Видно, нашла коса на камень, схлестнулись два моих капитана.
И вот вчера, окончательно изнервничавшись, я решил пойти сам к разведчикам, самовольно - чутье мне подсказывало, что вот-вот полк снимется отсюда. А на марше опять дело застопорится.
Забрав из вещмешка наиболее ценные личные вещи (а самое ценное из всего моего скарба этот дневник), я, чтобы не вызывать подозрений, оставил вещмешок, винтовку, подсумки с патронами в шалаше, где размещалась наша рота, сказал ротному, что пошел в штаб батальона по комсомольским делам. Тот кивнул головой и еще показал мне, в какую сторону идти. Командный пункт батальона я разыскал быстро. Но оттуда до штаба полка должно быть куда дальше (а кругом лес). Опыт разведчика подсказал, что найти штаб легче всего по телефонной нитке. Спросил у связистов, какой из множества проводов идет к штабу, взял его в руку и пошел. До станции Тетерев дошел быстро. А в селе провод пошел по огородам, через речушку, по крышам домов и пригонов - словом, прокладывали на~ прямую. Пришлось идти по улочкам и переулкам, издали следя за проводом. А темнело с каждой минутой.
Штаб полка оказался на противоположной стороне села, около бора - там, где он и должен быть на случай подхода немцев, в самом неуязвимом месте. Спросил у часового, где размещаются разведчики. Он показал на соседний дом. Зашел туда. Ребята встретили шумно, обрадованно, будто сидели и ждали меня.
- А где лейтенант? - спросил кто-то.
- Какой лейтенант?
- Наш.
Я удивленно поднял плечи.
- Не знаю. Я его не видел.
- Как не видел? Разве ты без него пришел? А он за тобой отправился в батальон.
- Понятия не имею.
Меня усадили за стол, принесли полный котелок перловой каши с мясом. И пока я ел, ребята, стоя вокруг меня, рассказывали, как они добивались, чтобы меня перевели. Здесь впервые за много недель (с самого наступления холодов) я разделся и сидел в одной гимнастерке.
Старшина принес автомат, уже припасенный для меня, финку, гранаты, несколько запасных дисков. И я опять стал самим собой, опять находился дома, в привычной мне стихии веселых, немного бесшабашных и в то же время заботливых и чутких разведчиков. Как вороны на всем белом свете серые, так и разведчики во всех полках одинаковые.
Немного погодя в сенях послышались голоса - не иначе, как вернулся лейтенант. Меня впихнули в горницу, а лейтенанта обступили шумной, возбужденной ватагой, расспрашивали, смеялись, разыгрывали его. Все это до того было родным, что у меня от волнения в носу защипало…
Так с сегодняшнего дня я опять настоящий разведчик".
На этом запись заканчивается.
Вскоре подъехал на лошади начальник разведки полка капитан Калыгин. Небольшого роста, жилистый, очень подвижный, он с открытым интересом смотрел на меня сверху вниз. Я опустил руки по швам.
- Это ты самый и есть? - спросил он тихо. - Ну и заварил кашу. У тебя хоть в книжке красноармейской записано, что ты разведчик?
- Конечно.
- Ну-ка давай, - протянул он руку. - Покажу командиру полка.
Он полистал поданную мною книжечку и поехал в голову колонны.
Первое боевое дело, в котором мы столкнулись с капитаном Калыгиным, было под Радомышлем дня три спустя. Надо было нанести на схему огневые точки противника. Мы стояли на НП первого батальона и изучали в бинокли немецкий передний край. Тут же был комбат. Капитан Калыгин подробно расспрашивал его о противнике. Тот коротко отвечал, без лишних подробностей. А капитан выведывал именно подробности. На меня комбат не смотрел, будто мы и незнакомы. Я тоже в разговор не встревал, пока не спрашивают. И когда капитан спросил всех, стоявших тут: "Что будем делать?", я, еле сдерживая восторг от своей находки, сказал:
- А вон из того танка можно всю их оборону до самого Берлина просматривать.
