Мы переправились через реку со значительными силами; это отняло много времени - лодок было мало, да и те утлые. Противник дал нам беспрепятственно высадиться на острове Сент-Эньян. Здесь через узкий пролив мы навели понтон на южный берег и продолжали путь в полном порядке и без помех; хотя там был бастион Сент-Джон - англичане разрушили его и отступили к мостовым фортам ниже по течению, как только первые наши суда отчалили от орлеанского берега, - это и предсказывала Жанна, когда спорила с военным советом.
Мы пошли вдоль берега, и Жанна водрузила свое знамя перед бастионом Августинцев-первым из мощных укреплений, защищавших мост. Трубы протрубили атаку, и мы дважды пытались атаковать, но были слишком слабы, так как главные наши силы еще не подтянулись. Прежде чем мы подготовились к третьему приступу, вражеский гарнизон получил подкрепление с бастиона Сен-Прив. Они быстро соединились с августинцами, и натиск их был очень силен; наше маленькое войско бежало в беспорядке, а они пустились преследовать нас, рубя направо и налево и выкрикивая вдогонку оскорбления.
Жанна изо всех сил старалась ободрить солдат, но они потеряли голову: в тот момент ими овладел прежний страх перед англичанами. Жанна вскипела гневом; она остановилась и велела трубить наступление. Потом она повернулась к войску и крикнула:
- Если найдется среди вас хоть дюжина таких, что не струсили, - этого хватит! За мной!
Она поскакала, а за нею - несколько десятков воинов, которые слышали ее призыв и воодушевились. Преследователи были изумлены, увидя, что она повернула на них с горсточкой людей; теперь они в свою очередь ощутили суеверный ужас: ну как же не ведьма? как же не сатанинское отродье? Стоило этой мысли овладеть ими, как они, не раздумывая долее, стали в панике отступать.
Бегущие французы услыхали звуки труб и оглянулись; видя, что знамя Девы удаляется уже в другом направлении, а враг беспорядочно отступает перед ним, они ободрились и присоединились к нам. Услышал трубы и Ла Гир и поспешно повел свой отряд в наступление, догнав нас, когда мы снова водружали наше знамя перед бастионом Августинцев. Теперь нас было много. Перед нами была трудная задача, но мы справились с ней до темноты; Жанна не давала нам передохнуть. Она и Ла Гир твердили нам, что мы можем и должны взять этот бастион.
Англичане дрались как… как англичане, - этим все сказано. Мы много раз бросались на приступ в дыму и пламени, среди оглушительного грохота пушек и наконец, на закате, взяли бастион сильным ударом и водрузили наше знамя на его стенах.
Бастион Августинцев был наш. Если мы хотели освободить мост и снять осаду Орлеана, надо было взять также и Турель. Первое важное дело удалось нам; Жанна решила выполнить и второе. Мы должны были переночевать тут же, не выпуская из рук оружия, и быть наутро готовыми к новым боям. Жанна не хотела допустить грабежей и разгула, она велела сжечь бастион Августинцев со всеми припасами, кроме орудий и амуниции.
Все устали после долгого и тяжелого дня, и Жанна, конечно, тоже; но она все же хотела остаться ночевать вместе с войском перед крепостью Турель, чтобы с утра идти на штурм. Генералы долго спорили с ней и убедили ее вернуться домой и отдохнуть перед решающим днем, а также показать врачам рану в ступне, полученную ею в тот день. Мы, то есть свита, переправились вместе с нею.
Как и всегда при нашем появлении, город бурно ликовал и звонил во все колокола, люди восторженно кричали; попадались и пьяные. Мы всякий раз приносили с собой основательный повод для подобных бурь восторга, и буря неизменно разражалась. У орлеанцев целых семь месяцев не было ни малейшей причины ликовать, и теперь они делали это особенно охотно.
