- Сейчас на каждый куст надо оглядываться. Везде фриц может сидеть и тебя караулить. А зимой, ясное дело, по блиндажам они сидят, родимые. Между блиндажами можешь прогуливаться свободно, только бы на часового не напороться, ясное дело. Ведь просто так, ни с того ни с сего на снегу фашист лежать не будет? Ясное дело - не будет. Он же не морж. А сейчас может лечь под куст и лежать… ну, допустим, неделю.
- Чего ему неделю делать под кустом? - пытался "завести" Исаева Грибко. Он умел это делать.
- А так, захочет и будет лежать.
- Что ж ты не захочешь и не ляжешь под кустом на неделю?
Иван вздохнул:
- Старшина кормить не будет…
- А у них, думаешь, кормят бездельников?
- Он же караулить будет.
- Кого?
- Ну меня…
- А откуда он будет знать, что ты пойдешь именно мимо этого куста?
- Ниоткуда, - стал в тупик Иван Исаев. Чувствовал, что Грибко закружил его. - Откуда я знаю? Что ты пристал ко мне?
- Это не я пристал. Это ты оглядываешься на каждый куст. Чего ты оглядываешься?
- Я не оглядываюсь.
- Но хочется оглянуться, правда?
- Ага, хочется, - обрадованно признался Иван. - Так и кажется, что он, сукин сын, сидит под кустом и ждет, когда ты пойдешь, чтоб сзади кинуться.
- Какой-то ты, Иван, стал трусоватый. На себя не похож.
Иван поскреб в затылке.
- Понимаешь, как-то непривычно. Под Сталинградом было хорошо.
- Чего уж хорошего - столько ребят полегло.
- Это само собой. - Иван опять вздохнул. - Тут еще неизвестно сколько поляжет… В общем, ясное дело, от легкой жизни пора отвыкать. Опять запрягаться надо… Хоть война бы скорее кончилась, что ли!
А несколько дней спустя мы ходили в тыл к гитлеровцам. Больше всего удивило Ивана - да не только его, а я всех нас - что за линией фронта точно такая же земля, такие же деревья, такая же трава растет. На войне до того привыкаешь к линии фронта, что даже мы, разведчики, при переходе этой линии ощущаем трепет в душе, словно перешагиваем в другой мир. Поэтому и ждешь по ту сторону переднего края чего-то необычного. А в этот раз даже не заметили, когда и перешли в тот чужой мир… Иван удивлялся:
- Ни за что не верится, что война, - никогда я летом не воевал. Такая благодать кругом, а тут война… - И вдруг догадался: - А-а… вон это почему - я в лесу никогда не воевал. Мне сейчас кажется, что я дома, в своей родимой тайге. Вроде на охоту пошел, и все.
Чтобы обвыкнуться, недели нам хватило. А через неделю мы втроем - Иван Исаев, комсорг взвода Грибко и я - пошли пощупать немцев в деревушке, которая называлась Малая Моховая. Задание казалось пустяковым. Кругом деревни болото, и где-то в этом болоте - а скорее всего между болотом и деревней - стоят минометы и методически жварят по нашим ближним тылам - от штаба полка и до самой передовой. Надо было засечь их позиции, нанести на карту, выследить немецкого корректировщика и по возможности обезвредить его. Ребята шутили:
- На такое плевое дело посылают трех стариков…
- Проминаж им делает пээнша, чтоб салом не покрылись.
Кто знал тогда, что это были их последние шутки и последнее наше расставание.
Болото оказалось поймой речушки. На противоположном ее берегу стояли две минометные батареи.
- А корректировщика, - уверенно заявил Иван, - надо искать на этом берегу, на самом высоком дереве.
И мы нашли. Нашли провод, который тянулся с дерева на дерево. Перво-наперво обрезали его. А потом двинулись по нему обратно, к нашей обороне. Шли со всеми предосторожностями, осматривая каждое дерево с вершины до самого комля. Провод вывел нас на пригорок и исчез в густой кроне кряжистого дерева. Иван приложил палец к губам, повернувшись к нам, предупредил, чтобы замерли, и сам осторожно стал обходить это разлапистое дерево. Вдруг на лице его появилась улыбка. Он поманил нас пальцем и сделал знак, чтоб шли тихо. Мы с Грибко подкрались на цыпочках и увидели прямо-таки изумительную картинку: на расшарашенных массивных ветвях устроен помост, а на помосте - в одних трусах лежит и загорает себе корректировщик. До того это выглядело мирно и забавно, что просто в голову не пришло поначалу поднимать автомат и стрелять в загорающего человека.
