- Вы ошибаетесь. Через год, всего через год, наступит конец. Время уходит, а ведь еще так много надо сделать! О, позвольте мне действовать - и скорее! Это для Франции дело жизни и смерти.
Ее страстная речь подействовала даже на этих козявок. Король сделался очень серьезен, и было видно, что слова ее произвели на него глубокое впечатление. Глаза его внезапно загорелись, он встал, обнажил меч, поднял его над головой, а потом медленно опустил его плашмя на плечо Жанны и сказал:
- Как ты правдива и проста, как велика и благородна! Дарую тебе дворянское звание, которое подобает тебе по праву. Ради тебя дарую его также всей твоей семье и всему их законному потомству не только по мужской линии, но и по женской. Более того: чтобы отличить твой род и почтить его превыше всех других, дарую ему привилегию, которую еще никто не получал в моей стране: женщины в твоем роду будут иметь право передавать дворянство своим мужьям, если те окажутся простого звания.
При этой небывалой милости на всех лицах отразились удивление и зависть. Король сделал паузу и огляделся вокруг с явным удовлетворением:
- Встань, Жанна д'Арк, отныне именуемая дю Лис - в благодарность за мощный удар, который ты нанесла врагу, защищая наши лилии. Пусть они навсегда соединятся в твоем гербе с нашей королевской короной и твоим победоносным мечом как знак твоего благородного звания.
Госпожа дю Лис поднялась, а раззолоченные любимцы фортуны кинулись поздравлять ее с вступлением в их священные ряды и спешили величать ее новым титулом. Но она смутилась и сказала, что эти почести не подобают ее низкому рождению, - пусть ей позволят и впредь называться просто Жанной д'Арк, и больше никак.
Больше никак! Точно могло быть что-либо выше и славнее этого имени! Госпожа дю Лис - это мелко, мишурно и недолговечно. Но Жанна д'Арк - один лишь звук этого имени заставляет сердце усиленно биться.
Глава XXIV
ДВОРЯНСКАЯ МИШУРА
Досадно было видеть, сколько шуму наделала эта весть в городе и по всей стране: Жанна д'Арк получила дворянство! Люди были вне себя от удивления и восторга. Как на нее глазели, как ей завидовали - вы не можете себе представить. Можно было подумать, что ей выпало редкое счастье. Мы-то этого не думали: мы считали, что никто из смертных не мог что-либо прибавить к славе Жанны д'Арк. Она была для нас солнцем, сиявшим в небесах, а ее дворянское звание - свечкой, которую туда зачем-то взгромоздили; нам казалось, что свечка меркнет в ее сиянии. Да и ей самой это было так же безразлично, как было бы безразлично солнцу.
Но братья ее отнеслись к этому совсем иначе. Они радовались своему новому званию и гордились им; оно и понятно. Жанна тоже стала радоваться, видя, как они довольны. Это было умно придумано: король победил ее сопротивление, сыграв на ее любви к родным.
Жан и Пьер тотчас начали щеголять своим гербом; все искали знакомства с ними - и знатные, и простые. Знаменосец с некоторой горечью заметил, что они ошалели от радости и готовы даже не спать, потому что во сне не сознают своего дворянства и попусту теряют время. И еще он сказал:
- На военных парадах и на всех официальных церемониях они не могут идти впереди меня, зато в обществе они теперь, пожалуй, всюду будут соваться сразу после тебя, рыцарей и Ноэля, а мне придется идти позади их а?
- Да, - сказал я, - пожалуй, что так.
- Вот этого-то я и боялся, - сказал со вздохом Знаменосец. - Но что я говорю - боялся? Я знал наперед. Экую глупость я брякнул!
Ноэлъ Рэнгессон сказал задумчиво:
- То-то у тебя это вышло так натурально. Я сразу заметил.
Мы засмеялись.