Глава XXI
ЖАННА МЯГКО УКОРЯЕТ СВОЮ ПОДРУГУ
Желая избавиться от обычной толпы посетителей и отдохнуть, Жанна прошла с Катрин прямо в комнату, которую они занимали вместе. Там они поужинали, и там Жанне перевязали рану. После этого, несмотря на усталость и уговоры Катрин, Жанна послала Карлика за мной.
Она сказала, что ей не дает покоя одна мысль, и она непременно должна послать гонца в Домреми с письмом к старому отцу Фронту, чтобы тот прочел его матери. Я пришел, и она принялась диктовать. После нежных слов привета матери и всей семье, она велела написать:
"Я пишу прежде всего затем, чтобы успокоить тебя и просить не тревожиться, когда услышишь про мою рану, и не верить, если кто будет говорить, что она опасна".
Она хотела продолжать, но тут Катрин заметила:
- Эти слова как раз и встревожат ее. Вычеркни их, Жанна. Подожди денек, много - два, а тогда уж напиши, что была ранена в ногу, но теперь рана зажила, - ведь она к тому времени наверняка почти заживет. Не пугай ее, Жанна, послушай меня.
В ответ Жанна залилась беззаботным, непринужденным смехом, звонким, как колокольчик, а потом сказала:
- Нога? Зачем бы я стала писать о такой пустячной царапине? Я о ней и не думала, мое сердечко.
- Неужели ты ранена еще куда-нибудь, опаснее этого, и скрываешь от нас? Ну как можно!..
Катрин в тревоге вскочила, чтобы догнать врача и вернуть его, но Жанна удержала ее за руку и заставила снова сесть, говоря:
- Не пугайся, никакой другой раны еще нет, - я пишу о той, которую получу при завтрашнем штурме.
У Катрин был вид человека, безуспешно пытающегося решить трудную задачу. Она сказала растерянно;
- Которую ты получишь? Но к чему, к чему тревожить мать, когда этого, может быть, и не будет?
- Как не будет? Будет.
Задача оказалась не под силу. Катрин сказала все так же растерянно:
- Будет… Это очень страшное слово. Я что-то не могу взять в толк. О Жанна, какое страшное предчувствие! Оно может лишить тебя мужества! Гони его прочь! Гони! Оно не даст тебе спать ночью, а к чему? Будем надеяться…
- Это не предчувствие - я знаю наверняка. А раз так, чего же тревожиться? Нас тревожит неизвестность.
- Жанна, ты наверняка знаешь, что так будет?
- Да, знаю. Так сказали мне Голоса.
- Ну, тогда, - сказала Катрин, смиряясь, - тогда конечно… Но точно ли это были они?
- Да, они. И значит, все сбудется непременно.
- О, это ужасно! И давно ты это знаешь?
- Да, уже несколько недель… - Жанна обернулась ко мне. - Ты, верно, помнишь, Луи, когда это было?
- Ваша светлость впервые сказали об этом королю в Шиноне, - ответил я, - этому уж будет семь недель. А еще вы упомянули об этом двадцатого апреля и снова - двадцать второго, то есть две недели назад, как видно из моих записей.
Эти чудеса сильно поразили Катрин; что до меня, то я давно перестал им дивиться. Ко всему можно привыкнуть. Катрин сказала:
- И это должно случиться завтра, именно завтра? Тебе указан именно завтрашний день? Не вышло ли какой ошибки?
- Никакой ошибки нет, - сказала Жанна, - это случится седьмого мая, а не в какой-либо другой день.
- Тогда ты ни на шаг не выйдешь из дому, пока не минет этот страшный день! И не думай даже! Ведь правда, ты никуда не пойдешь, Жанна? Обещай, что ты весь день пробудешь с нами.
Но Жанну не удалось убедить. Она сказала:
- Это не поможет, милая подруга. Мне суждено получить рану - и именно завтра. Если я и не выйду ее искать, она сама меня отыщет. Мой долг призывает меня завтра в бой; я должна идти, хотя бы меня ждала там смерть; так неужели я не пойду из-за раны? Нет, нет, так не годится.