Иван окликнул его:
- Эй, фриц! Гутэн таг… Ком… Ком-ком!
Немец встрепенулся. Увидел нас в цветастых маскхалатах. Метнулся было к автомату, висевшему тут же на сучке, но Иван погрозил ему пальцем.
- Эй-эй! Ты брось свои фашистские замашки. С тобой как с человеком, а ты… Хэнде хох! Бросай оружие сюда. Ком!
Корректировщик растерянно смотрел на нас сверху и, конечно, начал уже соображать, что сопротивление - это самоубийство. Мы же изрешетим его помост вместе с ним, не сходя с места.
После того как он спустился, оделся и предстал в полное наше распоряжение, мы посовещались - считать задачу выполненной или вернуться к речушке с пленным и пусть он покажет, где еще стоят их минометы, где штаб и где вообще все ихнее?
И мы вернулись. На речушке же стояла старая мельница - почти такая, как в "Русалке". Не было только мельника. Противника тоже не было. Мы обшарили ее сверху донизу. Установили, что гитлеровцы тут бывают - валялись пустые консервные банки и прочие отбросы. Больше того - мельница даже работала недавно и на ней мололи пшеницу: около жерновов была просыпана свежая мука.
Иван обследовал все тщательно и досконально. И вдруг шепотом позвал:
- Ребя, гля, тут дверь куда-то. Вон заваленная.
Раскидали завал. Замка не было. Правильно хозяин рассудил: в войну никого замок не остановит, наоборот - привлечет внимание. Заглянули в подвал - всякое барахло навалено. Иван попинал, попинал хлам. Куда-то полез вглубь. Кричит оттуда:
- Ребя, кадка меду!
Вчетвером дулись, пока подкатили поближе к свету кадушку центнера на три - на четыре меда. Немец дулся на равных. Ел мед тоже вместе с нами.
- Эх, хлеба нету, - пожалел Иван. - А без хлеба много не съешь.
Грибко предупредил:
- А меду много есть нельзя. Сразу копыта откинешь.
- Ну уж прямо. А чего ж тогда говорят, что когда меду переешь, то после на пузе он выступает, если на солнце полежать…
Мы уплетали мед ложками - благо у солдата ложка всегда за голенищем. И очень жалели, что его в кадке не убывало.
Вдруг послышалось далекое тарахтенье брички.
- Вон они, голубчики, едут, - с сожалением заметил Иван. - Пожрать спокойно не дадут. - Ему так не хотелось отрываться от кадушки.
Вышли все вчетвером (пленный - тоже) из погребка. Остановились за углом. Видим: три подводы подкатывают к мельнице - явно хозкоманда. Выходим из укрытия навстречу без опаски. Иван смеется. Машет рукой:
- Ком. Ком-ком.
До обидного скуден наш немецкий лексикон: "хенде хох", "шнель" да "ком" - вот почти и все, с помощью чего мы объяснялись с пленными, хотя у каждого по четыре-пять лет обучения немецкому языку в средней школе.
Подъезжающие фрицы не сразу сообразили, кто перед ними, - маскхалаты одинаковы на первый взгляд и наши и их. К тому же мы улыбались. А один среди встречающих вообще вроде бы знакомый. Опомнились они, когда подъехали совсем уже близко. Сыпанули с бричек, как горох из мешка по полу. И как растворились, словно не в кусты, а в воду канули. Мы, правда, особо и не искали. Но посмеялись их проворству от души. Даже пленному показалось это смешным.
Мы забрались на крышу мельницы, и "наш" фриц показал, где размещен штаб их части, где запасные позиции минометных батарей, где живут офицеры и где проходит через болота дорога, по которой подвозят боеприпасы, продовольствие.
