В тот день, когда судья прибыл, чтобы осмотреть свою будущую комнату, отель "Розмари-Лаунс" блистал свежей краской. Своим названием он был явно обязан соседству с теннисным кортом и лужайке такого же размера, окруженной цветочным бордюром и раскинувшейся по другую сторону посыпанной гравием дорожкой. Начиналась осень, листья срывались с деревьев, окаймляющих улицу. Щебетали школьницы, играющие в теннис.
Сэр Салливан спросил управляющего. В дверях за стойкой портье показалась невысокая фигура. Седые волосы и легкая полнота всего на миг скрыли то, что именно этот человек, истинный владелец отеля, давал показания в суде много лет назад.
- Мистер Роджер Кук? - осведомился судья.
- Да, сэр, это я.
- Добрый день. Я сэр Салливан Стэнли.
- Ваша честь! Сэр Салливан, выглядите вы гораздо моложе своих лет.
- Вы правы, я действительно судья. Знаете, я ведь уже бывал здесь - во время процесса приходил узнать, что да как, если позволителен такой вульгаризм.
- Сэр Салливан, - ответил Роджер Кук, - это время выдалось очень трудным для нас. Все постоянные жильцы съехали. Мы хотели было переименовать отель, но раздумали. Мы особенно признательны вам за упоминание отеля "Розмари-Лаунс" в заключительной речи.
- За какое именно? - уточнил сэр Салливан.
- Вы сказали, что наш отель - в высшей степени респектабельное, чистое и уютное место. И что на состоянии "Розмари-Лаунс" никак не отразилось пребывание здесь обвиняемого и его злосчастной жертвы. Я запомнил слово в слово, - добавил Роджер Кук. - Мы всегда ссылались на вас, когда в те трагические недели давали интервью прессе.
- Да, вы вправе гордиться впечатлением, которое производит ваш отель. Отрадно видеть, что теннисные корты здесь не пустуют.
- В определенные дни мы сдаем их в аренду частной школе, - объяснил Роджер Кук.
- Итак, перейдем к делу, - продолжал сэр Салливан Стэнли, - теперь, когда я вышел в отставку, я подыскиваю себе комфортабельное жилье. Довольно просторную комнату с ванной и телевизором. И конечно, возможность питаться в общей столовой. Если у вас нет общей столовой, боюсь, это меня не устроит. Для меня наличие столовой - обязательное условие.
- Конечно, столовая у нас та же самая, сэр Салливан. В ней все по-прежнему, разве что отделку обновили. Следуйте за мной. Сочту за честь проводить вас.
Он провел гостя в столовую, где столы под розовыми скатертями были накрыты к ужину. На одном из них стоял флакон слабительного, однако о качестве ужина сам по себе свидетельствовать не мог. Роджер Кук показал сэру Салливану меню: суп-пюре с пряностями, баранья грудинка с горошком и картофелем. Сыр - по желанию клиента, за отдельную плату в зависимости от сорта, клубничное или ванильное мороженое. Кофе обычный или без кофеина. Чай по требованию.
Сэр Салливан спросил:
- Какой столик занимал Джордж Форрестер?
- Третий справа у окна, если мне не изменяет память. А бедная миссис Крати - соседний, второй справа. Мы, разумеется, и приемы устраиваем и так далее. Для этого у нас есть вторая столовая.
- Восхитительно смотрится этот столик у окна, - с подчеркнутым безразличием заметил сэр Салливан. - Приятный вид.
Хозяин, несколько озадаченный готовностью старого судьи сидеть на месте убийцы, тем не менее поспешил заверить, что именно этот столик в настоящее время не занят никем из постоянных pensionnaires.
Так сэр Салливан Стэнли заключил выгодное соглашение с отелем и перебрался туда в следующий понедельник. Выйдя к ужину без четверти восемь, он обнаружил, что столовая заполнена на три четверти, и кое-кто из посетителей уже приближается к завершающей стадии трапезы.