- Ты, значит, решила непременно идти?
- Непременно. Только так я могу служить Франции - вдохновлять ее солдат на битву и победу. - Она задумалась, а затем прибавила: - Однако ж не будем безрассудны. И ты так добра ко мне, что мне хочется сделать тебе приятное. Скажи, ты любишь Францию?
Я спросил себя: к чему она клонит? Но пока еще не понимал. Катрин сказала обиженно:
- Ах, чем я заслужила такой вопрос?
- Значит, любишь. Я в этом не сомневалась. Не обижайся и ответь еще: ты когда-нибудь лгала?
- Преднамеренно - никогда. По пустякам - пожалуй.
- Этого довольно. Ты любишь Францию и не способна лгать. Я могу тебе довериться. Вот ты и решай - идти мне завтра в бой или нет?
- О Жанна! Благодарю тебя от всего сердца! Как ты добра, что уступаешь моим просьбам! Ты не пойдешь, конечно не пойдешь!
Она радостно обняла Жанну и осыпала ее ласками. Если бы хоть одна из этих ласк досталась мне, я почувствовал бы себя богачом; но я только лишний раз убедился, как я беден, - как беден именно тем, что ценил превыше всего. Жанна сказала:
- Надо известить мой штаб, что я завтра не явлюсь.
- О, с радостью! Поручи это мне.
- Благодарю тебя. А как же мы составим наше письмо? Это ведь надо сделать по всей форме. Хочешь, я продиктую?
- Да, да, ты лучше меня знаешь теперь все эти формальности, а мне никогда не приходилось…
- Ну тогда пиши так: Начальнику штаба. Прошу уведомить королевские войска в гарнизонах и на поле, что главнокомандующий французскими силами не выйдет завтра сражаться с англичанами, потому что боится быть раненым. Подписано: Жанна д'Арк. Писала Катерина Буше, которая любит Францию.
Наступило молчание - то молчание, когда не терпится взглянуть на собеседников. Так я и сделал. На лице Жанны была добрая улыбка, а у Катрин пылали щеки, дрожали губы и в глазах стояли слезы. Она сказала:
- О, как мне стыдно! Ты так благородна, мужественна и мудра, а я так ничтожна, так ничтожна и глупа!
Тут она не выдержала и расплакалась; и мне так захотелось обнять ее и утешить, но вместо меня это сделала Жанна. Что же мне оставалось делать? Жанна сделала это хорошо: ласково и нежно; я сделал бы не хуже, но боялся, что может выйти глупо и неуместно и смутит нас всех, так что я удержался и надеюсь, что поступил правильно, хотя много раз потом терзался сомнением: не упустил ли я случай, который мот изменить всю мою жизнь и сделать ее счастливей и прекрасней, увы, чем она сложилась. Я все еще горюю об этом, когда вспоминаю, и не люблю вызывать эту сцену в памяти, потому что мне все еще больно!
Как хорошо и полезно немного посмеяться! Это оздоровляет нас, сохраняет в нас человечность и не дает закиснуть. Маленькая ловушка, поставленная Катрин, была, пожалуй, самым лучшим способом показать ей, какую нелепость она требовала от Жанны. Очень забавная мысль, если вдуматься. Даже Катрин отерла слезы и рассмеялась, когда представила себе, как англичане узнают, что французский главнокомандующий отказался идти в бой и по какой причине. Она согласилась, что это доставило бы им немало веселых минут.
Мы продолжали начатое письмо к матери и, разумеется, не зачеркнули тех строк, где Жанна говорила о своей ране. Жанна была в отличном настроении, но когда дошла до приветов подругам, это слишком живо напомнило ей нашу деревню, Волшебный Бук, цветущую долину, стада овец и всю мирную, скромную красу нашей родины. Называя родные имена, губы ее задрожали. А когда дошла очередь до Ометты и Маленькой Менжетты, голос ее прервался, и она не могла продолжать. Она умолкла, а потом сказала:
- Напиши им о моей любви - горячей, глубокой любви, от самого сердца. Никогда мне больше не видать родного дома!