Домой мы вернулись на трех бричках с мешками пшеницы и двумя ведрами меда - больше не нашли посуды.
Во взводе нас ожидала страшная весть. Младший лейтенант Кушнарев с половиной взвода ходил на левый фланг, где две роты проводили разведку боем - ему надо было выяснить силы противника на этом участке и расположение огневых точек. Ребята увлеклись, младший лейтенант - тоже. Оторвались от стрелков. Напоролись в бурьяне на скрытую, тщательно замаскированную пулеметную точку. Пулемет ударил с фланга. Почти с тыла. Многих поранило. Но убитых не было. Так потом рассказывал комбат.
Роту нашу отогнали кинжальным фланговым огнем, а раненых разведчиков и стрелков пьяные фашисты докалывали штыками.
Иван стонал, метался по землянке ПНШ-два, скрежетал зубами и повторял:
- Женька-то… Женька-то Кушнарев уже разведчиком стал. Как он допустил, чтоб его обвели. Вокруг пальца обвели, как мальчишку…
Он не находил себе места.
- Гады! Сволочи! Раненых докалывали… Зверье!.. А мы с ними цацкаемся… Ну, я этой батарее сейчас покажу. Света белого невзвидят, гады. - Выскочил из землянки начальника разведки, пнул подвернувшееся ведро с медом. Опрокинул его. Мед медленно, толстым слоем потек по траве.
- Иван! Погоди, - кинулся было я следом.
Но капитан остановил меня.
- Ничего. Пусть.
Иван добежал до наших шалашей, сгреб свой автомат и запасные диски к нему. Он торопился. У него тряслись руки, и он никак не мог надеть чехлы с дисками на поясной ремень.
- Ребята! Кто со мной?.. Пойдем. Перевернем все вверх тормашками.
Начальник разведки капитан Сидоров, всегда спокойный и уравновешенный, не расшевелился даже сейчас, смотрел молча на то, как расхватывали ребята оружие и боеприпасы, запихивали по карманам гранаты. Наконец окликнул:
- Грибко. Ты пойдешь?.. Тогда смотри, чтоб без горячки.
У меня под кожей засуетились мурашки - уж очень захотелось туда же, с ребятами.
- Я тоже пойду, - обернулся я к ПНШ-два.
- Нет, - сказал он тихо, по-прежнему глядя на ребят. - Командир полка приказал разведать левый фланг, где погиб Кушнарев с ребятами. Пойдешь туда. А на эти батареи и деревню завтра хотели послать стрелковую роту. Но мы сами справимся. Грибко! - окликнул капитан. - Может, поддержать вас минометным огнем?
- Не надо. Мы и так дадим, небу жарко будет!
- Только осторожно! - вдогонку крикнул капитан Сидоров ребятам. - Чтоб ни единой жертвы. Поняли?..
Исаев прошел мимо нас, не глядя ни на начальника разведки, ни на меня. У него дрожали ноздри, на лице были красные пятна. Таким он мне и запомнился. Больше мы не виделись.
Через час с тремя автоматчиками я пошел вдоль наших траншей на левый фланг, и меня накрыл тяжелый снаряд.
Очнулся я через два дня в Калуге на операционном столе чурбан чурбаном - ничего не слышал и не говорил, с поврежденным позвоночником.
Так до сих пор я и не знаю, как поквитались там, в Малой Моховой, с гитлеровцами наши ребята. Еще через два дня раненый Грибко разыскал меня в госпитале. Но я не успел спросить его об этой вылазке, потому что он ошарашил меня более тяжелым сообщением - на мине подорвался командир полка. Погиб он вместе со своим ординарцем Колькой.
А в Малой Моховой ребята, видимо, распотрошили фрицев. Не могли они впустую сходить. Не такой это народ был.
Что же добавить об Иване Исаеве?
Через полтора года, в декабре сорок четвертого, уже дома, на Алтае, списанный по инвалидности, я однажды услышал по радио рассказ о подвиге на одном из Прибалтийских фронтов. И первым среди героев был назван разведчик энской части Иван Исаев. Может, это был он?
