горячо заверила девушка. Теперь она приветливо улыбалась. – Мне жаль, что вам показалось, будто я не хочу вас обслуживать. Эти куклы делает моя тетя. Она обожает детей. Безусловно, она не допустит, чтобы чья-то любимая внучка осталась без подарка.
Ее речь показалось мне слишком высокопарной для простой девушки, к тому же она произносила предложения так, будто повторяла их за каким-то невидимым диктором. Но больше меня удивило то, как девушка переменилась. Теперь в ее голосе не слышалось томных ноток истерика, в нем звенела жизненная энергия. К девушке будто вернулись силы и желания, она говорила оживленно, даже задорно, щеки залил румянец, глаза весело блестели – чуть насмешливо и с едва заметной искоркой злобы.
Я осмотрел кукол.
– Они очаровательны, – заявил я. – Но нет ли чего-нибудь лучше? Скажу вам прямо, мне нужен необычный подарок – сегодня моей внучке исполняется семь лет. Цена не имеет значения, в пределах разумного, естественно.
Девушка вздохнула. Страх вернулся в ее глаза, жизненная сила исчезла, кровь отлила от лица. И вновь я внезапно ощутил на себе чужой взгляд – еще сильнее, чем прежде.
Ощущение прошло, и дверь с другой стороны прилавка распахнулась.
Невзирая на то, что я читал описание мадам Мэндилип в дневнике Уолтерс, ее внешность потрясла меня. Маленькие куклы вокруг и хрупкая девушка за стойкой лишь подчеркивали высокий рост и тучность хозяйки магазина. В дверном проеме стояла настоящая великанша. Крупная голова, скуластое широкое лицо, усики на верхней губе, плотоядный рот. Фигурой она походила на мужчину, что гротескно контрастировало с ее пышной грудью.
Но я взглянул в ее глаза и позабыл обо всех уродствах ее лица и тела. Огромные глаза, черные, ясные, потрясающе живые. Они славили жизнь. И они смотрелись совершенно неуместно на этом уродливом лице. Они лучились чистой радостью, и при виде этого мне стало тепло на сердце, ибо в том взгляде не было ничего зловещего – тогда.
С трудом заставив себя отвести взгляд, я посмотрел на ее руки. Женщина была в черном пышном платье и прятала ладони где-то в складках юбки. Я вновь засмотрелся на ее глаза – и на этот раз в ее взгляде читались презрение, злоба и насмешка, как мгновение назад в глазах у продавщицы. Она заговорила, и я понял, что задор и порыв в голосе девушки были лишь эхом этих звучных певучих тонов.
– Вам не понравились куклы, показанные моей племянницей?
Я едва собрался с мыслями.
– Они прекрасны, мадам…
– Мэндилип, – спокойно сказала она. – Мадам Мэндилип. Вам известно это имя, не так ли?
– Видите ли, я оказался в затруднительной ситуации. – Я уклонился от ответа на этот вопрос. – У меня есть внучка, и мне хотелось бы подарить ей что-то особенное на ее седьмой день рождения. Все эти куклы прекрасны, но я хотел бы узнать, нет ли у вас чего-нибудь…
– Особенного. – Она будто смаковала это слово. – Прекрасного. Что ж, может быть, и есть. Но если мне нужно продать что-то "особенное"… – Я не был уверен, действительно ли она подчеркнула это слово. – Если мне нужно продать что-то особенное, я должна знать, с кем имею дело. Вы, должно быть, сочтете это причудой для продавца?
Она рассмеялась, и я невольно заслушался ее смехом – заливистым, серебряным, искристым, таким добрым.
Сосредоточившись, я заставил себя вернуться к реальности. Нужно было оставаться настороже.
Я достал из сумки визитную карточку. Я не хотел, чтобы мадам Мэндилип меня узнала, поэтому свою карточку ей давать было нельзя. Безусловно, я не желал привлечь ее внимание к кому-то другому, кому она могла бы навредить. Поэтому я заранее нашел визитку одного моего давно умершего коллеги.
– О, значит, вы врач, – сказала мадам Мэндилип. – Что ж, теперь, когда мы познакомились, вы можете пройти за мной. Я покажу вам своих лучших кукол.
Выйдя за дверь у прилавка, я очутился в длинном, тускло освещенном коридоре. Мадам Мэндилип дотронулась до моей руки, и я вновь ощутил это странное биение жизни. Остановившись у двери в конце коридора, великанша повернулась ко мне.
– Здесь я храню свои лучшие куклы. Свои… особенные куклы. – Рассмеявшись, она распахнула дверь.
Перешагнув порог, я остановился, в недоумении рассматривая комнату. Она была вовсе не такой большой и роскошно обставленной, как описывала Уолтерс. Да, она действительно оказалась чуть длиннее, чем можно было ожидать. Но где же изящная антикварная лепнина, где древние гобелены, где волшебное зеркало – "и не зеркало вовсе, а кристально чистая вода"? Где все то, что превращало для Уолтерс эту комнату в настоящий рай?
Приспущенные гардины пропускали свет, из окна открывался вид на маленький закрытый дворик, поросший травой. Стены и потолок были обшиты обычным деревом. Одну стену комнаты полностью закрывал деревянный шкаф со множеством мелких ящиков. На стене висело зеркало – оно действительно было круглым, но этим его сходство с описаниями Уолтерс ограничивалось.