За соседним столиком сидела длинношеяя незнакомка средних лет, достигшая стадии кофе.
- Добрый вечер, - поздоровался судья.
Она отозвалась излишне тепло и дружелюбно, словно одобрила этого джентльмена как нечто вроде приза в лотерее "Какой сосед по столику вам достанется".
Официант принес сэру Салливану суп.
Судья обратился к соседке:
- Вы, случайно, не миссис Крати?
- Нет, моя фамилия Мортон. Я напомнила вам кого-то из друзей?
- Не друзей, нет. Просто одного человека.
Сэр Салливан остался доволен обществом соседки. В углу столовой горел огонь в маленьком камине. Уютно. Ему вспомнились школьницы, играющие в теннис возле входа, - вдохновляющая картина. Затем он задумался о Мэри Спайк, своей давней любовнице, и припомнил, как однажды днем, когда он не сумел прийти в состояние боеготовности, она безжалостно высмеяла его: "Старье твоя висюлька! Тоже мне судья-вешатель! Да у тебя самого все висит!"
Судья Стэнли, сидящий за столом покойного Джорджа Форрестера, который носил ярко-коричневый пиджак от "Харрис Твид", посмотрел на свой суп-пюре и попробовал его. Потом перевел на миссис Мортон взгляд, полный безграничного изумления и мечтательной радости, словно узрел желанное привидение.
Миссис Мортон пила кофе и смотрела на него.
ТЕАТР, КОТОРЫЙ НАЗВАЛИ НЕВЕРОЯТНЫМ
© Перевод. Н. Анастасьев, 2011.
На днях я говорила своему другу Луну Биглоу, что собираюсь в Хэмпстед, повидаться кое с кем из литературной публики.
- A-а, из литерной публики, - сказал Лун, потому что именно такое у него было произношение. - A-а, в Хэмпстед! - сказал Лун.
- Ну да, - сказала я. - Прочитаю им рассказ о том, как я восстала после падения.
Луна слегка затрясло. Удивительно: кажется, знаешь человека, а когда он начинает вести себя как-то не так, словно на целине оказываешься.
- В чем дело, Лун? - осведомилась я. Мы сидели в молочном баре и пили кофе, или что это там было.
- Выпей еще кофе, - предложила я.
- Как ты восстала после Грехопадения? - повторил Лун. Ты сказала…
- Нет, нет, - поспешно проговорила я, - с библейским грехопадением это не имеет ничего общего. Просто я так описываю свое приключение, когда я отправилась к тому пределу, откуда не возвращаются, то есть я хочу сказать…
- Стало быть, у тебя есть секрет! - воскликнул Лун.
- Секрет? - удивилась я. - Никакого секрета. Само собой приходит, естественно. Просто дар такой, - скромно добавила я.
Я прикидывала, как бы избавиться от общества Луна. Мне совершенно не нравилось, как он выглядит - вид такой, как будто он безумно меня боится, непонятно почему.
Лун вдруг словно утратил всю свою энергию. Я сказала, что мне пора идти.
- Не уходи, пока не скажешь, как тебе удалось узнать. - Теперь Лун весь притих, съежился.
- Узнала что? - нетерпеливо бросила я. - Лучше скажи, что это ты там пьешь?
- Чай, а может, кофе, - ответил Лун, глядя в чашку, ибо человек он был исключительно правдивый. Что-что, а правду Лун любил всегда.
- Как ты восстала после падения, - сказал Лун. - Должен признать: когда ты сказала это, у меня голова пошла кругом. Впрочем, через день-другой я приду в себя. Только скажи мне, как…
- Эта фраза, - сказала я, - означает скрытое продвижение к головокружительным высотам. Речь идет об искусстве слова.
- Понятно, - протянул Лун. - То есть мне кажется, - добавил он, обдумывая какую-то новую мысль, - что понятно.
- О чем это ты и почему говоришь курсивом? - спросила я.
- Нет, это ты сначала скажи, - подозрительно вымолвил Лун, - о чем это ты говоришь?