Наверное, это был он. Во всяком случае мне очень хотелось верить в это. Мне очень хотелось верить, что Иван Исаев вообще остался жив. А почему бы действительно ему не быть живым? Правда, почему бы?
Часть вторая
Глава пятнадцатая. Полундра
За два с половиной года, проведенных на фронте, я не встречал человека более храброго, чем он. Даже приблизительно равного ему не встречал, хотя среди разведчиков много по-настоящему смелых людей. Его храбрость казалась неестественной. Он был своего рода феноменом. Я не мог наудивляться ему и всегда пытался, да и теперь пытаюсь, понять, откуда берутся такие люди, понять их психику. Однако в том возрасте и с тем жизненным опытом, что был у меня, уяснить это было совершенно невозможно. Я понимал Ивана Исаева, прирожденного разведчика - осторожного, вдумчивого и решительного. Он мог всю ночь пролежать под носом у противника, не шелохнувшись, умел мгновенно исчезнуть и почти одновременно появляться в двух разных местах. Я понимал его душевное состояние в такие минуты: он ни на мгновенье не забывал об опасности, сознавал, что делает, знал, что его может ожидать в любую секунду, и готов был ко всему.
Но Костю Замятина я не понимал - он порой выделывал такое, что не входит в рамки нормальной психики. Мне и сейчас порой кажется, что он не совсем отдавал себе отчет в своих поступках, что многое у него получалось помимо его сознания, срабатывали какие-то рефлексы.
Впервые я услышал о нем задолго до личного знакомства, когда лежал еще в госпитале. Прочитал в газете заметку: разведчик энской части Константин Замятин среди бела дня один привел из немецких траншей "языка". Я тогда был уже разведчиком со стажем, поэтому ухмыльнулся и подумал: ну и заливает какой-то писака!
И надо же было такому случиться: через каких-то полтора-два месяца я попал в ту "энскую" часть - 1975-й стрелковый полк 316-й дивизии - и в тот самый взвод, в котором служил Замятин. Больше того, это была та самая, родная моя 316-я, в которой я получил боевое крещение осенью сорок второго во взводе лейтенанта Пачина под Котлубанью.
Буквально при первом же знакомстве мне не без гордости сказали:
- А про Костю в "Красной Звезде" писали. Среди бела дня фрица привел.
- Причем в полный рост…
Я воскликнул:
- А мы, признаться, не поверили, когда в госпитале прочитали! Так это, значит, на самом деле было?
- Точно! Вот он собственной персоной. Может рассказать.
Но то, что я услышал, никак нельзя было назвать рассказом. В его изложении все выглядело так.
- Ну, что там такого. Пришел. Они спят. Крайнего стянул за ноги. Говорю: "Ком". И все. И повел…
- Днем?
- Днем. А ночью сколько ни ходили - впустую.
Потом уж я узнал подробности. Перед этим случаем почти три недели ребята ползали к вражеским траншеям и - хоть лоб расшиби. Нет "языка" - и все. Гитлеровцы до того были насторожены, что по малейшему шороху пускали десятки ракет и открывали ураганный огонь по всему участку обороны. Носа нельзя было высунуть из траншей.
А "язык" очень был нужен. В полк приехал начальник разведотдела армии. Разговаривал с ребятами. Те виновато опускали глаза.
- Ну, хорошо, товарищ полковник, мы можем пойти и полечь там, а "языка" все-таки не возьмем.
Полковник ходил по просторной штабной землянке и сдержанно курил.
- Мне не надо, чтобы вы полегли. Мне нужен "язык"… Думайте, думайте, ребята. Безвыходных положений не бывает. - Он ходил и ходил. Потом погасил окурок, улыбнулся чуть-чуть. - Обещаю выхлопотать у командующего отпуск домой на неделю тому, кто возьмет "языка".
Ребята оживились. Но… увы.
И тут вдруг вскочил Костя. Глаза у него сверкали.
- Я придумал, товарищ полковник! - обрадованно воскликнул он.
Все вскинули головы. Полковник и тот замер с недонесенной до рта вновь зажженной папиросой.
- Ну-ка, ну-ка…
- Один приведу. Только мне надо очень сильное прикрытие.
- Хоть всю артиллерию полка, все пулеметы! Говори!
