- Тогда внимай старательно. Здесь, на месте старой обители, или где укажет матушка Параскева, мы будем строить новую. Вот тут, в грамоте, - Елена положила руку на лист бумаги, - описано всё, что нужно возвести. И сроки указаны. А где взять лес и камень на постройки, где глину и песок на черепицу - всё это ты должен знать. Надеюсь, в повете всё найдётся. Ты наймёшь работных людей в Гливице и ещё где‑нибудь - ты это тоже знаешь - а мой казначей будет платить им за труд и выдавать тебе деньги на их корм. И не мешкай с делом. Как уберёте урожай, так прибавь людей к стройке. Постарайтесь и в зиму вести работы. Ты всё понял, пан Збышек?
- Да, ваше величество, государыня, - ответил Збышек, хотя и не успел осмыслить, какие заботы легли на его плечи.
- И запомни последнее: исполнишь всё с честью, быть моей милости и награде за усердие. А сейчас пора искать новое место для обители, и ты, пан Збышек, пойдёшь с нами. - Елена добавила, обращаясь к игуменье: - Теперь, матушка Параскева, твоя воля…
Параскева с благодарностью поклонилась. Она ещё не верила, что её обители, десятилетия влачившей жалкое существование, притесняемой местным ксёндзом, пришла большая благодать. Набравшись решимости, игуменья повела королеву к давно лелеемому месту, к реке Гливице, куда не раз приходила полюбоваться простором и благолепием всего, что видела с высокого берега. Там, между двумя рощами, приподнятая холмами, лежала большая луговина, на которой разместились бы три старые обители. Берег реки Гливице был высокий, каменистый и недоступный для паводковых вод. За рекой открывались чудесные лесные и холмистые дали.
- Вот здесь бы, матушка–королева, возвести новые кельи и подворье, - тихим голосом сказала Параскева, млея от страха за свою дерзость: откажет ей королева.
А Елена уже радовалась. Ей и самой пришлись по душе чудесная луговина, холмы, рощи, светлая Гливице, манящие дали. "Господи, спасибо, что вразумил Параскеву возлюбить сие место, - прозвенело в груди у Елены. - Матушка Софья будет рада такой памяти о ней. - И Елена посетовала: - Жаль, что мне не придётся побывать в обновлённой обители". Но пора было распорядиться, и она обратилась к старосте, или, как его звали в Гливице, солтусу:
- Пан Збышек, здесь и возводить монастырь. Храму же стоять на холме. Каменных дел мастеров я пришлю тебе из Могилёва. И сегодня же с Фёдором Кулешиным поставьте меты по рубежам обители до подворья старого монастыря. Все эти земли мой дар Христовым сёстрам.
- Пан Збышек всё так и исполнит, ваше величество, государыня, - ответил староста, наконец, осознав, что всё это не сон. Повеселев, он добавил: - А места и впрямь в округе лучшего не найдёшь.
Елена подошла к реке. Стоя на высоком берегу и глядя в её чистые воды, королева подумала, что хорошо бы по всей польской державе, там, где есть россияне, обновить жизнь, помочь торжеству православия, как в Гливице. Но Елена понимала, что ей это непосильно и не дано, а будущую Софийскую обитель она представляла зримо и радовалась.
Пока обходили землю и размечали, где чему стоять, Елена решила на несколько дней повременить с отъездом на Русь. "Простите меня, родимые, хочу увидеть, как первый камень под храм заложат", - подумала она.
Вечером в монастырской церквушке Елена отстояла молебен и усердно помолилась. Душа её ликовала от той церковной благости, какую устроили ей Параскева, старый священник Арсений и монахини.
- Пресвятая Владычица Богородица, моли о нас, грешных, - звенел голос Параскевы.
- Все небесные силы святых, молите о нас, грешных, - вторила игуменье королева.
Ночь Елена провела в одной келье с Параскевой. Уснули они уже под утро, потому как игуменья оказалась интересной собеседницей. Многие печальные истории о своих инокинях поведала она и свою судьбу не обошла. Слушая её рассказ, Елена даже прослезилась. Параскева, в миру Павла, была побочной дочерью графа Любомира Гастольда. Мать её, русская девушка, служила в замке графа под Сандомиром помощницей экономки.
- Моя матушка была ангельски красива, - лился тёплый голос Параскевы. - С год, наверное, у неё в служении всё шло хорошо, пока графа в замке не было. А как появился да увидел лик моей матушки, так и впал во грех. Как покорил её граф, то мне неведомо. Но когда о том узнала графиня, она посадила матушку на цепь в каземате, там и держала её, пока я на свет не появилась. Меня отняли от матушки, как обмыли. Кто кормил грудью, я не знаю, а как стала понимать себя, была увезена на глухой хутор. Там и выросла, ухаживая за скотиной и живя в чёрном теле, словно рабыня. Отца я так и не увидела, а его супруга дважды приезжала на хутор и каждый раз порола меня плетью. В чём я провинилась перед нею, то мне было неведомо.
Параскева и сама не раз прослезилась, пока рассказывала. Иногда она долго молчала. Елена не побуждала её к искреннему излиянию, знала, как это тяжело, и лишь горестно вздыхала. Но Параскева была настроена излить душевную боль и продолжала:
- Мне шёл восемнадцатый год, когда на хутор приехали сваты - две женщины и мужчина. Они осматривали меня, как телку на торгу, и даже велели моим приёмным родителям именем графини раздеть меня донага. Я была сильная и ловкая, вырвалась из их рук и убежала. Неделю пряталась в лесу, потом, как голод донял, прибилась к смолокурам. И был там один раб Божий, тоже из опальных графских холопов. Он‑то и поведал мне о страданиях графской под ключницы, моей матушки, и о моей детской судьбе. Рассказал и о том, за кого меня намеревалась графиня выдать замуж. "Ты, дочка, попадёшь в жены к первому человеку графского двора и заплечных дел кату. Ты уж мне поверь, я и на костре правду скажу, - говорил он мне с грустью. - Тебе уготована судьба твоей матки".
Тогда я потеряла сон и разум мой, казалось, помутился. Каждый раз, вспоминая рассказ смолокура, я смеялась. И смолокуры не выдержали того, велели ему отвести меня куда‑либо подальше от смолокурни. Собрал он две сумы и повёл меня лесами неведомо куда. Век молю за него Бога, Царство ему Небесное. Шли мы семнадцать дён, спали под одним кожушком. Он был ещё в силе, а перстом не тронул, токмо учил уму–разуму. "Ты, - говорил, - русская дева, и быть тебе россиянкой вечно. Хотя ты и крещена в латинскую веру, прими наше православие. А дорога тебе одна, от мирских страданий подальше, - в монастырь. Есть у меня сестра, игуменья обители женской, туда я тебя и веду. Да скоро уж и придём". Так и привёл меня Божий человек в Софийскую обитель к сестре Ефросинье. Она же меня окрестила в православие, постриг совершила, человеком создала. Десять лет как преставилась. Сёстры по её завету отдали мне игуменство…
Лик Параскевы был светел и чист. Более праведной души Елена не встречала и возрадовалась, что Всевышний свёл её с этой россиянкой, поблагодарила её:
- Спасибо, что открылась. Мне теперь легче будет мирские горести одолевать.
Утром, ещё раз перебрав в памяти все свои поручения Параскеве и Збышеку, Елена решила объехать все земли повета и познакомиться в селениях, починках и хуторах со своими подданными. Провожать её вышли все обитатели монастыря.
- Не забывай нас, государыня–матушка, а мы за тебя молиться будем, - тихо сказала игуменья.
- Я ещё приеду к тебе, матушка Параскева, ежели Господь Бог позволит, - ответила на прощание Елена.
- Верую, государыня–матушка, - низко кланяясь Елене, произнесла ясноликая Параскева. - Да хранит тебя Пречистая Богородица.
В Гливице Елена велела старосте Збышеку собираться с нею в путь по землям повета.