Имелся там и камин – такой можно увидеть в любом старом доме Нью-Йорка. На стенах висело несколько репродукций. Огромный стол, напомнивший Уолтерс "столы в тронных залах королей", оказался вполне обычным столиком, заваленным кукольными платьицами и выкройками к ним.
Моя тревога нарастала. Если Уолтерс выдумала убранство этой комнаты, что еще в ее дневнике было лишь вымыслом? Не зря ведь я, прочитав его, счел историю Уолтерс плодом бурной фантазии.
И все же она не солгала, говоря о глазах и голосе мадам Мэндилип, не преувеличила особенности ее внешности, не ошиблась в описании ее племянницы.
Голос мадам Мэндилип вывел меня из замешательства.
– Вас интересует моя комната? – Она произнесла это мягко, но мне показалось, что в ее голосе прозвучало скрытое веселье.
– Любая комната, где работает истинный творец, интересна. А вы творец, мадам Мэндилип.
– И откуда же вам это известно? – проворковала она.
Похоже, мне не стоило так говорить.
– Я большой поклонник искусства. И я видел ваши куклы. Чтобы признать в Рафаэле гения, не понадобится целая галерея его картин. Достаточно одной.
Она улыбнулась, лучась доброжелательностью.
Закрыв за мной дверь, женщина указала на кресло у стола.
– Вы не против подождать несколько минут, прежде чем я покажу вам кукол? Мне нужно завершить работу над платьем. Я обещала доделать куклу сегодня, и скоро придет малышка, которой не терпится ее купить. Это не займет много времени.
– Нет, что вы. – Я опустился в кресло.
– Тут так тихо, – мягко сказала она. – А вы, похоже, устали. У вас тяжелая работа, верно? Вы устали…
Я откинулся на спинку кресла и вдруг понял, что действительно устал. На мгновение я потерял бдительность и зажмурился. Открыв глаза, я увидел, что мадам Мэндилип села за стол.
И я увидел ее руки. Длинные холеные белые пальцы. Я никогда не видел такой красоты. Ее глаза, казалось, жили своей жизнью, вот и ее руки словно не были связаны с телом. Мадам Мэндилип опустила их на стол.
– Как приятно побывать иногда в такой тишине. – Ее голос убаюкивал меня. – В месте, где царит мир и покой. Мы все иногда так устаем… Так устаем… Усталость наваливается на нас… Наваливается…
Она взяла со стола кукольное платье и начала шить. Тонкие белые пальцы мелькали, иголка поблескивала, вторая рука все поворачивала, поворачивала платье… Какое удивительное движение… ритмичное… как мелодия… сколько в нем покоя…
– Ничто из внешнего мира не побеспокоит вас… Тут можно отдохнуть… уснуть… – нашептывала мадам Мэндилип.
Я с трудом заставил себя оторвать взгляд от танца этих рук, этих холеных чудесных пальцев. Как ритмично они двигались… навевая покой…
Мадам Мэндилип не сводила с меня глаз, она говорила так нежно, и меня объяло чувство безмятежности.
Ничего страшного, если я позволю себе немного отдохнуть, наберусь сил перед предстоящим боем. Ведь я так устал. Я даже не понимал раньше, насколько я устал!
Мой взгляд вновь устремился к ее рукам. Странные руки – они не принадлежат этому огромному мерзкому телу. Как и глаза. И голос.
Может, так и есть! Может, исполинские телеса были лишь прикрытием, способом утаить настоящее тело мадам Мэндилип. Каково же оно? Неужели оно столь же прекрасно, как эти руки, эти глаза, этот голос?
Мадам Мэндилип напевала какую-то странную песню – она нагоняла сон, баюкала, мелодия успокаивала мои взбудораженные нервы, утоляла жажду покоя, обволакивала усталое сознание, как баюкали эти мерные движения рук… Как баюкал этот взгляд: "Усни… усни…"
Но что-то внутри меня отчаянно сопротивлялось. Рванувшись вперед, я сумел стряхнуть наваждение. Ловя воздух ртом, я сумел вынырнуть на поверхность сознания и только тогда понял, насколько далеко прошел по дороге сна. На мгновение, уже на пороге пробуждения, я увидел комнату такой, какой ее видела Уолтерс: огромную, залитую мягким слабым светом, с изящной антикварной лепниной, гобеленами, резными узорами, в которых, казалось, сновали какие-то тени – и смеялись, смеялись надо мной! На стене висело зеркало – верно, не зеркало, а кристально чистая вода в раме, и были узоры на ней, и их отражение подрагивало; все, как описывала Уолтерс, ведь эта дрожь и мне напомнила, как качается трава на берегу лесного озера, когда ее колышет ветер.
А потом словно рябь прошла по всей этой колоссальной комнате – и видение исчезло.
Я стоял перед перевернутым стулом в той комнате, куда меня привела мадам Мэндилип. А сама женщина возвышалась прямо передо мной. Она смотрела на меня – озадаченно и, как мне показалось, с досадой. Будто я внезапно прервал ее…
Прервал? Когда она успела встать из-за стола? Как долго я спал? От чего спасся, чудовищным усилием воли вырвавшись из паутины навеянного ею сна?
Я попытался заговорить – и не смог.