- Ничего не происходит, - сказала я загадочно - ибо уже заинтересовалась тем, что у него там в голове крутится.
- А-а, - протянул Лун, - тут все дело в Луне, верно?
- Да, - согласилась я, потому что всегда терпимо относилась к художественной лжи.
Лун с силой втянул в себя какие-то частицы, разлитые в воздухе, затем выдохнул их назад.
- И только? Или что-нибудь еще? - осведомился Лун.
- Хэмпстед, - наугад сказала я, памятуя о том, что с этого слова все и началось.
- Ах да, - сказал Лун. - Что ж, расскажу тебе истинную историю, потому что, кто бы ни поделился с тобой этим секретом, десять против одного, все напутал. Правду ты услышишь от меня.
Перед тем как воспроизвести тут рассказ Луна Биглоу, я должна кое-что рассказать о нем самом. Он из тех друзей, о семье и прошлом которых не знаешь ничего. Мне всегда казалось, что родом он из Ирландии или Чикаго, что-нибудь в этом роде, - из-за имени, довольно странного, - Лун Биглоу. На вид Луну около сорока, сам он себя называет свободным художником, что, судя по всему, означает сочинение какого-нибудь очерка раз в месяц. Удивительно, но я не помню, как и где познакомилась с Луном. Скорее всего это случилось на какой-нибудь вечеринке. Мы знакомы уже лет десять. Нередко я сталкивалась с ним - с невысоким блондином в коричневом костюме - ближе к полудню на Кенсингтон-Хай-стрит. Лицо у него было маленькое, но черты крупные. Приятное лицо. В течение какого-то времени мы, наверное, не будем видеться, потому что сейчас Лун не живет в Лондоне.
Ну а теперь - к истории, которую Лун Биглоу рассказал мне, когда я была поглощена своим падением и распрямлением.
- В свое время я жил в Хэмпстеде, - начал Лун. - Это было сразу после Потопа.
- А разве там был потоп? - удивилась я. - Когда это?
- Потоп, - сказал Лун. - Всемирный. Ной. Слушай и не перебивай, я правду говорю.
- Итак, после Потопа я жил в Хэмпстеде. Конечно, тогда там было совсем иначе, но славное небольшое общество собралось - естественно, задолго до того, как появились эти дикари палеолита. Собрал вокруг себя это общество сын Ноя Хам, отсюда и название - Хэмпстед. Нас было шестеро, - продолжал Лун, - то есть сначала шестеро, потом семь. Разумеется, сначала мы там были совершенными чужаками, но встретили нас очень тепло.
- А откуда вы там появились? - спросила я.
- С Луны, - ответил Лун. - Ты и сама это прекрасно знаешь, так что не перебивай меня неискренними вопросами. Мы явились по собственной доброй воле, когда пали после Восстания, и укоренились в Хэмпстеде, убедившись в том, что это самое цивилизованное место на земном шаре после Потопа. Почти как на Луне - понятно, что и Луна с тех пор переменилась, но я-то ее помню во времена расцвета. Настоящая красавица, там бы жить и жить, и все же мы оставили ее и переехали в Хэмпстед.
