Твой любящ. дядя".
Я едва могла поверить своим глазам. В первую очередь меня потрясло упоминание о Джейми, во вторую - сам факт появления этой записи. Была половина первого ночи, Джейми давно уехал домой. Джейми Доналдсон - сын миссис Доналдсон; не его вина, что работы для него на весь вечер не нашлось. Нам обоим было что вспомнить, но об этом никто не знал, и прежде всего - миссис Доналдсон, которая звала его в дом, только когда требовалось вымыть окна да развести огонь в котельной. Но эта запись! Откуда она взялась?
Дом стоял на отшибе, среди холмов Пентленда, в окружении лесов; до ближайшего коттеджа было пять миль, до дома миссис Доналдсон - шесть, последний автобус проходил мимо в десять вечера. Мне стало жутко сидеть в столовой перед двенадцатью тетрадями и стопкой бумаг, разложенными на столе, меня охватили озноб и паника. Я бросилась в холл и сняла трубку телефона, но не знала, как объяснить, что со мной случилось, и кому звонить. Мой рассказ наверняка сочтут бредом сумасшедшей. Позвонить миссис Доналдсон? В полицию? Я понятия не имела, что сказать им в такой час ночи. "Я нашла в дядиной рукописи слова, которых там раньше не было, написанные его почерком". Это немыслимо. Потом я подумала, что кто-то решил разыграть меня. Но нет, это было бы невозможно. В столовую входила только миссис Доналдсон, да и то затем, чтобы смахнуть пыль, а я при этом помогала ей. У Джейми не было никаких причин появляться в этой комнате. Сама я не пользовалась столовой и ела в кухне. В сущности, я сразу поняла, что запись сделал не кто иной, как дядя. Я всем сердцем пожелала быть сильной, такой, как всегда, - сильной и рассудительной. Стоя в холле у телефона и дрожа, я молилась: "Господь всемогущий, дай мне силы, направь и укажи, как вела бы себя в подобных обстоятельствах миссис Тэтчер".
Я не спала всю ночь. Сидя в большой кухне, я поддерживала в печи огонь. Только один раз я покинула свое место - чтобы сходить в столовую и убедиться, что новая запись по-прежнему в тетради. Она была на месте, написанная дядиным почерком, который мог бы подделать только виртуоз. Я уложила рукопись обратно в ящик, заперла дверь столовой и вынула из замка ключ. Дядин кабинет, в настоящее время абсолютно пустой, находился над кухней. Если его призрак и бродил по дому, то я не слышала ни звука - ни из кабинета, ни из других комнат. Это была страшная ночь, и я провела ее в ожидании у огня.
Утром явилась миссис Доналдсон с жалобами, что Джейми совсем обленился и отказался вставать. И по вечерам приходит домой слишком поздно.
- А куда он уходит после обеда? - спросила я.
- После обеда - играть в гольф, - объяснила она. - Ни за что не откажется от партии, даже если других дел полно. Гольф - проклятие Шотландии.
Я догадывалась, с кем Джейми встречается на поле для гольфа, и была почти благодарна дяде за тонкий намек на то, чем Джейми занят после дневной трапезы, которую мы называли обедом, а кто-то счел бы вторым завтраком. К пяти часам дня Джейми приходил в дом, чтобы принести угля, развести огонь и так далее. А день проводил в обществе Греты - девушки, которая работала в доме пастора и приходилась младшей сестрой Элейн, той самой, которая открыто поселилась здесь, запятнала репутацию дяди и дала дому зарасти грязью. Я всегда с подозрением относилась к этой семейке. После смерти Элейн выяснилось, что дядя даже представил ее всем своим друзьям, - это я узнала из писем с соболезнованиями, которые присылали мне и в которых попадались фразы вроде "он так и не оправился после кончины Элейн" и "он не смог жить без нее". Иногда дядя по ошибке называл меня Элейн, а я приходила в ярость. К примеру, однажды я сказала ему: "Дядя, хватит вам слоняться из угла в угол. Отправляйтесь к себе в кабинет и садитесь за свою писанину, а я принесу вам чашку какао". С остекленевшим взглядом, какой всегда бывал у него, когда прерывали его мысли, дядя спросил: "Что на тебя нашло, Элейн?" Я ответила: "Нет уж, спасибо, я вам не Элейн". "Да, разумеется, - согласился он. - Ты не Элейн, определенно не она". Я часто думала, что сказала бы публика, читающая его книги и раскупающая их десятками тысяч, если бы увидела, что творится у него в доме. Дяде я постоянно напоминала об этом, но он расплывался в той же самой улыбочке, которую увидели у него на лице, когда нашли его мертвым и окоченевшим на берегу.