- Ах, вот как? Ты заметил? Уж очень ты много о себе воображаешь. Я тебе когда-нибудь сверну шею, Ноэль Рэнгессон.
Сьер де Мец сказал:
- Паладин, дело обстоит много хуже, чем ты опасаешься. Представь, что в обществе они теперь займут место впереди всей свиты, то есть всех нас.
- Да полно!
- Вот увидишь. Ты взгляни на их герб. Главное в нем - это французские лилии. А ведь это королевский герб, вот в чем дело. Так было угодно королю. И получилось, что у них в гербе, пусть не целиком, а все-таки помещен государственный герб Франции. Сообразил, что это значит? Куда же нам соваться вперед их? Нет уж, больше нам этого делать не придется! Я полагаю, что им теперь место впереди всех здешних вельмож, кроме герцога Алансонского, потому что он - принц королевского дома.
Паладин не мог опомниться от удивления. Он даже побледнел. Некоторое время он беззвучно шевелил губами и наконец произнес:
- Нет, этого я не знал… я и половины всего не знал, - откуда мне было знать? Экий я дурак! Вот теперь вижу, что дурак. Ведь еще нынче утром я им крикнул: "Эй, здорово!" - точно простым людям. Я не хотел грубить - я просто не знал, я и половины не знал. Экий я осел! Да, ничего не скажешь осел!
Ноэль Рэнгессон сказал небрежно:
- Похоже на то. Но чему тут так уж удивляться? Не понимаю!
- Не понимаешь? Чего это ты там не понимаешь?
- Да ведь это уж не ново. У иных это привычное состояние. Ну а привычное состояние всегда выражается одинаково. А раз одинаково, то это в конце концов утомляет. Вот если б ты обнаружил утомление, когда разыграл осла, тогда все было бы понятно и логично. А удивляться - это значит опять-таки разыграть осла. Ведь если человек удивляется чему-то давно привычному и даже надоевшему, он…
- Ну, хватит, Ноэль Рэнгессон! Лучше помолчи, если не хочешь нажить беды. Сделай милость, не докучай мне хоть с неделю, надоела мне твоя болтовня!
- Вот это мне нравится! Я вовсе не хотел говорить. Напротив, я уклонялся от бесед с тобой. Если тебе не хочется слушать мою болтовню, зачем же ты сам вовлекаешь меня в разговоры?
- Кто, я? Да я и не думал!
- Но ты это все-таки делал. На такое отношение я вправе обижаться вот я и обижаюсь. Когда вовлекаешь и втягиваешь человека в разговор чуть не насильно, то несправедливо и невежливо называть это болтовней.
- Ишь захныкал! Прикинулся несчастненьким! Нет ли у кого леденца заткнуть рот этому младенцу! Скажи, Жан де Мец, ты это наверняка знаешь?
- Что - это?
- Да вот насчет того, что Жан и Пьер пойдут впереди всей светской знати, кроме герцога Алансонского?
- Да, можешь не сомневаться.
Знаменосец погрузился в задумчивость, потом вздохнул так глубоко, что шелк и бархат заколыхались на его могучей груди, и сказал:
- Ишь ведь куда залетели! Бывает же людям удача! А я не завидую. Я бы не хотел такой случайной удачи. Я больше горжусь тем, что сам сумел заслужить. Мало чести - сидеть верхом на солнце и знать, что это чистый случай, что тебя туда забросило из чужой катапульты. Я признаю только личные заслуги. А все прочее - вздор.
Тут трубы протрубили сбор и прервали нашу беседу.
Глава XXV
НАКОНЕЦ-ТО ВПЕРЕД!
Дни шли за днями, а ничто еще не было решено, ничто не было готово. Войско рвалось в бой, но солдаты были голодны. Они не получали жалованья, казна пустела, кормить их было нечем; из-за этих лишений ряды их начинали таять - к великому удовольствию легкомысленного двора. Жанна была в отчаянии. Она была вынуждена бездействовать и беспомощно смотреть, как тает ее победоносная армия, пока от нее не остался один остов.