Пришел духовник Жанны, Паскерель, а с ним славный рыцарь сьер де Рэ, который имел поручение от совета. Совет решил, что сделано достаточно; что лучше всего и надежнее всего удовлетвориться тем, что даровал Господь; что сейчас город запасся провиантом и может выдержать длительную осаду и что разумнее будет увести войско с того берега и возобновить оборонительную войну. Так они и решили.
- Экие трусы! - воскликнула Жанна. - Так вот почему они так заботливо уговаривали меня отдохнуть! Чтобы удалить меня от войска! Сейчас я отвечу, только не совету - мне нечего отвечать этим переодетым горничным, - а единственным мужчинам: Дюнуа и Ла Гиру. Передай им, что войско останется на месте, и если они посмеют ослушаться, они за это ответят. Передай, что завтра утром мы снова пойдем в наступление. А теперь ступай, добрый рыцарь.
Духовнику она сказала:
- Встань завтра пораньше и не отлучайся от меня весь день. У меня будет много дела, и я буду ранена - вот сюда, между шеей и плечом.
Глава XXII
СУДЬБА ФРАНЦИИ РЕШАЕТСЯ
Мы поднялись на заре и выступили сразу после утренней мессы. В зале нам встретился хозяин дома; добряк горевал, что Жанна идет в бой без завтрака, и умолял ее покушать. Но у нее не было времени - вернее, не хватало терпения, так ей хотелось поскорее атаковать последний бастион, который мешал первому настоящему шагу к освобождению Франции. Буше попробовал уговорить ее:
- Смотрите, мы, бедные осажденные, за долгие месяцы успели позабыть вкус рыбы, а теперь она снова у нас есть - и все благодаря вам. Взгляните, вот отличный пузанок к завтраку. Неужели вы откажетесь отведать его?
Жанна сказала:
- О, рыбы у вас будет вдоволь. Когда мы выполним сегодняшнюю задачу, весь берег будет ваш.
- Ваша светлость свершит много славных дел, это я знаю. Но мы не требуем столь многого, даже от вас. Это можно сделать за месяц, зачем непременно в один день? О, прошу вас, останьтесь позавтракать. Есть поговорка: кто хочет дважды в день переправиться через реку, должен поесть рыбы - за благополучную переправу.
- Эта поговорка не про меня, - я сегодня переправлюсь только раз.
- Как? Вы к нам не вернетесь?
- Вернусь, но не в лодке.
- А как же?
- По мосту.
- Нет, вы только послушайте - по мосту! Полно шутить, ваша светлость! Послушайте меня. Уж очень хороша рыбка!
- Ну, так оставьте мне кусочек к ужину. Я привезу с собой кого-нибудь из англичан, оставьте и на его долю.
- Что с вами делать, пусть будет по-вашему. Но кто отправляется натощак, много не наработает и должен пораньше кончить. Когда вы думаете вернуться?
- Когда сниму осаду Орлеана. Вперед!
Мы отправились. Улицы были полны горожан и солдат, но все глядели невесело. Никто не улыбался, все были мрачны. Казалось, что на город обрушилась беда, которая убила всякую радость и надежду.
Мы были к этому непривычны и удивились. Но когда показалась Дева, все оживились и стали спрашивать:
- Куда она едет? Куда направляется?
Жанна услышала и крикнула:
- А как вы думаете - куда? Брать приступом Турель!