Что мне в людях нравится, - продолжал Лун, - так это их такт. Они ни разу не спросили, откуда мы взялись, просто приняли в свое общество. После первых восемнадцати месяцев, когда лед окончательно растопился, мы рассказали им, зачем явились на Землю. Мы попросили мэра Хэмпстеда и его жену пригласить людей в мэрию. Там теперь дом Китса. Я написал речь и выучил ее наизусть. Разумеется, в те поры я был более красноречив, чем ныне. Все еще помню каждое слово. "Друзья, братья и сестры, - говорил я. - Шестеро Братьев Луны приветствуют вас и просят предоставить возможность, нет, честь, обратиться к вашим сердцам, к самым их глубинам. Придет, о братья и сестры, сестры и братья, придет время, когда эти слова ни на чей слух уже не покажутся ни новыми, ни захватывающими. А почему? Разве ваши потомки, в чреде поколений, станут равнодушны к братскому сердечному обращению? Нет. Почему же в таком случае они заткнут уши или издевательски усмехнутся при звуках речи, с которой я обращаюсь к вам сегодня? - а ведь, поверьте слову, так оно и будет. Они назовут ее, друзья мои, пустой риторикой. Бла-бла, лесть, дешевка, уши вянут - вот какие слова найдут они для нее. Мне нет нужды погружаться в циклы рождения, роста, увядания и смерти, что отразились в глубинах вашей философской мысли - "все течет". То же самое, дорогие мои дети, относится ко всем проявлениям жизни, и если это не заденет ваши нежные сердца, ту несказанную чистоту духа, что я угадываю в вас, позвольте сказать, что и язык ваш тоже находится в ужасном состоянии. Что же касается вашего искусства, то его вообще не существует. Сестры, мы явились с Луны, чтобы научить вас поэзии. Братья, мы здесь, можно сказать, с миссией искусства".
Тут Лун Биглоу замолк и откусил большой кусок сдобной булочки. Нетрудно догадаться, что его рассказ меня несколько поразил. Если вы знакомы с Луном Биглоу, то, безусловно, согласитесь, что человек это правдивый. Даже в том, как он ест булочку, было что-то исключительно честное; она казалась такой же бесспорной, как поведанная им история. Конечно, хотелось расспросить его, но я подумала, что это может его отвлечь. В качестве основной я приняла следующую альтернативу: либо он безумен, либо он не безумен.
- Что было дальше? - спросила я.
- Ну что, что, - ответил Лун, - я закончил речь, пожал руки господам, поцеловал дам и пошел спать.
Видно было, что каким-то образом я задела его.
- И все-таки я хочу знать, что случилось потом, - настаивала я.
- Я не сумасшедший, - сказал Лун и продолжил свой рассказ: - По правде говоря, все население Хэмпстеда вымирало из-за полного непонимания того, чем занять свободное время. У них было только одно развлечение. Вечерами они собирались в местном благотворительном центре, садились на пол и начинали петь. Песня была такая: "тум-тум йя", "тум-тум йя", и так без конца. Все, и ничего больше. Просто "тум-тум йя", весь вечер, пока не обессилят. И так изо дня в день. Естественно, в таких условиях раса начинает вымирать.
Ладно, мы довели до их сознания, что хотим предложить одну очень хорошую вещь. А именно - открыть в Хэмпстеде театр и за совсем небольшую плату давать в нем вечерние представления. Мы предложили показать "Переменную драму Луны". Вот что я им сказал. "Стоит вам увидеть и услышать "Переменную драму Луны", - сказал я, - и вас, друзья мои, перестанет удовлетворять ваша национальная классика, неизменная "тум-тум йя". Не то чтобы мы, луняне, не чтили самым глубоким образом классическую традицию. Но вы ведь сами видите, что испытанная временем "тум-тум йя" уже не способна питать ваши жизненные соки. Сколько молодых людей умерло от болезни, скуки. За последние два года не родилось ни одного ребенка. Друзья мои, - заключил я, - одного только "тум-тум йя" недостаточно".
У нас нашелся только один оппонент - юный Джонни Хит, заместитель редактора газеты "Тум-тум таймс". Джонни провозгласил лозунг "Хэмпстед для сынов Хама" и по всему городу развесил плакаты с заголовками вроде "Покончим с Луной" и "Защитим наших женщин от балаганщиков". Но Джонни Хита никто не желал слушать - все были на редкость увлечены новым проектом. Мы завладели благотворительным центром и переоборудовали его под большой театр. Сначала мы назвали его Лунным театром, но Джонни Хит сильно разнервничался, и, чтобы успокоить его, мы отказались от этого наименования, ограничившись просто театром.
Премьера имела колоссальный успех. Я должен немного рассказать тебе о том, что представляет собой "Переменная драма Луны".
