- Ей там будет трудно, вельми трудно: остаётся она православной среди латинян. Сами посудите, каково ей, дети мои, будет стоять в греческом законе. Помните о том, молитесь за дщерь Иоаннову. И я с вами молиться буду.
Торжественность проводов, речь батюшки, государя всея Руси, доброжелательные лица горожан - всё это откладывалось в груди и в памяти княжны и, как после скажет Елена, оставило неугасимый свет в душе. Она удивилась, как умел влиять её отец на умы и чувства людей. Завершив слово, Иван Васильевич вручил дочери список своей речи, который так и не понадобился ему.
- Возьми и храни, ибо сие когда‑нибудь сослужит тебе.
Елена приняла список и поцеловала руку отца. И он её поцеловал. Потом княжна обняла мать, и они долго стояли, прижавшись друг к другу. Пришла очередь проститься с братьями и сёстрами, к которым Елена питала нежные чувства. Она поклонилась москвитянам и всем кремлёвским святыням. И вот уже отец с матерью повели её к просторной тапкане. На глаза у Елены навернулись слёзы, и, чтобы не разрыдаться, она поспешила скрыться в экипаже, где её ждали жены главных русских послов: мамка–княгиня Мария Ряполовская, женщина лет сорока, румянолицая и улыбчатая, боярыня Ефросинья Скуратова, боярская дочь, ровесница Елены Анна Русалка и неизменная спутница отрочества и юности боярская дочь Палаша.
Утерев слёзы, Елена выглянула из тапканы и была ошеломлена тем, что перед нею возникло. Она увидела довольного отца, довольных братьев и сестёр. Это поразило Елену и больно укололо в сердце. Лишь единственный близкий человек разделял с Еленой печаль разлуки. Это была её мать, Софья Фоминишна. Она рыдала, повергнутая в неподдельное горе. Её пытались успокоить, но она отворачивалась от доброжелателей и готова была бежать за тапканой. Провожая дочь, не вспомнила ли Софья Фоминишна свой отъезд из Италии? Но как различны были их судьбы! Мать уезжала от тяжёлой римской опеки в православную, единоверную державу, дочь из благочестивого православия - в католическую страну.
В последние мгновения отъезда Елены какая‑то неведомая сила повлекла Софью Фоминишну следом за дочерью. Но где ей, отяжелевшей от горя, было успеть за быстрой тапканой! К ней подбежали боярыни, попытались остановить её, она гневно крикнула на них: "Прочь с дороги!" - и продолжала бежать. Кто‑то распорядился подать великой княгине возок. Её усадили в него, возница ударил коня, и тот помчался следом за поездом княжны Елены. А за возком побежали дочери и сыновья великой княгини, только княжич Василий остался близ отца.
Обряд проводов был нарушен. Иван Васильевич, наблюдая всё это, вознегодовал и винил себя за то, что всё получилось как‑то не по–людски. Он вернулся в храм и велел епископу продолжать молебен. Досада Ивана Васильевича не угасала, она усилилась, когда боярин Василий Патрикеев доложил ему, что Софья Фоминишна догнала тапкану Елены, пересела в неё и повелела дочери остановиться в слободе Дорогомилово. Вместе с Еленой были остановлены послы и все, кто сопровождал княжну, лишь обоз с дворней и тысяча воинов ушли вперёд, на Кунцево. Выслушав боярина, великий князь в сердцах и с болью крикнул:
- Господи, что за блажь одурманила государыню!
Софья Фоминишна задержала дочь в слободе на два
дня и две ночи и просила у неё за это прощения.
- Ты уж не казни меня, родимая. По живому от сердца тебя отрываю. Никогда не думала, что так опалит мою душу разлука с тобой.
- Матушка, не казнись, мы поплачем вместе над моей тяжкой долей, - пыталась утешить Елена мать.
Великая княгиня дала‑таки волю слезам и горю, а ещё тому, что не смогла высказать в кремлёвских палатах. За два дня мать и дочь наговорились вволю, и им стало легче.