- Должно мне знать, чем живут мои подданные.
- Да, ваше величество, государыня, - ответил Збышек.
Елена провела на землях Гливицкого повета четыре дня. Вернувшись в Гливице, она вновь побывала в обители, отстояла в храме службу, окончательно простилась с Параскевой и наказала Збышеку приступить к заготовке леса. С тем Елена и уехала в Могилёв, о котором хранила память и который теперь был её вотчиной.
А через три дня после того, как королева покинула повет, той же полуденной порой в Гливице примчал дворецкий короля Александра пан Сапега с несколькими воинами. Их появление мало кем было замечено, лишь немногие пожилые селяне да детишки увидели, как к дому старосты рысью подъехал конный отряд. Пан Сапега спешился и велел одному из воинов позвать старосту. Его не оказалось дома. К Сапеге вышла старостиха и на его вопрос, была ли в Гливице королева, рассказала всё, что знала.
А куда уехала королева? - спросил румянолицую старостиху Сапега.
- Мы провожали её, светлый пан, вон туда. - Старостиха показала вдоль улицы на восток. - И муж мой Збышек её провожает. А куда они путь держат, того не ведаю. Да слышала я нечто о Могилёве.
Может, она в Краков уехала? - с удивлением спросил Сапега.
- Ой, светлый пан, о Кракове никто слова не молвил. О дороге на Могилёв шла речь.
Пан Сапега, искушённый во многих придворных делах, растерялся: "Подумать только, пропал король, неведомо куда укатила королева. Кто этому поверит? Кто помилует нас за такое упущение? И где теперь искать королеву?" - сетовал дворецкий. Но, годами побуждаемый своим положением при дворе к действию, он и на этот раз сумел взять себя в руки и одолел беспомощность: "Помчусь‑ка я на восток, вдогонку за королевой. Поможет Дева Мария, так в Могилёве и застану".
Знал Сапега, что, отправляясь следом через три дня, наверстать потерянное нелегко, но иного выхода у него не было. Он велел старостихе накормить воинов, дать корм коням, собрать что можно из припасов в дорогу, расплатился, как должно, и в сумерках покинул Гливице. Уже в пути пан Сапега попытался разобраться, что заставило Елену ехать в Могилёв, вместо того чтобы вернуться в Краков. Он вспомнил давнюю поездку великих князей по державе и подумал, что подобное повторилось. А то, что Елена решила побывать в Могилёве, тоже было понятно: город принадлежит ей и там никто не помешает ей встречаться с русскими горожанами, говорить с ними, о чём заблагорассудится. Время показало, что дворецкий не ошибался.
На десятый день после выезда из Гливице королева прибыла на земли Черной Руси. Здесь всё было мило её сердцу: на её пути стали русские города и селения. Королева останавливалась на отдых в селениях, чтобы встретиться с россиянами.
- Праздник души ко мне пришёл, - делилась Елена своим хорошим настроением с Анной Русалкой и Пелагеей.
- Так ведь мы, матушка–королева, дышим свободнее, и до нас долетает ветер из Руси.
Далеко впереди кортежа королевы мчались гонцы, извещая власти о её приближении, и ей всюду устраивались достойные встречи. В Волковыске и в Слониме в честь королевы отслужили благодарственные молебны. На трапезах у наместников собиралась вся городская знать, и, поскольку поляков и литовцев рядом не было, шли разговоры о близком: о Москве, о Руси.
Могилёв принял Елену так же торжественно, как и восемь лет назад. На улицах было людно. Встречая королеву, горожане провожали её до палат наместника и кричали: "Не покидай нас, матушка–королева, живи с нами!" Наместником в эту пору в Могилёве был русский боярин Прокофий Татищев из знаменитого рода русских бояр, волей судьбы оказавшийся за рубежом отчизны. Сорокалетний, крепкий, словно дубовый кряж, боярин Прокофий сам поднёс королеве хлеб и соль. За его спиной стояли сотни горожан, многие из которых помнили события, случившиеся в городе несколько лет назад из‑за происков наместника Товтовила. Среди встречающих Елена увидела настоятеля храма Богоматери, протоиерея Иннокентия. Она обрадовалась ему, как родному отцу. Он сильно постарел, но голубые глаза оставались по–прежнему живыми и ясными. Когда Елена вышла из кареты, Иннокентий первым крикнул:
- Здравия и многолетия государыне! Здравия! Благословляю тебя на русской земле!
И тотчас волной покатилось в тысячу голосов:
- Здравия государыне! Здравия!
Елена высоко подняла руки и ответила:
- Здравия россиянам! Здравия!
Могилёвцы воодушевились ещё больше:
- Слава государыне! Слава! - перекатывалось из конца в конец площади, и эти слова звучали как‑то породному, по–русски.
На глазах у королевы от прихлынувшего волнения выступили слёзы. "И впрямь остаться бы мне здесь, в городе, который мой по праву", - мелькнуло у Елены.
Отец Иннокентий подошёл к королеве и осенил её крестом. Тут же шагнул к Елене боярин Татищев и поклонился.
- Твои подданные рады видеть тебя и приветствовать, матушка–государыня, в российском городе.
Елена поняла значение слов наместника, как должно. Когда пять лет назад Александр отписал ей во владение Могилёв и ближние к нему земли воеводства, когда наместник Товтовил был снят с должности и покинул Могилёв, многие литовские вельможи продали свои дома и укатили следом за ним в Вильно, в другие литовские города и земли. В Могилёве всю службу стали править россияне.
- Спасибо тебе, боярин Прокофий, за радение, за верность матушке–Руси, - ответила Елена и троекратно, по русскому обычаю, расцеловалась с ним, потом тронула рукой Иннокентия и попросила: - Отслужи, святой отец, благодарственный молебен во славу города.
- Дочь моя, храм Богоматери ждёт тебя. И певчие на хорах славят твоё имя.
Иннокентий повёл Елену в собор. Служба в храме, переполненном горожанами, длилась долго. Отец Иннокентий дважды подходил к Елене и спрашивал, не устала ли.
- Спасибо, святой отец, не устала. Я, как птица, парящая под облаками, как дитя в колыбели… Я ощущаю только прелесть богослужения.
Елена отдыхала в Могилёве два дня. Это был душевный отдых. Трижды в день она ходила в храмы - на заутреню, литургию и вечерню, - везде молилась за упокой душ батюшки и матушки. Но время уже подсушило кровоточащую рану от потери родителей, и на третий день Елена окунулась в дела. Вместе с наместником Прокофием и настоятелем собора Богоматери она обошла все храмы города, выслушала священнослужителей и проявила заботу об их нуждах. Могилёвцы и жители воеводства исправно платили налоги в государеву казну, и Елена пришла к мысли о том, что, если она по примеру далёкого предка, великого князя Владимира Святого, отдаст десятую часть доходов в пользу православных церквей, это будет для них великим благом.
- Ты уж постарайся, боярин Прокофий, чтобы моё повеление исполнялось строго и по чести, - наставляла Елена Татищева.
- Матушка–государыня, грош ломаный не пропадёт. Все деньги дойдут до храмов, - заверил Прокофий.
На четвёртый день, когда в соборе Богоматери отслужили молебен в честь королевы и она готова была покинуть Могилёв и двинуться на Мстиславль, а оттуда к Смоленску, в городе появился отряд усталых всадников. Иван Сапега добился‑таки своего и догнал королеву. Она уже прощалась с горожанами, с наместником и священнослужителями, когда отряд Сапеги показался на площади, и дворецкий, сойдя с коня, подошёл к Елене.
- Ваше королевское величество, я рад видеть вас в добром здравии и прошу выслушать меня наедине.
Елена всё ещё не простила давнего предательства Сапеги на пути к Могилёву и в городе восемь лет назад. Она вспылила и строго спросила:
- Какие у тебя полномочия разговаривать с королевой? Я не хочу тебя слушать, возвращайся в Краков.