Наконец она отправилась в замок Лош, где король проводил время в праздных забавах. Она застала у него трех его советников: Робера Ле Масона, бывшего канцлера Кристофа д'Аркура и Жерара Маше. С ними был незаконнорожденный сын принца Орлеанского, - он-то и сообщил нам, впоследствии, что при этом произошло. Жанна бросилась к ногам короля, обняла его колени и воскликнула:
- Благородный дофин, прошу тебя, не созывай больше этих бесконечных совещаний. Идем, скорее идем со мной, короноваться в Реймс.
Кристоф д'Аркур спросил:
- Это твои Голоса велят тебе торопить короля?
- Да, и очень настоятельно.
- Так расскажи нам в присутствии короля, как твои Голоса говорят с тобой.
Это была новая коварная попытка вырвать у Жанны неосторожные слова и заставить ее высказать опасные еретические суждения. Но попытка не удалась. Ответ Жанны был прост и прям, и лукавый епископ не смог ни к чему придраться. Она сказала, что когда она встречает людей, сомневающихся в ее миссии, она уединяется и молится, скорбя об их неверии; и тогда Голоса ласково утешают ее, говоря ей на ухо: "Вперед, дщерь Господа, мы поможем тебе". И она добавила:
- Когда я это слышу, сердце мое переполняется радостью, почти нестерпимою.
Дюнуа рассказывал, что при этих словах лицо ее просияло каким-то неземным вдохновением.
Жанна молила, уговаривала, доказывала, постепенно добиваясь своего и шаг за шагом преодолевая сопротивление советников. Она умоляла о дозволении выступить в поход. Когда им уже нечего было возражать, они признали, что была допущена ошибка, и что войско следовало сохранить, но что же теперь делать? Как выступать в поход без него?
- Так давайте наберем его, - сказала Жанна.
- Но ведь на это уйдет шесть недель.
- Ну и что же? Надо же когда-нибудь начинать!
- Поздно. Герцог Бедфордский наверняка уже собрал войско и спешит на подмогу своим крепостям на Луаре.
- Да, а мы тем временем распустили свое. Но больше мы не должны терять времени. Надо торопиться.
На это король возразил, что он не решается идти на Реймс, раз на пути стоят луарские укрепления. Но Жанна сказала:
- Мы возьмем их. Тогда вы сможете пройти.
На таких условиях король отважился дать согласие: можно будет сидеть в безопасности и ждать, пока ему расчистят путь.
Жанна вернулась от короля, полная надежд. Она сразу подняла всех на ноги. Были выпущены воззвания. В Селле, в провинции Берри, был устроен лагерь для рекрутов; дворяне и простолюдины стали собираться туда с большим воодушевлением.
Почти весь май пропал даром, но уже к шестому июня Жанна набрала новую армию и была готова к походу. У нее было восемь тысяч солдат. Каково? А ведь нелегко было собрать такую силу в такой короткий срок! И все это были опытные солдаты. Правда, во Франции почти все мужчины были солдатами - ведь войны длились уже столько поколений! Да, большинство французов были солдатами, а также отличными бегунами, - это они унаследовали от отцов, ведь они только и знали, что бегали почти сотню лет. Но это была не их вина. У них не было настоящих военачальников, а если таковые и были, то они не имели подходящих условий. Король и двор привыкли предавать полководцев, а полководцы отвыкли подчиняться королю; они действовали по правилу: каждый за себя, и никто - за всех. Так еще никому не удавалось побеждать. Не мудрено, что французские войска привыкли бегать от противника. А между тем этим войскам, чтобы храбро сражаться, нужен был только настоящий военачальник - такой, который имел бы в своих руках всю власть, а не одну десятую совместно с девятью другими, на которых приходилось тоже по одной десятой. Теперь у них был вождь, облеченный полной властью, всей душой преданный делу и стремившийся воевать по-настоящему, - и результаты непременно должны были сказаться. Можно было не сомневаться в этом. У них была Жанна д'Арк, под ее водительством они забудут, что значит бегать от врага.