Невозможно описать, как эти немногие слова преобразили весь облик того утра, какую вызвали радость, восторг, безумие! Какое громовое "ура" прокатилось по всем улицам и вмиг вдохнуло в унылые толпы жизнь и бурное движение! Солдаты отделились от толпы и устремились под наши знамена; многие горожане побежали за пиками и алебардами и тоже присоединились к нам. Численность нашего войска неудержимо росла, и приветственные крики все время сопровождали нас. Мы ехали словно в плотном облаке шума; радостный шум слышался из всех окон по обе стороны улицы, из каждого глядели возбужденные лица.
Оказалось, что совет приказал запереть Бургундские ворота и поставил возле них сильный отряд во главе со старым воином Раулем де Гокуром, бальи города Орлеана; ему было приказано не выпускать Жанну и не давать ей атаковать Турель. Это постыдное распоряжение повергло весь город в печаль и отчаяние. Но теперь все ожили. Все верили, что Дева справится с советом, - и не ошиблись.
Подъехав к воротам, Жанна приказала Гокуру отпереть их и пропустить ее.
Он ответил, что пропускать не велено - так распорядился совет.
Жанна сказала:
- Я подчиняюсь одному только королю. Если у тебя есть приказ от короля, предъяви его.
- Такого приказа у меня нет, ваша светлость.
- Тогда пропусти нас, или ты ответишь за это.
Он начал что-то доказывать, - как и вся эта братия, он всегда был готов к словопрениям. Жанна прервала его болтовню и коротко скомандовала:
- Вперед!
Мы устремились к воротам и очень быстро одолели это пустяковое препятствие. То-то удивился бальи! Он был непривычен к подобной бесцеремонности. После он рассказывал, что его прервали на полуслове, а он как раз собрался доказать, что не может пропустить Жанну, - да так убедительно доказать, что ей нечего было бы ответить.
- Однако ж она, как видно, ответила, - возразил его собеседник.
Мы выехали из ворот с большой помпой и еще большим, чем прежде, шумом, да вдобавок еще со смехом; и скоро наш авангард переправился через реку и двинулся на Турель.
Прежде чем атаковать этот мощный бастион, нам предстояло взять безыменную подпорную стену, или, иначе, больверк. Он сообщался с бастионом посредством подъемного моста, перекинутого через быстрый и глубокий рукав Луары. Больверк был сильно укреплен, и Дюнуа сомневался, сможем ли мы взять его. Но у Жанны не было таких сомнений; все утро она била по больверку из пушек, а в полдень приказала идти на штурм и сама повела нас.
Мы ринулись в ров - в дыму, под градом ядер. Громко ободряя солдат, Жанна стала взбираться по лестнице, но тут случилось предсказанное несчастье: железная стрела из арбалета, пробив доспехи, поразила ее у основания шеи. Ощутив острую боль и увидя, что из раны брызнула кровь, бедняжка испугалась; она опустилась на землю и горько заплакала.
Англичане испустили радостный крик и лавиной покатились со стен, стремясь захватить ее; в течение нескольких минут здесь решался исход боя. Англичане и французы отчаянно дрались за Жанну - она воплощала Францию, она была Францией для тех и других, Кто захватил бы ее, тот захватил бы Францию и удержал ее навсегда. На этом месте в течение десяти минут навеки решалась - и решилась - судьба Франции.
Если бы англичане взяли тогда Жанну в плен, Карл VII бежал бы из Франции, договор, заключенный в Труа, остался бы в силе, и Франция, которая и до того была английской собственностью, стала бы - уже неоспоримо английской провинцией и оставалась бы таковой вплоть до Страшного суда. Здесь были поставлены на карту народ и королевство, а времени для решения было не больше, чем требуется для того, чтобы сварить яйцо. Таких важных минут еще никогда не отмечали во Франции стрелки часов. Если вам доведется читать в исторических хрониках о решающих часах, днях или неделях, когда судьба какой-нибудь страны лежала на чаше весов, всегда вспоминайте - и пусть ваши французские сердца бьются при этом сильнее! - те десять минут, когда Франция - она же Жанна д'Арк - истекала кровью во рву, а две нации боролись за нее.