- Эти два дня, матушка, я никогда не забуду. Ты мне столько радости подарила!
А на исходе второго дня в Дорогомилово примчал великий князь. Он долго корил Софью Фоминишну за проволочку, а Елену вновь увещевал и давал наказ стоять за православную веру.
- Тебе не должно погасить мои надежды на одоление литвинов в нашем многолетнем споре. И помни, что от твоего радения за Русь мы будем прирастать исконными нашими землями, - сказал он дочери на прощание.
- Я постараюсь, батюшка, я постараюсь, - твердила Елена.
В эти часы, проведённые с отцом, Елена почувствовала, как её нежные чувства к нему угасают, потому как он упорно добивался того, чтобы её жизнь на чужбине превратилась в сплошное борение с недругами, в чей стан посылал её родитель. Душа подсказывала ей, что она прощается с отцом навсегда. Но приняла Елена это предчувствие как‑то отрешённо и спокойно, не предугадывая последствий.
Морозным и тихим, ещё сумеречным утром Елена распрощалась с родителями и покинула Дорогомилово. На душе у неё было черно и пусто.
Глава девятая. ДЕРЗКИЙ ИЛЬЯ
Князь Илья Ромодановский после спасения княжны Елены редко появлялся не только в государевых палатах, но и в Кремле. Казалось бы, и повода к тому не было - не показываться среди придворных вельмож, да Иван Васильевич винил‑таки его за службу во время пожара. Дал Илья промашку и позволил татям похитить великокняжескую дочь. Но позже государь простил его и даже наградил званием окольничего, однако от службы при дворе молодого князя освободил. Илья днями не покидал отцовского подворья, что стояло в конце улицы Варварки. В летнюю пору он часами просиживал на берегу Москвы–реки, смотрел, как текут её светлые струи, как чайки ловят плотвичек, иногда под вечер купался в тёплой, как парное молоко, воде. Было похоже, что он ни о чём не думал, ко всему стал безучастен, живёт без интереса к тому, что происходило в окружающем мире, в Москве, в Кремле.
Но так лишь казалось тем, кто видел Илью мельком. В душе молодого князя бушевали страсти, и причиной тому служила боль надвигающейся утраты. Илью всё сильнее пожирал огонь полыхающей любви, и он не находил, да и не искал средств погасить сей огонь. Тогда, в час спасения в подземелье Арининского монастыря, княжна обняла его и многажды поцеловала. Он понял, что её поцелуи были не только знаком благодарности за спасение. В Елене вырвалась на свободу глубоко упрятанная страсть. В тот миг Илья ответил ей тем же. Они оба поняли истинное значение тех поцелуев. А их слова, вылетевшие в тот миг из сердечных глубин, застыли в груди князя, словно вырубленные из камня. Теперь Илья знал, что их сердца горят в одном пламени. Они провели в объятиях друг друга всего минуту–другую, но в это короткое мгновение сердечной близости это откровение в выражении чувств показалось Илье вечностью.
С того дня, когда он, оставив Владимира Гусева в Арининской обители, привёз княжну Елену в Кремль и с рук на руки передал её великому князю, и наступила для Ильи полная тьма. До него доходили слухи, что в Кремль один за другим приезжали иноземные сваты, и вот он узнал об окончательном сговоре отца Елены Ивана Васильевича с литовскими послами–сватами. Он узнал, что мужем княжны станет великий князь Литвы Александр. Страсть, казалось, помутила разум Ильи. Он днями и ночами думал о том, как избавить свою возлюбленную от литвина. Он верил, что сама Елена готова с радостью избежать этого супружества. Горячая южная кровь князя Ромодана, потомка византийского сановника по отцовской линии, требовала действий. В бреду дерзновенных мыслей Илья решил покинуть родительский дом и отправиться в Литву, там добиться того, чтобы Александр отказался от Елены. Но в минуты просветления разума Илья понимал, что это безумие, что ему не дано избавиться от соперника. Однако жажда уехать в Литовское княжество в нём не угасла, и он велел своему верному холопу Онисиму собрать его скрытно в дальний путь. Онисима же попутала нечистая сила, и он проговорился своей зазнобе Праксе, которая служила в княжеских покоях. Пракса поведала тайну своей любимой тётушке, которая стояла при княгине Марии ключницей, и тайное стало явным.