У артистов Луны был только один главный сюжет - на нем и строилось представление. История реальная. В то время на вершине большой горы на Луне был поющий голос. Пел он не слова, только ноты. На Луне всегда много толковали о том, был то мужской или женский голос, - точно определить очень трудно. Время от времени на поющую гору снаряжались экспедиции с целью определить местопребывание певца. Подходы к поющей горе были усеяны невидимыми кратерами. Никто еще из этих экспедиций не возвращался. Но однажды появилась юная девушка, акробатка и певица по профессии, она научилась подражать голосу. Девушка решила подобрать к музыке слова и отправилась на гору в надежде отыскать источник вдохновения певца. Если удастся понять, где рождается музыка, то и подходящие слова найдутся.
Используя свои акробатические навыки, перепрыгивая с камня на дерево и с дерева на камень, эта Лунная девушка добралась до вершины горы. Все жители этой части Луны слышали, как, взбираясь на гору, она поет, чтобы подбодрить себя, ведь дело происходило ночью. Она пела песню о своем подъеме, о теплых, удивительно пахнущих лесах, о фосфоресцирующих озерах. С приближением к вершине песня слилась с голосом поющей горы, и получился дуэт. Лунная девушка добралась до вершины к рассвету. Неожиданно она замолчала, и слышны остались лишь горные ноты. Люди с волнением ждали, что Лунная девушка подаст хоть какой-то знак, но не доносилось ни звука. К вечеру все надежды иссякли. Люди решили, что ревнивый голос горы убил ее.
Но едва закатилось солнце, как с вершины донесся чей-то крик. Лунная девушка снова запела, и голос ее сливался с мелодией горы в каком-то отчаянном диалоге. Это была удивительная гармония. Девушка повествовала в своей песне о том, как голос горы взял ее в плен. Голос, пела она, лишен телесной оболочки, он обвивал ее и вращающейся спиралью звука прочно прижимал к пику горы. Она не могла сдвинуться ни влево, ни вправо, ни вперед, ни назад, лишь кружилась вместе с голосом горного духа. Наша Лунная девушка все еще там. Каждую ночь, плененная кружащимся голосом, она проделывает на горе пируэты и поет бесконечную песнь протеста, в унисон со своим узником, духом горы. Каждый день с наступлением рассвета она перестает петь, и ее вращающееся тело застывает на месте. В ясные дни люди Луны могут разглядеть ее фигурку, неподвижно стоящую на горном пике, в то время как голос горы издевательски высмеивает ее с высот своей бессловесной музыкой. В конце концов Лунная девушка поведала нам, отчего она не может в дневное время ни звука издать, ни с места сдвинуться. Каждое утро какой-то особенный луч солнца пронизывает ей горло с силою остро отточенного стального лезвия. На весь день она оказывается приколотой к небу, бессильная подать голос или пошевелиться, пока с наступлением ночи это ужасное солнечное лезвие не отпускает ее. Из песни Лунной девушки следует, что именно этот твердый луч солнца и есть источник вдохновения музыкальной горы. И об иных вещах Лунная девушка тоже поет. В своей ночной песне она рассказывает нам, что увидела на поверхности Луны. Как раз Лунная девушка и надоумила нас в своей песне разыграть ее драму на земле.
Во взгляде Луна Биглоу появилась печаль. Его явно захватила история Лунной девушки, и он, похоже, собрался все утро посвятить рассуждениям о чудесной даме.
- А как насчет театра? - вмешалась я. - Ну того, в Хэмпстеде?
- Да-да, - откликнулся Лун, - я как раз спускаюсь на землю.
В общем, - продолжал он, - мы поставили "Переменную драму Луны", основанную на истории Лунной девушки. А Перемена воплощается в словах и музыке, потому что, видишь ли, каждую ночь Лунная девушка поет новую песню. Она накапливает увиденное за день и швыряет всю его песенную тяжесть в стены голоса, что держит ее в заключении.