Начальник разведки глянул на меня пристально - конечно, все видели подбитый танк, стоявший у самых немецких траншей, и я ничего оригинального не открыл.
- Вот ты и пойдешь туда, - сказал капитан.
- Хорошо, - согласился я. - Вдвоем.
- Конечно.
Наступила длительная пауза. Все смотрели на танк. Капитан несколько раз оглянулся на меня - не мог понять, наверное: или я шибко храбрый, или просто "с приветом" - считай, прямо в пасть к фрицам лезть назвался.
Комбат тихо сказал:
- В этом танке днем их снайпер сидит.
Отступать было некуда.
- Потеснить можно его… Места всем хватит.
Все это начинало походить на бахвальство. Я становился противен сам себе.
- Ну, а если серьезно, - сказал я, - немца же можно на самом деле выкурить оттуда.
Никто ничего мне не ответил - чего болтать языком. Разведчики всюду одинаково малоразговорчивы, когда речь идет о предстоящем деле.
Вечером мы вдвоем с Петром Денисовым подползли к танку. Долго лежали около гусениц не шевелясь и почти не дыша - ждали: если снайпер в танке, то должен же как-то подать признаки жизни. Но танк был мертв - значит, фриц ушел спать. Полезли через нижний люк внутрь. Холодище в танке. И жутко. Никогда я в танке не бывал. Стали обшаривать внутренности машины. Всюду банки из-под консервов. В основном пустые. Чиркнули спичку, осветили мрачные, отдающие леденящим холодом стены. Зажгли еще одну, заглянули во все закоулки, огляделись.
Ночь показалась нам ужасной - длинной и холодной. Мы очень боялись прозевать приход снайпера. Если он подползет к танку вплотную, тогда его ничем не возьмешь. А с расстояния можно одиночным выстрелом тюкнуть по темечку - никто и внимания не обратит. Чем ближе к утру, тем больше мы волновались.
Снайпер в это утро не пришел - его счастье. Может, до сих пор живет. Утром наша артиллерия начала обстрел вражеских позиций. Обстрел был сильным - почти как артподготовка перед наступлением. Снаряды рвались совсем рядом с нами. Танк гудел, как колокол. Того и гляди прямым попаданием влепят по башне. Фрицы начали отвечать. В это время мы и засекали их огневые точки, делали отметки на карте наблюдения.
Часа два длилась артиллерийская дуэль. Мы с Петром как в аду - над головой гудят снаряды, и наши и вражеские бушуют взрывы, пулеметы трещат, пули и осколки по броне бесперебойно грохают.
Наконец обе стороны угомонились. Теперь бы дождаться ночи и благополучно выбраться отсюда, принести командованию карточку с отметками.
Через два дня, 24 декабря, по нашим отметкам артиллеристы в пух и прах разнесли большинство огневых точек противника. Потом по сигналу с КП полка батальоны пошли в наступление. Перед самой атакой я столкнулся в узком ходе сообщения с комбатом. Остановились, глядя друг другу в глаза. Я чувствовал себя в какой-то мере героем дня. Ему - еще только предстояло им стать. По всем требованиям военного этикета я должен пропустить офицера, а для этого мне надо отступить шага на три-четыре назад в нишу. Но вместо этого я одним прыжком вымахнул на бруствер и зашагал вместе с наступавшим батальоном, хотя еще минуту назад и не собирался этого делать.
Я входил в азарт. Побежал. Вражеские минометы, как из мешка, веером трясли мины. Чтобы выйти из-под обстрела, надо - вперед. И пехота-матушка рванулась. Я был налегке, с одним автоматом и в белом маскхалате, надетом на телогрейку, поэтому обгонял солдат. К тому же увидел бежавших слева от меня ребят: чего ради разведчики пошли в атаку? Таким образом, сами того не желая, мы оказались во главе атакующих и первыми вбежали в город Радомышль. Гитлеровцы уже просто не успевали удирать, мельтешили на пустынных улицах.
Мы длинными очередями очищали улицы, словно из брандспойтов смывали грязь.
В одном из переулков наткнулись на фрицев, вытаскивающих застрявшую груженую бричку - она зацепилась задней осью за столб в воротах.
- Эй вы, помочь, что ли? - крикнул Денисов. - А ну - хэндэ хох!
Обозники испуганно подняли руки.
Слева от нас на город наступала какая-то другая часть. Но она только еще подходила к городу.
Вдруг откуда-то появился наш начальник разведки. Он был возбужден (как, между прочим, и все мы). С ним три или четыре разведчика. Он подошел ко мне, дружески хлопнул по плечу.
- Молодец. Я видел, как ты поднимал батальон. Правильно, пусть комбат знает наших…
Вот как, оказывается, легко можно попасть в храбрецы - по простому стечению обстоятельств: не будь два дня назад на НП комбата, я не высунулся бы с предложением насчет подбитого танка; не столкнись опять же с этим капитаном в траншее, не понесся бы с пехотой - не моя это забота возглавлять атакующих. А теперь хочешь не хочешь, а надо держать марку.
Мы шли по улице без опаски - кругом уже наши солдаты. Нас догнал комбат со свитой порученцев и связистов, тянувших за ним телефонный провод.
- Опаздываешь, капитан, - крикнул ему наш ПНШ. - К шапошному разбору еле-еле поспел.
Таким возбужденно-веселым я не видел нашего капитана. Правда, во взводе-то я всего лишь неделю. Он держался с нами на равных, шутил, угощал чем мог.
- Комбат, угостись конфетами, - крикнул он вдогонку капитану.
У комбата по случаю столь бескровного взятия Радомышля тоже было веселое настроение. Он вернулся к нам, Закинул на плечо автомат, освободив таким образом обе руки, подставил пригоршню под конфеты.
- Ого, на сколько ты рассчитываешь!
- Нас же много.
- А если много, значит, проворнее надо быть.
- Более проворных трофейщиков, чем разведчики, я не знаю…
- У твоих проворности не хва…
Грохнул выстрел - один, другой, третий - почти в упор. Нас всех как ураганом разнесло. На месте никого не осталось - значит, ни в кого не попал. А стрелял кто-то из-за угла дома, возле которого мы остановились. Не знаю, кто из нас где очутился, я, например, под самой завалинкой дома, из-за которого стреляли. Снова выстрел недалеко от меня, за углом. Я кинулся кругом, с противоположной стороны. Осторожно, но быстро обежал дом, выглянул со двора за угол и увидел прямо перед собой фрица с парабеллумом в руке. Он стоял ко мне спиной и из-за выступа методически стрелял в появлявшихся на улице. Но стрелок, видать, он был плохой - ни в кого не попал. Я дал короткую очередь выше его затылка и закричал:
- Хэндэ хох!!
Он бросил парабеллум, еще не оглянувшись, поднял руки.
Иногда нет-нет да и вспоминаю я эту сценку в только что освобожденном Радомышле и всегда с удовольствием ловлю себя на мысли, что у меня не было желания опустить автомат чуть пониже и всадить очередь ему в затылок. Я даже боялся, что, если он не бросит пистолет и обернется ко мне вооруженным, мне придется вторую очередь выпустить в него без предупреждения.
С ним оказалась полевая сумка с какими-то картами и документами. Утром, уже на марше по дороге на Житомир, кто-то из ребят сказал, что начальник разведки написал на меня представление к ордену Красной Звезды за радомышльский бой и за пленного с документами. Забегая вперед, скажу, ордена этого я не получил. Начальник разведки несколько раз обещал отыскать концы, но все было недосуг. А вообще-то он не очень придавал значения наградам, не то что сталинградский наш начальник разведки ПНШ-два Сидоров. Тот о наградах не забывал.
Для контраста несколько слов о Сидорове. Это был высокий, грузный человек. С нами Сидоров был всегда корректным, сдержанным и уравновешенным, никогда голоса не повышал, но и никогда не выходил из своей землянки хоронить погибших ребят - боялся убитых. Между нами и Сидоровым постоянно было какое-то пустое пространство. А с Калыгиным мы чувствовали себя просто, свободно. Калыгин был с нами, хотя мы ни на минуту не забывали, что он помощник начальника штаба полка.
Он был не только нашим начальником, но кумиром нашим. А кумиру многое прощается. Калыгин мог в пылу закричать на нас, под горячую руку и матом пустить. Но ни у кого не оставалось после этого обиды.
Время от времени он сам ходил с нами за "языком". И тогда вылазка превращалась в наглядный пример классического поиска. Ходили мы с ним из Любара в деревушку Карань - правда, на этот раз пример получился не совсем классическим… Мы много раз ходили в Карань, одни или с командиром взвода, и почти всегда с нашего левого фланга. Это было удобно во многих отношениях. Там мы почти до самой середины нейтральной полосы - а полоса километра полтора - шли в полный рост по ложбине, которую вражеские пулеметы не простреливали. Мы знали там все огневые точки противника, знали его минные поля, имели в них свои коридоры. А на этот раз капитан сказал, что пойдем не на передний край, как всегда, пойдем в саму деревню, и не с левого фланга, а с правого - почти из расположения нашего правого соседа.
Здесь к селу примыкала цепочка высоких пирамидальных тополей.
- Вдоль этой цепочки и пойдем, - сказал капитан на рекогносцировке. - А вы хоть поняли, почему именно здесь будем брать? Во-первых, потому что там, на левом фланге, вы уже надоели фрицам. Сколько оттуда перетаскали "языков"?
- Ну, штуки три, наверное, четыре.
- И говорят они одно и то же.
- Мы за это не отвечаем - чего они говорят.
- Во-вторых, больше на ваше излюбленное место соваться нельзя ни в коем разе - теперь уж наверняка там ловушка поставлена. А в-третьих, в селе стоит какой-то штаб - вот туда мы и пойдем.
- В шта-аб? - ахнули мы.
- А что, мы не разведчики?
- Конечно, разведчики…
- Вот и попробуем. С сегодняшнего дня по два человека наблюдать за деревней с нашего энпэ, в четыре глаза. Засечь избу, в которой штаб, определить, какой штаб. Конечно, штаба дивизии тут нет, а полковой - может быть. Тщательно изучить все подступы к штабу и отходы от него. Вплоть до нашего переднего края.
Неделю наблюдали. Почти каждый день на нашем наблюдательном пункте перед вражеским минным полем сидел и капитан, согнувшись в три погибели, часами не шевелясь, глядел в стереотрубу. Он все умел, самое опасное и трудное стремился делать сам. Может, потому, что войну в сорок первом начал рядовым красноармейцем и вот дошел до начальника разведки полка. Сколько у него было наград, по-моему, никто не знал - он никогда их не носил. Ходил он в фуфайке и ватных штанах, увешанный ремнями (любил кавалерийскую шлейку) и в кирзовых сапогах почему-то с короткими голенищами.
На штаб пошли всем взводом, разбившись на две группы. На долю нашей группы досталась самая что ни на есть черная и невидная работа - обеспечить подход группы Калыгина к штабу, охранять этот штаб, пока ребята собирают ценные документы и бумаги, потом пропустить их с пленными и документами через себя и отойти за ними, прикрывая их огнем своих автоматов и гранатами. Так капитан распланировал накануне, так утвердил "военный совет" взвода, и так все началось.
Все шло как по-писаному: мы бесшумно сняли часового у крайней избы, превращенной в дзот, взяли в избе двух пулеметчиков вместе с пулеметом - это чтоб вдогонку нам при отходе не вздумали стрелять, и вообще пленные никогда у разведчиков лишними не бывают… Пропустили группу Калыгина к самому штабу, дождались, пока она перевернула там все вверх тормашками и вышла оттуда, да… с пустыми руками. Заведение, к которому с утра до вечера подъезжали верховые, подкатывали брички, прибегали посыльные, оказалось не штабом, а всего-навсего интендантством.
- Кто бы мог подумать, - смеясь, сокрушался в блиндаже у комбата капитана Зубарева начальник разведки капитан Калыгин. - Кому в голову могло прийти, что в сотне метров от своего переднего края расположится интендантство! Во все времена место интендантов было в тылу.
- Ты хоть понял, ради чего они выперлись к передовой? - спросил капитан Зубарев.
- Тепер-то - конечно! Там огромные колхозные погреба. Они их загрузили.
- "Загрузили" или они были загружены?
Капитан Калыгин молча, пристально посмотрел на комбата - как всегда смотрит, когда ему говорят что-то интересное, стоящее внимания.
- Вот это я упустил, комбат, не слазил, не проверил, - без улыбки ответил капитан. И непонятно было, с подковыркой он это сказал или на самом деле сожалел. - Но мы это проверим по документам, которые захватили с собой. Кстати, попутно определим, какие части и в каких масштабах пользуются этими складами. Что не поймем, нам объяснит кладовщик. Мы его захватили на всякий случай…
Мы долго курили в комбатовском блиндаже - часть разведчиков во главе с лейтенантом ушла в наше расположение и увела с собой пленных, а нескольких ребят, которые больше других околачивались в первом батальоне, капитан Зубарев пригласил выпить чайку в его теплом и даже уютном блиндаже.
В том числе пригласил и меня. Мы уже перестали коситься друг на друга. Говорили - о том о сем - в основном капитаны, а мы слушали и пили вприкуску с колотым сахаром черный, как деготь, чай.
- Слушай, я давно присматриваюсь к твоим ребятам и завидую тебе. Хорошие у тебя ребята. И вообще разведка - это, наверное, очень интересно.
- Ребята, конечно, хорошие. Плохих не держим. - Капитан шумно прихлебывал чай и пристально и весело смотрел на комбата. - Плохих к тебе отправляем, если попадаются… - И вдруг неожиданно спросил: - Ты начальником разведки полка пошел бы? Я понимаю, что для тебя это понижение. Но если бы - я говорю отвлеченно - если бы не было понижением, пошел бы?
Комбат долго и серьезно молчал.
- Откровенно? - спросил он.
- Конечно.
Капитан Зубарев еще помолчал - будто что-то проверял и перепроверял.
- Честно говоря, не потяну я.
- Ну да-а, - оживился вдруг наш капитан. - А почему все-таки не потянешь?
Калыгин спрашивал тоном старшего, хотя не был старше Зубарева ни годами, ни по званию, ни по должности, батальон - это треть полка! Это не взвод разведки!
Так думал я, прислушиваясь к неторопливому и вроде беспредметному разговору капитанов.
- Почему не потяну? - переспрашивал Зубарев, и было видно, что делал это только, чтоб протянуть время и еще раз обдумать свой ответ. - А ты, поди, думал, что смелости не хватит? Смелости наскребу. А вот легкости твоей нету. Тяжел я. Надо стоять и держать - я буду стоять и держать оборону. И ни разу не оглянусь назад. Я знаю рубеж, я знаю свои огневые силы, и я сумею расставить их так, что все будут держать внатяг, никому послабления не будет и никому неподсильно не будет, никто не надломится. Согнется, но не сломится. - Голос у комбата твердел, начинал звенеть. И вдруг накал спал. Он как-то разом остыл и внезапно тихо закончил: - А вот так, как ты, залезть туда, к ним в логово, и орудовать там - когда у тебя ни тыла, ни фронта, - не могу. У меня рассеивается внимание…
- Знаешь что, комбат, этот разговор я затеял не праздности ради. - Калыгин отставил кружку с чаем и полностью повернулся к Зубареву. - На прошлой неделе начальник штаба устроил нам такую репетицию: собрал своих помощников и спросил, кто какую замену себе имеет на случай, если выйдет из строя. Знаешь, что я подумал? Я подумал: из тебя был бы хороший начальник разведки, лучше, чем я. Но ребята тебя любили бы меньше.
- Чем тебя?
- Да, меньше, чем меня.
В землянке наступила тишина. Перестали сосать сахар и швыркать горячий чай.
- Почему?