Покорно прошу вашу милость выслушать меня, - прижав руку к сердцу, произнёс Сапега. - Это касается лично вас, государыня, а по иному поводу я б не осмелился вас беспокоить.
Елена присмотрелась к лицу Сапеги и увидела в его глазах страдание.
- Иди за мной, - сказала королева и направилась к палатам наместника.
Придворные Елены поняли, что случилось какое‑то несчастье, и следом за нею никто не двинулся.
Елена вошла в трапезную, велела Сапеге сесть к столу и выпить вина. Когда он осушил кубок, она сказала:
- Теперь говори. И не смей лукавить. Уличу - не сносить тебе головы.
Матушка–королева, я готов к любому наказанию. Случилось несчастье, последствия которого ещё во тьме. Вам должно быть в Кракове. Проявите милость и, не мешкая, отправляйтесь в путь.
Как ни была Елена мужественна, но при этих словах у неё дрогнуло сердце. Она догадалась, что несчастье касается Александра.
- Говори, что произошло?
- Вы только не волнуйтесь, ваше величество. С вашим супругом, может быть, ещё ничего не случилось. Он всего лишь куда‑то отлучился из дворца, из Кракова.
- Ты хочешь сказать "исчез"? И когда это произошло, по какой причине?
- Похоже, что так, государыня, он исчез. Случилось это две недели назад. - Сапеге всё-таки захотелось устрашить королеву: взыграли прошлые обиды. - Тайна исчезновения пока не разгадана, хотя мы уже знаем, что к тому причастен князь Михаил Глинский и граф Гастольд Ольбрахт. Других подробностей не ведаю.
- Говори всё по порядку. Когда он исчез после моего отъезда?
- Это случилось через два дня, как вы уехали. На другой день меня послали догонять графа. Выходит, что сегодня миновало шестнадцать дней.
- Но откуда твоя уверенность, что за минувшие дни его не нашли? Может, он жив и здоров и пребывает в Вавеле за кубком вина?
- Господи, матушка–королева, может, и нашли, но вам должно быть в Кракове по другим причинам. Проявите милость…
Елена пристально посмотрела на дворецкого короля и поняла, что он страдает искренне: ему было за что любить короля. Сама Елена не могла сказать определённо, готова ли она мчать в Краков. Её сердце рвалось в Москву. Она отдала бы всё своё достояние, только бы поскорее добраться до Кремля. Что‑то подсказывало Елене, что если она изменит своему желанию, жажде, мечте, то ей уже никогда не будет дано прикоснуться к родимой земле, к камням, под которыми покоится прах родителей. Предчувствие её не обманывало. Да, ей не суждено было вернуться на родину, как ни стремилась она к ней.
И всё-таки после долгих раздумий, сделав не меньше сотни шагов по трапезной, Елена поняла, что над нею господствует более высокий долг, нежели горячее желание побывать на могилах родителей. Она оставалась государыней, а её супруг - государь - был в беде. Любила она его или не любила - сие не шло в счёт. Долг оставался превыше всего, и она не могла его нарушить, ибо на том целовала крест. Будь её батюшка здравствующим, он бы сказал, что она поступила как истинная государыня, супруга и православная христианка. Потому Елена отвергла повеления души о поездке на родину и промолвила:
- Ты, пан дворецкий, отдохни в палатах Прокофия и воинам дай отдых. Нас же нагонишь в пути.
Сапега поклонился Елене.
- Благословляю вас, матушка–королева, за мудрое решение. А нам и правда надо отдохнуть.
Елена покинула трапезную и палаты наместника Прокофия Татищева, вышла на площадь и сказала возникшей рядом Пелагее:
- Мы возвращаемся в Краков. Так угодно Господу Богу. - Она тут же подошла к Татищеву. - Спасибо тебе, боярин Прокофий, за хлеб–соль и заботы. Блюди нашу с тобой землю, помни мои уставы, а мне на Русь пока дорога перепахана. Мы возвращаемся в Краков.
- Что‑то случилось, матушка?