Да, Жанна испытывала большой подъем духа. Она поспевала всюду, она трудилась день и ночь, чтобы дело шло быстрей. Всякий раз, когда она объезжала войска, радостно было слушать, как ее приветствовали.
Да и как было не восторгаться при виде этой цветущей юности, красоты и грации, этой воплощенной жизни и отваги! Она с каждым днем становилась прекрасней - то были дни ее расцвета; ей шел восемнадцатый год - почти уже взрослая женщина, можно сказать.
Однажды приехали молодые графы де Лаваль - двое славных юношей, состоявших в родстве со знатнейшими домами Франции. Им не терпелось поскорее увидеть Жанну д'Арк. Король послал за ними, чтобы представить их Жанне, и она превзошла все их ожидания. Когда они услышали ее мелодичный голос, он напомнил им звуки флейты; когда они увидели ее глубокий взор и одухотворенное лицо, это взволновало их, как поэма, как вдохновенное слово или воинственная музыка. Один из них написал домой своим родным: "В ней есть нечто божественное". Хорошо и правильно сказано. Лучше не скажешь.
Он увидел ее, когда она готовилась идти в поход, и вот как он ее описал:
"Она была в белых доспехах, но без шлема, а в руке держала маленькую боевую секиру. Когда она хотела сесть на своего могучего черного коня, он стал взвиваться на дыбы и не давал ей сесть. Тогда она сказала: "Подведите его к кресту". Крест стоял перед церковью. Его подвели туда, и он не шелохнулся, пока она садилась, точно был привязан. Она повернулась к дверям церкви и произнесла своим нежным голосом: "А вы, божьи слуги и все добрые люди, идите крестным ходом и молитесь за нас!" Потом она пришпорила коня и поскакала под знаменем, с секирой в руке, крича: "Вперед!" Один из ее братьев, прибывший сюда неделю назад, ехал с нею; подобно ей, он был в белых доспехах".
Я тоже был там и видел это, - все было так, как он описал. Я до сих пор вижу маленькую секиру, шапочку с перьями, белые доспехи - и все это в сиянии июньского дня. Я вижу все так ясно, точно это было вчера.
Поехал и я - в составе личной свиты Жанны д'Арк. Молодой граф рвался вслед за нами, но король удержал его пока при себе. Однако Жанна пообещала ему исполнение его желания.
В том же своем письме он пишет:
"Она сказала мне, что когда король поедет в Реймс, я буду сопровождать его. Но дай Бог, чтобы мне не пришлось ждать до тех пор, - ведь мне хочется участвовать в сражениях".
Это обещание она дала ему, когда прощалась с герцогиней Алансонской. Герцогиня потребовала от нее обещания, а за ней и другие стали осаждать ее просьбами. Герцогиня боялась за мужа: она предвидела, что предстоят кровавые бои. Она прижала Жанну к груди и сказала, нежно гладя ее волосы:
- Ты должна беречь его, моя голубка, заботиться о нем и вернуть его мне невредимым. Прошу тебя! Я не отпущу тебя, покуда не обещаешь.
Жанна сказала:
- Обещаю от всей души, и это не пустые слова, а нерушимое обещание: он вернется к вам цел и невредим. Верите вы мне? Довольны вы мною теперь?
Герцогиня не в силах была говорить. Она поцеловала Жанну в лоб, и они расстались.
Мы выступили шестого и переночевали в Роморантене; а девятого Жанна торжественно въехала в Орлеан; на пути ее ждали триумфальные арки, приветственно гремели пушки и плескались на ветру бесчисленные флаги. С нею ехал весь штаб в парадных доспехах и пышных одеждах: герцог Алансонский, Дюнуа; сьер де Буссак - маршал Франции; лорд де Гревиль - начальник лучников; сьер де Кюлан - адмирал Франции; Амбруаз де Лорэ, Этьен де Виньоль по прозвищу Ла Гир; Готье де Брюсак и другие доблестные военачальники. Славное было время!