- А тут и говорить нечего, товарищ полковник. Днем пойду. Мы днем еще не ходили.
- М-мда-а, - несколько разочарованно протянул полковник. - И все?
Но Костя не смутился. Он вообще никогда не смущался.
- Они днем спят, товарищ полковник. Пообедают и дрыхнут. У них режим такой… курортный. Вот в это время я к ним и схожу…
И он пошел. Ухарски - туда и обратно в полный рост! Правда, оттуда с пленным - бегом.
Восемнадцать минут, говорят, длилась операция! Восемнадцать минут передний край с замершим сердцем следил за Костей. Прикипели к станкачам пулеметчики, держа на мушке огневые точки противника, на прямую наводку выкатили противотанковые пушки. После первого же выстрела с немецкой стороны вся эта огневая мощь обрушится на врага. Но этого выстрела не последовало. Гитлеровцы действительно спали, и действительно, кому из них могло прийти в голову, что какой-то фанатик рискнет перейти стометровую нейтральную зону средь бела дня! Ведь стоит кому-нибудь из бодрствующих случайно кинуть взгляд в нашу сторону, и тогда…
Обычно в таких случаях говорят: "Повезло парню!"
Может быть, и повезло. Но кто не рискует, тому никогда не повезет - это же истина.
Внешне Костя почти ничем не отличался от всех, особенно когда в маскхалате. А так, в обычное время, ходил в черном флотском бушлате, но в армейской гимнастерке, через расстегнутый ворот которой виднелась полосатая тельняшка. Трудно сказать, чем он больше гордился - тем, что он разведчик, или тем, что моряк. Но все звали его Полундрой - в разведке почти каждый имел кличку. И не в порядке конспирации, а просто по привычке.
Жизнь во взводе шла по своим неписаным законам, с соблюдением каких-то давнишних традиций, с учетом неуловимых на первый взгляд нюансов. Я заметил, что когда готовились малые группы на задание, ребята почему-то избегали брать с собой Костю Полундру. Никто не хотел его иметь в своей "паре" или "тройке". Сначала меня это удивляло. Как-то спросил я об этом Кольку Виноградова. Тот помялся, что-то промямлил невнятное.
- Ну, а все-таки? - настаивал я.
Колька вдруг спросил раздраженно:
- Ты в деревне когда-нибудь жил?
- Приходилось.
- Ты видел, чтоб запрягали в одну упряжку рысака и рабочую лошадь?
- Так он что, рысак?
- Дурак ты, - сказал Колька и отошел.
Когда на задание шла большая группа, Костю не пускали вперед. Никогда не назначали его старшим группы, хотя по смекалке и смелости он, конечно, не имел себе равных во взводе. Я замечал, что стоило только выйти на нейтральную зону, как Костя преображался. Флегматичный и несколько вяловатый "дома", он превращался здесь в сгусток неукротимой энергии. Именно неукротимой. После одного случая командиры взвода стали поручать кому-нибудь из ребят присматривать за ним во время операции, чтобы не выкинул какого-нибудь фортеля.
А случай был такой. Обложили мы дзот. Лежим в ложбинке, ждем, когда к утру успокоится вся оборона и эта облюбованная нами огневая точка. Вдруг слышим, кто-то сопит. Насторожились. Сзади нас шепот:
- Эй, вы, помогите! Разлеглись…
Оказывается, Костя сползал уже метров за триста к другому блиндажу, оглушил часового и тащит его волоком по снегу.
Конечно, от начальника разведки полка ему попало. Но смеху было много. Над нами. Ребята рассердились на него.
- Ты чего дурью маешься?
Он с кислой миной ныл:
- Скучно большой оравой ходить. Тоска зеленая… Лежишь, ждешь, аж спать охота.
Однажды он действительно уснул. Под носом у противника захрапел. Шарахнули его пинком под бок… И взял нас смех! В пятнадцати метрах вражеская траншея, а мы - давимся от смеха.
Он был рожден для разведки. Интуицию имел сверхъестественную, реакцию мгновенную. В критическую минуту у него вроде бы все само собой получалось, да так здорово, что сколько бы ни думали потом, лучшего выхода не находили…