Вскоре у Ильи с отцом, князем Василием, произошла жестокая стычка. Горячий нравом и скорый на расправу князь Василий явился в покой сына с плетью в руках. Он держал её с такой силой, что побелели суставы пальцев. Тёмно–вишнёвые, как у сына, глаза метали молнии. Высокий, сухопарый, с орлиным носом, князь Василий был страшен.
- Зачем несёшь на мою голову позор?! Зачем тянешь весь род на плаху под топор?! - закричал он с порога. - Какая вражья сила влечёт тебя в Литву? Что замыслил там сотворить? Говори! - И старый князь замахнулся плетью.
Илья стоял перед отцом с высоко поднятой головой. Он был готов к тому, что отец учинит над ним расправу. Случилось же это в те дни, когда по его вине украли княжну. Тогда плеть трижды ожгла ему спину. Знал Илья, что одно слово лжи, и плеть вновь достанет его до рёбер. На этот раз он не дрогнул и сказал отцу правду:
- Батюшка, казни. Замыслил я неугодное Богу, да не в силах остановить себя. Жизнь мне не в радость!
Илья стоял перед отцом беззащитный и бледный как полотно, и лишь глаза горели мученическим огнём.
"Да он же готов ко всему! И до смерти забей, так не дрогнет!" - мелькнуло у князя Василия, и рука с плетью упала. Однако он с гневом, но без крика спросил:
- Безумец, думал ли ты о нас?
- Прости, батюшка, и о том забыл. Разум мой в тумане. Сколько ни молюсь пред образами, ничто не помогает.
- Воли взял много - вот в чём твоя вина. А как дойдёт до великого князя твоя дерзость, считай, всему конец. Знаешь же, что испокон веку государи за это виновных на плаху отправляют. Да с первого шага надо было одуматься, остановиться.
- Не властен я над собою оказался, батюшка. Как во сне пребывал два года.
- А надо властвовать. Тебе ли не ведомо, что у царских детей царские судьбы? А ты кто? Что за тобой? Дашь ли ты державе то, что принесёт ей супружество Елены с литовским государем?
- Ведомо мне, батюшка, что не дам. Но напасть свалилась на нас, и мы полюбили друг друга.
- Вот как оженю, так и люби Богом и родителями данную тебе супругу, - продолжал негодовать князь Василий. - Знаю, тебя к Елене влечёт одна наша кровь, но и тому государь не будет внимать. Ему боль державы превыше всего.
Однако, сказав это, князь Василий спросил себя: "Превыше ли?"
У князя Василия Ромодановского были основания задавать себе подобный вопрос. Хотя он и стоял сообща с князьями Василием Патрикеевым и Семёном Ряполовским в числе первых бояр–князей возле государя и право сие было приобретено честью, отвагой и мужеством в служении державе, но в последнее время под ногами у них вместо земной тверди оказался речной песок и его вымывало из‑под ног этих столпов отечества. Все трое были слишком близки к великой княгине Софье Фоминишне, питались её умом и знаниями, кои в конце концов и были поставлены им во грех.
Иван Васильевич не замечал этого, да и не хотел замечать в первые годы супружества с Софьей Фоминишной, но сам с каждым годом отдалялся от ревнителей великой княгини. Ещё в конце семидесятых годов Иван Васильевич проявил интерес к еретическому течению в православии, использовал еретиков в своих целях. Он напустил их на новгородских иереев, втравил в сор по поводу "учения" еретиков и догматов церкви. Он завёл дружбу с вождями ереси, священнослужителями Алексием и Денисом, и в семьдесят девятом году привёз их в Москву.
Тогда князья Патрикеев и Ромодановский пытались отторгнуть еретиков от великого князя. Государь не внял радению истинных друзей и продолжал чтить любезных ему Алексия и Дениса, благоволил им. А те под крылом великого и милосердного государя принялись с немалой жаждой обращать в свою "веру" многих, кто стоял близ Ивана Васильевича. Они вошли в доверие к дьяку Фёдору Курицыну, к его брату, дьяку Ивану-Волку Курицыну. Даже сноха Ивана Васильевича, дочь молдавского господаря Стефана, Елена, была втянута в круг интересов еретиков.
Знал князь Василий Ромодановский, что московские еретики не враги православной церкви: они несли новые "веяния". Ведь один из еретиков, Иван–Волк Курицын, составил сборник истин "Мерило праведное". В него вошла даже "Русская правда" Ярослава Мудрого. В сборнике не затрагивались интересы церкви, но возвышалась роль государевой самодержавной власти.
В это же время подвигнул себя на создание мыслительного труда и дьяк Фёдор Курицын. Он написал "Лаодикийское послание", в котором изложил идеи о самовластии души, о свободе воли, о пробуждении в россиянах жажды к грамотности. Труды братьев Курицыных, казалось князю Василию Ромодановскому, не нарушали уставов православия, но шли им встречь. Но и он, и князья Патрикеев и Ряполовский, а прежде всего архиереи церкви были против Курицыных и прочих еретиков и осуждали государя за то, что он благоволил им.
Московские архиереи поддержали требование новгородского архиепископа Геннадия, который добивался созыва церковного собора и расправы над еретиками, как это делала католическая церковь, о чём многажды писал митрополиту всея Руси Зосиме. И состоялся собор, где многие священнослужители требовали казни еретиков. Однако государь Иван Васильевич и митрополит Зосима не согласились чинить смертную казнь над еретиками. Князь Ромодановский оказался в числе осудителей государя и владыки. Он считал, что государево милосердие не шло на пользу православной вере и державе.
Прошли годы, но Иван Васильевич не забыл того осуждения его деяний. Теперь князь Василий прикидывал, какая мера наказания ждёт его, ежели вдруг порочный замысел его сына станет ведом государю. Думать о том было страшно, и, дабы пресечь какие‑либо потуги Ильи, князь Василий дал себе слово в ближайшее время женить его. "Вот и образумится", - решил он. Подойдя к сыну вплотную, взяв его за грудки, князь гневно сказал:
- Дома сиднем сиди, с подворья - ни шагу. Уйдёшь - пеняй на себя. Достану, своим судом живота лишу, а там пусть Господь судит за грехи.
Оттолкнув Илью, он ушёл. Молодой князь ни словом не обмолвился, не возразил на решение отца заточить его в домашнем тереме. Шли дни, Илья неприкаянно шатался по палатам, по службам. Читать пытался, в мастерские к столярам ходил, сам за инструмент брался, ларец резной надумал сработать. Не враз удалось тонкое ремесло, ан был упорен. Недели через две получился ларец, хотя и не ахти какой большой, но красивый. На дверцах голубь и голубка черноголовые и белобокие были вырезаны. Костромские мастера хвалили: "Лепота, лепота, да смутьянисто".
На святочной неделе за вечерней трапезой в кругу семьи и близких князь Василий взял в руки серебряный кубок, наполненный вином, и торжественно сказал:
- Матушка–княгиня Мария Власьевна, сыны и дочери мои и все сродники, близок день, когда наш старший сын пойдёт к венцу. Невеста ему найдена, и сговор состоялся. Обратного пути нам нет. За то с Божьей помощью и выпьем.
Долгую минуту в трапезной стояла тишина, только потрескивали свечи. Сказанное князем Василием для всех было полной неожиданностью. Даже княгиня не знала, что супруг ищет сыну невесту. Но вот князь выпил вино, поставил кубок и спросил:
- Аль не рады?
- Да как же не радоваться, - первой отозвалась княгиня Мария.
И разом все заговорили: дескать, самое время ладком, мирком да за свадебку. Лишь князь Илья сидел словно каменный, в лице не было ни кровинки, а глаза смотрели в пространство и ничего не замечали. Даже слез матери, которая сидела напротив сына и поняла его состояние, Илья не увидел. Она же не только плакала, но и улыбалась. Да всё было просто: княгиня Мария ведала о сердечной маете сына и страдала вместе с ним, но она знала крутой нрав супруга и улыбалась ему. Самая любопытная из сестёр князя Василия, худая и остроносая княгиня Елизавета, спросила:
- Кто же суженая Илюшеньки, братец Степаныч? Ведь должно нам узнать, с кем породнимся. Аль не так?
- Не так, Лизавета, не будет по–твоему. Всему свой час, - ответил ей брат Василий.
Князь Ромодановский не был намерен оглашать имя невесты. Так было заведено в боярских и княжеских родах, и случалось довольно часто, что жених и невеста до дня венчания не знали друг друга, не ведали о своей судьбе. Делалось это ради одного: дабы избежать бунта со стороны жениха или невесты. И в подтверждение этого князь Василий добавил:
- Тебе, Лизавета, всё бы ведать. Вот как минует Крещение, всё узнаешь во храме.
- И на том спасибо, братец Степаныч, - ответила недовольная сестра Василия.
Но по Москве уже прошёл слух, что князь Василий Ромодановский заглядывал в хоромы князей Шуйских, кои жили на Пречистенке. Да многие и сошлись во мнении, что старого князя Василия интересует дочь Шуйских Ксения. И хотя ни лицом, ни статью она не взяла - и князь Василий сожалел о том, - но род Шуйских шёл от князей Невских. А о главе дома поговаривали, что он прямой потомок князя Александра Невского, и тут уж князю Ромодановскому не приходилось желать лучшего. Сильны были Шуйские и в милости у государя находились. Рассчитывал князь Василий женитьбой сына вновь упрочить своё положение при великокняжеском дворе.
Однако князь Василий не до конца изведал характер старшего сына и силу его любви к великой княжне не знал. Князь Илья, ещё не ведая, с кем у отца был сговор, пошёл поперёк его желанию и дал себе обет, что воле батюшки не покорится. Повод у него к тому имелся довольно убедительный. Знал он, что в княжеских родах всё-таки почитали волю молодых отпрысков, давали им право выбора будущей жены или, на худой конец, право знакомства с будущей невестой. По родословной Илья знал также, что за несколько поколений в роду князей Ромодановских этот неписаный закон не нарушался. "Порушится ли он теперь, мы ещё посмотрим", - решил князь Илья, готовясь к новой схватке с отцом.
Перебрав скоротечно услышанное от отца, Илья встал из‑за стола и покинул трапезную. Князь Василий не ожидал столь открытого вызова его воле и растерялся. Но оторопь длилась мгновения. Он позвал дворецкого Игната и велел ему вернуть молодого князя.
- Иди и зови его хоть Христом Богом, - наказал Василий.
Илья, однако, не вернулся, и, выслушав трепещущего дворецкого, князь Василий, гневный, неукротимый, полетел следом за сыном. Чем завершилась стычка отца и сына, в палатах Ромодановских никто не знал. В покоях и на подворье воцарилась глубокая тишина. Князь Василий и Илья не выходили даже на трапезу. В доме никто не смотрел друг другу в глаза. Княгиня Мария сутки пребывала в хворости, её поили отваром валерьянового корня.
А за два дня до отъезда княжны Елены из Москвы князь Илья и его верный спутник отрочества и юности боярский сын Карп исчезли ночью с подворья Ромодановских. Из конюшни были сведены три коня, пропали перемётные сумы, а из кладовых ценная рухлядь - меха белок, горностаев, соболей. Утром в доме вновь возник большой переполох. Князь Василий неистово метался по палатам, многих холопов сурово наказали за соучастие в побеге Ильи. Был отправлен отряд вооружённых ратников на поиски молодого князя, было наказано служилым взять беглецов в железо. Но следов Ильи и Карпа, как ни метались по Москве и за нею ратники Василия, не удалось обнаружить.