Как всегда, нас окружала огромная и восторженная толпа, и все теснились поближе к Жанне. Наконец мы добрались до нашей старой квартиры, и старик Буше, его жена и наша милая Катрин прижали Жанну к груди и осыпали ее поцелуями; а у меня болела душа, глядя на это: ведь я сумел бы лучше всех и дольше всех целовать Катрин, но - увы! - никто не предложил мне того, чего я так жаждал. Как она была хороша и мила! Я полюбил ее с первого дня, и с тех пор она стала для меня святыней. Вот уже шестьдесят три года я ношу ее образ в сердце - и всегда она царила там одна, без соперниц; теперь я дряхлый старик, а образ этот все так же свеж, молод, весел, лукав, так же неотразимо обаятелен и божественно чист, как тогда, давным-давно, когда он впервые поселился в моем сердце, принеся ему столько счастья.
Глава XXVI
ПОСЛЕДНИЕ СОМНЕНИЯ РАССЕИВАЮТСЯ
Как и прежде, король приказал своим военачальникам "ничего не делать без согласия Девы". Но на этот раз приказ был выполнен и выполнялся в течение всей славной луарской кампании.
Это была существенная перемена. Тут было нечто новое, ломавшее все традиции. Вы можете видеть отсюда, каким полководцем это дитя показало себя за десять дней. Она сумела рассеять все сомнения и подозрения, завоевать доверие, как не сумел за тридцатилетнюю службу ни один из седых ветеранов ее штаба. Вспомним, что в шестнадцать лет Жанна сама защищала свое дело перед грозным судом, и старый судья назвал ее "диковинным ребенком". Как видите, он метко назвал ее.
Военачальники больше не решались предпринимать что-либо без ее ведома - и это уже было большим успехом. Но некоторые из них все еще боялись ее новой, смелой тактики и стремились удерживать ее.
И вот десятого числа, пока Жанна неутомимо составляла планы и отдавала приказ за приказом, среди части ее военачальников возобновились прежние совещания, споры и словопрения.
В конце дня они собрались на очередной военный совет и, поджидая Жанну, обсуждали положение дел; в истории об этом не упоминается, но я был там и все расскажу, зная, что вы поверите мне, - я стараюсь не обманывать вашего доверия.
От имени робких выступил Готье де Брюсак. Но герцог Алансонский, Дюнуа, Ла Гир, адмирал Франции, маршал де Буссак и все действительно выдающиеся полководцы держали сторону Жанны.
Де Брюсак сказал, что положение серьезно; что Жаржо - первый пункт, который предстояло атаковать, - сильно укреплен и весь ощетинился пушками; а кроме пушек, там стоят семь тысяч лучших английских солдат под командой известного графа Суффолька и его двух неустрашимых братьев, де ла Полей. Предложение Жанны - взять такую крепость приступом - казалось де Брюсаку чрезмерно смелым; необходимо отговорить ее от этого и склонить к более безопасному образу действий - к правильной осаде. Ему казалось, что эта яростная новая манера - бросаться всей массой на неприступные каменные стены, наперекор всем установленным законам и обычаям войны, - что это…
Дальше ему говорить не дали. Ла Гир нетерпеливо тряхнул перьями на шлеме и прервал его:
- Клянусь Богом, она свое дело знает, и учить ее нечего!
Едва он это сказал, как уже вскочили на ноги герцог Алансонский, Дюнуа и полдюжины других, и все разом зашумели, грозя расправиться с каждым, кто осмелится, тайно или явно, не доверять главнокомандующему. А когда все высказались, Ла Гир заговорил снова: