- Мы начинаем долгий путь. На постройку флота уйдут месяцы, и я успею пересмотреть все римское законодательство. Когда мы уйдем, в городе будет больше порядка, чем когда мы пришли, - начнут действовать законы. Все увидят, что я держу слово. Я начну с судебной реформы. Не допущу больше ни взяток, ни протекций. Я дам городу возможность жить, как полагается. Как он жил при наших отцах.
Юлий замолчал, оглядывая гулкий зал и представляя его заполненным юристами и чиновниками.
- Нам придется управлять целой Галлией. Нужно продолжить строительство дорог и огораживание участков. Нужно собирать налоги и сборы для государственной казны. Это нелегко. Думаю, наши галльские легионы с радостью вернутся домой - в свое время, - представив масштаб предстоящей работы. - Юлий усмехнулся. - Я построю флот, и все легионы, кроме одного, отправятся на юг. Галлия больше не восстанет, а если и восстанет, то очень не скоро.
- А у нас достаточно солдат, чтобы одолеть Помпея? - негромко поинтересовался Марк Антоний.
Юлий взглянул на него.
- Если на нас двинутся все греческие легионы, нас растопчут. Но мы ведь пощадили солдат в Корфинии, так ведь? Слух об этом дойдет даже до Греции. Сами солдаты Помпея охотно разнесут новость. Каждый задумается - на той ли он стороне? И еще многие присоединятся ко мне.
Юлий замолчал и посмотрел на своих соратников.
- Я настигну врага, - продолжил он, - и конец может быть только один. Помпей мне никогда не уступит. Я пообещаю тем, кто сложит передо мной оружие, прощение и уважение. Я стану символом старого Рима - в противоположность новому; я напишу диктатору открытое письмо - и пусть его размножат! - и буду упрашивать Помпея предпочесть ссылку, дабы не проливать кровь сограждан. - Цезарь неожиданно рассмеялся: - Я сведу Помпея с ума.
- А кто останется управлять Римом во время твоего отсутствия? - спросил Марк Антоний.
Брут поднял глаза на Цезаря и крепко сжал пальцами подлокотники. Юлий не повернулся в его сторону.
- Ты уже показал себя, Марк Антоний. Пока я веду войну в Греции, никто не сможет управлять Римом лучше, чем ты. Выдвигай свою кандидатуру на пост второго консула, и станем править вместе. Я верю, что, когда вернусь, ты сохранишь мне верность.
Марк Антоний обнял своего командира; ноги у него подкашивались от волнения.
- Врата Рима всегда будут открыты для тебя, - сказал он.
Брут поднялся, совершенно бледный. Он как будто собирался заговорить, и Юлий бросил на него вопросительный взгляд. Но Брут поджал губы и покачал головой.
- Мне нужно проверить солдат, - выдавил наконец он и вышел из зала.
Марк Антоний расстроился. Совесть не позволила ему промолчать.
- А как же Брут, господин? Брут заслуживает того же, если не большего.
Цезарь криво улыбнулся:
- Ты, Марк Антоний, сохранишь в Риме порядок. Ты уважаешь закон и будешь с удовольствием решать повседневные дела. Однако не обижайся, ты не тот полководец, который сможет разбить Помпея. Твоя сила в другом, а Брут нужен мне именно в грядущих сражениях. Он прирожденный воин.
Марк Антоний вспыхнул - похвала ли это?
- Думаю, следует сказать об этом и ему, господин.
- Разумеется, скажу, - ответил Юлий. - А теперь к делу. Пусть Рим сегодня ликует. Во имя богов, мы же дома!
Брут вышел на крыльцо и чуть не ослеп от солнечного света. Он смотрел на текущую с Форума толпу и задыхался. Если люди его и видели - они ничем этого не показали, и у Брута возникло странное ощущение, что он невидим, точно некий призрак. Он едва не закричал - так хотелось услышать свой голос и развеять наваждение. Ему было холодно, как будто он стоял в тени, куда не проникают лучи солнца.
- Я заслужил чуть больше, - произнес Брут прерывающимся голосом. Он с трудом разжал правую руку - оказалось, рука пожелтела, и ее свело судорогой - наверное, в тот момент, когда Цезарь отдал все Марку Антонию. Знай только Брут, что этот человек может стать его соперником, он еще в Галлии отвел бы товарища темной ночью в сторонку и перерезал ему горло. Брут представил это, и картина пришлась ему по вкусу. В нем поднималось праведное негодование. Там, на берегу Рубикона, казалось, что все полководцы идут на риск ради общего дела. А послушать Цезаря - он пришел с севера один.
Брут разглядывал спешащих мимо римлян и вдруг почувствовал, что их безразличие дает ему некую свободу, словно с него упали тяжелые оковы. Он даже пошатнулся от боли - и облегчения.
Найдя глазами мальчика, который держал его коня, Брут в оцепенении спустился по белым ступеням. Толпа вокруг двигалась и редела, подобно клубам дыма; через несколько минут Брут смешался с людьми.
ГЛАВА 5
Увидев Брута, вышедшего на крыльцо сената, Регул нахмурился. Фигура в серебряных доспехах, стоящая среди белых колонн, напоминала статую, и Регул ощутил непонятный трепет. Брут молча смотрел на окружающих, и в его неподвижности таилось что-то зловещее.
Издалека было видно, как он бледен. Регул быстро направился к нему, полагая, что случилась какая-то беда. Ему приходилось прокладывать себе дорогу, но он спешил, не сводя глаз с Брута и не обращая внимания на возмущенные оклики тех, кого толкал. Когда Брут, не сказав ни слова окружающим, взлетел в седло, Регула охватила тревога. Он окликнул товарища, но Брут только пришпорил коня и понесся вперед, сбив мальчишку, не успевшего увернуться из-под копыт.
Брут не остановился и не обернулся на крик. Он равнодушно продолжал путь, и лицо его оставалось бледным и суровым. Брут проскакал совсем рядом с Регулом, но не заметил руки, которая попыталась схватить поводья, не услышал окрика.
Гремя копытами, конь уносил Брута все дальше, и Регул тихонько выругался. Оглянулся на сенат и заколебался - отправить солдат вдогонку Бруту или сначала выяснить, что случилось? Регул и сам не мог объяснить, откуда появилось чувство опасности, отравившее ему праздничное настроение. Наконец, с большим усилием стряхнув с себя оцепенение, он поднялся по ступеням сената.
Уже на пороге Регул услышал спокойные голоса и в замешательстве потряс головой. Его воображение уже рисовало ужасные картины - а тут мирно сидит Адан со своими табличками, и Цирон смотрит на вошедшего с удивлением.
- В чем дело? - спросил Цезарь.
Регул заколебался, не желая говорить о своих смешных переживаниях. Напрасно он позволил воображению так разгуляться.
- Я… увидел, как Брут уехал, и решил спросить - не нужно ли чего.
Возникла неловкая пауза, и Регул увидел, что на благородное лицо Марка Антония легла тень.
- Останься с нами, Регул, - пригласил Юлий. - Пусть твои солдаты охраняют порядок на Форуме. Ты знаешь Помпея не хуже нас, и хорошо бы тебе тоже принять участие в совете.
У Регула точно камень с души свалился. Он ошибся и правильно сделал, не сказав ничего о своем непонятном страхе. Тем не менее, усаживаясь на скамью, Регул припомнил дикие глаза Брута и решил непременно отыскать его до наступления вечера. Загадок он не любил и доверчивостью не отличался. Приняв решение, Регул мог спокойно обсуждать текущие дела, и мысли о случившемся больше его не волновали.
За прошедшие годы дом Сервилии почти не изменился. Трехэтажное здание было по-прежнему чистым и ухоженным, и один-единственный факел все так же горел над входом днем и ночью.
Брут кинул какому-то мальчишке монету, чтобы тот присмотрел за лошадью, и вошел в главный зал, на ходу снимая шлем и вытирая вспотевший лоб.
Лица бывших в зале людей казались ему пустыми, и, назвав себя слугам, Брут стоял, словно актер, который не вовремя вышел на сцену и не знает, куда повернуться. Ему казалось, что стук его сердца заглушил обращенные к нему слова раба.
Услышав имя сына, Сервилия, улыбаясь, выбежала навстречу; Брут неуклюже обнял ее и заметил, что она напряжена. Улыбка Сервилии потускнела.
- Ну как там? Идет бой? - спросила она.
Брут покачал головой, и тут - это было так неожиданно и унизительно! - у него потекли слезы.
- Нет. Город приветствует его на Форуме. Юлий сейчас в сенате.
- Тогда в чем дело? Отчего ты бледен? Пойдем, Брут, расскажешь мне все.
Провожаемый взглядами гостей, Брут поднялся за матерью по лестнице в ее покои и, уставившись в пустоту, опустился на мягкую кушетку. Сервилия села рядом и взяла руку сына в свои. Он увидел, как тщательно мать убрана и накрашена, и все ради Юлия. Уже из-за этого можно было уйти - если бы его держали ноги.
- Говори, - мягко сказала мать.
На ее ресницах повисли бусинки слез - необычное зрелище. Брут поднял руку, чтобы осторожно снять их, но тут же опустил: Сервилия отстранилась, испугавшись, что он размажет румяна.
- Я уезжаю, Сервилия, - сообщил Брут. - Я освободился от него.
Мать в замешательстве покачала головой, сжимая руку сына.
- Что ты говоришь? - переспросила она.
Брут поморщился.
- То, что ты слышала, мать. Мне больше нет дела до Юлия. А ему до меня.
- Ты объяснишь мне, что произошло?
- Он при мне назначил Марка Антония первым человеком в Риме - и мне все стало до боли ясно. Цезарь совсем не тот, кем я его считал. Совсем. Он просто играет с моей преданностью, как любой мерзавец политик. А мы-то делаем для них все, отдаем жизни - за пустые обещания.
- Что за беда, если он отличил Марка Антония? Юлий ценит его способности - не более того. Риму служат десятки подобных людей. А ты необходим Юлию. Он сам мне говорил.
Брут с отвращением покачал головой:
- Для него нет необходимых. Есть лишь приближенные. И я был одним из них; большую часть жизни служил ему, словно преданный пес. Однако все кончается, кончилось и это. - Он закрыл глаза, терзаемый болезненным воспоминанием.
Сервилия погладила сына по щеке, но он грубо отстранился.
- А ты думал, чем теперь займешься? - холодно осведомилась она. - Как ты намерен жить? Неужели мой сын опустится до службы в наемниках или займется мелким воровством? Нужно же зарабатывать на жизнь.
- Не слишком ли я взрослый, чтобы менять свою жизнь, мама? Я римский полководец, и я умею обучать солдат. Таким, как я, всегда найдется дело. Поработаю, насколько хватит сил, а когда состарюсь - перестану. Начну создавать армии для кого-нибудь другого, и ноги моей не будет в Риме, пока здесь Юлий. Может, по-твоему, мне лучше остаться и всю оставшуюся жизнь лизать ему пятки, но я не желаю.
- Ты должен поговорить с Юлием, - взмолилась Сервилия. - Или нет, лучше я с ним поговорю. Задержись здесь на час, а я встречусь с ним. Он любит тебя, Брут, и я тоже.
Сын поднялся, встала и мать, не желая его отпустить.
- Рано или поздно Юлий и тебя заставит страдать, - тихо произнес Брут. - И даже не заметит этого.
Из глаз матери потекли слезы, оставляя на напудренном лице черные полосы, и Брут отвел взгляд. Он сделал шаг назад, но Сервилия протянула руки и с неожиданной силой притянула сына к себе. Она долго сжимала его в объятиях и молчала, а Брут чувствовал ее слезы у себя на груди.
- Ты мой единственный сын, - проговорила она наконец. - Ты знаешь, как я гордилась тобой, когда ты стоял на арене, а народ поднялся, приветствуя тебя. Я тебе рассказывала?
- Рассказывала, но я и так знал, - пробормотал Брут в ее волосы. - Ты тогда вся светилась.
- И мои слова ничего для тебя не значат? Ты не дашь мне хотя бы один час? Ведь это такая малость.
- Оставь это, мать, - попросил Брут, снова ожесточаясь. - И меня оставь.
- Нет, - ответила Сервилия. - Ты мне слишком дорог.
- Ну и глупцы мы с тобой, - заявил Брут. Он поднес руку к лицу матери, и теперь она не отстранилась, когда сын вытирал ей слезы. - Я писал тебе, как однажды во время боя надел его плащ и шлем?
Сервилия покачала головой, а Брут пожал плечами. Он обратился мыслями к прошлому.
- Легионеры думали, что идут за ним. Они устали и обессилели от ран, но шли, веря, что Цезарь сам ведет их в последнюю, решающую атаку. А Юлий был в лихорадке и совершенно беспомощен. И я повел их - ведь я любил этого человека больше всех на свете. Мы всю жизнь провели вместе и повидали такое, что и не расскажешь. Мы вместе завоевывали страны, и, во имя богов, стоило видеть, какие мы разбивали армии. Хватило бы два раза заселить Рим - а мы легко проходили сквозь них.
- Тогда в чем же дело?
- Я не желаю больше посвящать свою жизнь человеку, который этого даже не понимает. Он показал, насколько меня ценит, когда отдал Рим Марку Антонию. - При этом воспоминании у Брута сжались кулаки. - Я мог бы стать чем-то большим, понимаешь? Если б он, например, погиб в Галлии - я бы оплакал друга, а потом занял его место и пошел бы собственным путем. Я бы смог, Сервилия. У нас с ним есть нечто, чего нет ни у кого в нашем немощном городе. Каждый из нас мог бы подняться над всеми, не зная равных. И вот, я служу ему. Цезарь посылает - и я иду, останавливает - я стою. Ты можешь представить, каково мне переносить такое?
Говоря, Брут ласково гладил Сервилию по волосам, но глаза его были холодны.
- Среди сверстников мне нет равных. Я мог бы править. Просто мне не повезло - я родился в Риме, где есть Юлий. Я терпел много лет. Я отдал свою жизнь ему, а он и не заметил этого.
Сервилия отстранилась от сына и покачала головой.
- Ты слишком горд, Брут. Даже для моего сына. Ты еще молод. Ты можешь стать великим и сохранить верность Юлию.
Кровь бросилась Бруту в лицо.
- Я рожден для большего! Живи я в иное время, я стал бы первым, понимаешь? Беда в том, что я живу в одно время с ним. - Брут горько усмехнулся. - Тебе не понять. Я выигрывал битвы, когда Юлий уже готовился признать поражение. Я водил воинов в такие бои, что с любым другим командиром они бы отступили. Я обучал для него военачальников, Сервилия! В Галлии есть места, где мои серебряные доспехи стали легендой. Не говори, что я слишком горд. Тебя там не было.
Глаза Брута сверкали от еле сдерживаемого гнева.
- С какой стати мне отдавать ему свои лучшие годы, подобно многим другим? Рений погиб, спасая его. Кабера загубил свое здоровье, потому что это требовалось Юлию. Тубрук погиб, защищая его жену. Они были прекрасные люди, но я не собираюсь последовать за ними; во всяком случае ради Цезаря. Я завоевал для него Галлию, пора остановиться. Хватит с него.
Брут невесело засмеялся, и мать вздрогнула.
- Может, я даже перейду на сторону Помпея. Думаю, он меня не отвергнет.
- Ты не предашь Юлия. - Глаза Сервилии потемнели от ужаса. - Нельзя так далеко заходить в своей гордыне.
Ей показалось, что сын сейчас ее ударит.
- Моя гордыня? Вот как ты это называешь? Впрочем, почему бы и нет? Где-то же на свете нужны хорошие римские полководцы? Быть может, я еще понадоблюсь Юлию, а тебе придется сказать ему, что я в Греции, в стане его врагов. И быть может, он поймет, чего лишился, когда лишился меня.
Брут оторвал от себя руки Сервилии и улыбнулся, увидев, какое разрушительное действие произвели слезы на накрашенное лицо. Такой возраст уже не скроешь. Возможно, он ее больше не увидит.
- Я твой сын, Сервилия, и я достаточно горд, чтобы не идти за ним.
Она заглянула ему в глаза и увидела там непреклонную решимость.
- Он убьет тебя, Брут!
- За кого ты меня принимаешь? Может, это я его убью. - Брут кивнул, показывая, что разговор окончен, поцеловал ее руку и вышел.
Оставшись одна, Сервилия медленно опустилась на кушетку. Руки дрожали, и, прежде чем позвонить в серебряный колокольчик, она крепко сжала кулаки. Влетела рабыня и пришла в полное смятение - утренние труды пошли прахом.
- Принеси масла и румяна, Талия. Нужно все исправить, пока он не пришел.
Брут ехал на своем испанском жеребце, стараясь держаться к западу, подальше от Форума. Ему не хотелось видеть тех, кого он собрался покинуть; когда сквозь охватившее его глухое отчаяние мелькнула мысль о подобной встрече, он заторопился.
Брут даже не замечал людей, которые едва успевали отскочить с дороги. Ему хотелось убраться подальше, доскакать до побережья, где можно купить рыбацкую лодку или любое другое судно.
Казалось, сам город, столь хорошо знакомый, насмехается над его желанием бежать. Каждая улица, каждый переулок вызывали прилив новых воспоминаний. Брут всегда был далек от простых горожан, но, оказывается, он помнил все - как кричат торговцы, как пахнут улицы и переулки, ведущие из центра города.
Суетливые горожане мельтешили взад-вперед по городу, двигаясь - пешие - с той же скоростью, что и Брут. Он плыл по течению толпы и, проезжая по торговым кварталам, ловил на себе взгляды уличных продавцов.
Он ехал и ехал знакомой дорогой и сам удивился, когда оказался у лавки Александрии.
Здесь тоже подстерегали скверные воспоминания. Шайки грабителей на улицах, бой с людьми Клодия, тяжелое ранение. Брут гордился тем, что ему выпало тогда защитить слабых, - думая об этом, полководец невольно расправил плечи.
Он уже собрался спешиться и тут увидел Александрию - она стояла на другой стороне улицы спиной к нему, но он узнал бы ее как угодно. Рука Брута вдруг словно примерзла к луке седла - к Александрии подошел мужчина и с ласковой небрежностью обнял ее за талию. Брут сжал губы и задумчиво покачал головой. Нет, он не сильно расстроился - его успела оглушить другая, более тяжелая потеря, - просто было немного больно: вот и еще что-то кончилось в его жизни. Александрия давно перестала писать, и все же Брут почему-то думал, что она его ждет; можно подумать - для нее не существует жизни без него. Из ближнего переулка на Брута пялился какой-то мальчишка.
- Иди-ка сюда, - позвал Брут, показывая серебряную монетку.
Оборванец тут же вышел - вперевалку, точно портовый грузчик, и Брут невольно вздрогнул - не человек, а скелет.
- Ты знаешь женщину, которая работает вон в той лавке? - спросил Брут.
Мальчишка быстро указал глазами на Александрию и ее спутника. Брут не стал смотреть в их сторону, а просто протянул ему монету.
- Она богатая?
Собеседник глянул презрительно на Брута, а затем, жадно, на монету. Его раздирали страх и желание ее схватить.
- Ее все знают. Только меня-то она в лавку не пустит.
- Еще бы - возьмешь да и стянешь брошку, - подмигнул Брут.
Мальчик пожал плечами.
- Может быть. А что ты хочешь за свою монету?
- Хочу узнать, есть ли у нее на пальце кольцо, - ответил Брут.
Его собеседник задумался, потирая нос и оставляя на нем грязные полосы.
- Кольцо рабыни?
Брут усмехнулся:
- Нет, парень, золотое обручальное кольцо на безымянном пальце.
Мальчик, казалось, колеблется, не в силах отвести взгляд от обещанной награды. Наконец он принял решение и потянулся за монетой.
- Видал я у нее кольцо. Говорят, у ней есть ребенок. А лавка - старого Таббика. Он как-то раз меня стукнул, - быстро протараторил сорванец.
Брут с усмешкой протянул обещанную монету. В непонятном порыве сунул руку в кошель и вынул золотой ауреус. Мгновенно лицо мальчика, только что спокойное, приобрело выражение злобного страха.
- Хочешь такую? - предложил Брут.