Днем, выпроводив миссис Доналдсон, я поднялась к себе в спальню, падая с ног после бессонной ночи. Миссис Доналдсон ничего не заметила, она не обратила бы внимания на меня, даже если бы я упала замертво. Я проспала до четырех. Когда проснулась, было еще светло. Я встала и заперла обе двери, переднюю и заднюю. Потом задернула шторы, а когда в пять часов позвонил Джейми, не открыла - пусть себе звонит. Наконец он ушел. Ему было о чем задуматься. А я вовсе не собиралась встречать его перед камином, кормить ужином и раздеваться вместе с ним в задней комнате на диване, перед телевизором, зная, что за нами наблюдают дядя и Элейн. Несмотря на то что это просто дань природе. Нет, телевизор я включила для себя. Вы не поверите: по шотландскому Би-би-си шла передача о дяде. Я переключилась на первый канал и попала на викторину. И поняла, что хочу есть, ведь я с прошлой ночи ничего не ела.
Но даже думать об ужине я не желала, не увидев рукопись еще раз. К этому моменту я почти успела убедить себя, что мне все приснилось. "Может, я просто переутомилась", - думала я. Ключ от столовой лежал у меня в кармане, я достала его и отперла дверь. Потом задернула шторы, подошла к комоду и вынула тетрадь.
На месте были не только слова, которые я впервые прочла вчера ночью, - к ним добавились новые, целый абзац:
"Читай Деяния апостолов, пятую главу, стихи 1–10. Посмотри, что стало с Ананией и его женой Сапфирою.
Что-то медленно продвигается твоя писанина - да, Сюзан? А мы с Элейн думали, что ты уже заканчиваешь одиннадцатую главу. Может, нальешь себе чашку какао и займешься делом? Но сначала читай Деян. 5:1–10.
Твой любящ. дядя".
Сунув тетрадь в ящик, я оглядела столовую. Заглянула под стол и за шторы. Судя по всему, в комнату никто не заходил. Я вышла из нее и заперла дверь - не знаю, насколько надежно. И сходила за своей Библией, молясь: "Боже вездесущий и всевидящий, направь меня, укажи, как выйти из этой ситуации, какой бы странной она тебе ни казалась". Я прочла отрывок из Библии:
"Некоторый же муж, именем Анания, с женою своею Сапфирою, продав имение, утаил из цены, с ведома и жены своей, а некоторую часть принес и положил к ногам Апостолов.
Но Петр сказал: Анания! для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли?"
Читать дальше я не стала - я знала, чем кончится дело. Анания и его жена Сапфира пали бездыханны за то, что утаили часть прибыли от проданного. Так дядя упрекал меня за то, что я скрыла от фонда существование незаконченной рукописи. Какая наглость, думала я, ссылаться на Библию, да еще человеку, который открыто жил во грехе.
Я надеялась, что теперь все наконец кончится. Но когда вернулась в столовую и достала последнюю тетрадь, обнаружила, что за прошедшие полчаса в ней появилась еще одна запись:
"Так что же ты не берешься за одиннадцатую главу? Мы ждем ее".
Я вырвала эту страницу, убрала тетрадь и заперла дверь. Бросив страницу в огонь, я дождалась, когда от нее остался только пепел. И ушла спать.
Так продолжалось месяц. Дядя всегда начинал записи на новой странице со строки "Глава 11", затем следовало новое послание. Он дошел до того, что обвинил меня в присваивании части денег, которые выдавал мне на хозяйство, хотя, как он писал, мне хорошо платили. Вопрос спорный, и потом, кто их экономил, эти деньги, выданные на хозяйство? Прочитав непочтительные дядины замечания, я всегда сжигала страницу, и мы с ним постепенно продвигались к концу тетради. Из дядиных посланий было видно, что он следил за мной повсюду в доме и даже знал, что мне снится. А когда я ездила в Эдинбург за покупками, он в точности знал, где я побывала и что купила. Они с Элейн подслушивали мои разговоры по телефону, даже когда я звонила давним подругам. В дом я не впускала никого, кроме миссис Доналдсон. Джейми в нем больше не появлялся. Несносный старик знал даже, когда я принимаю слабительные соли и сколько времени провожу в уборной.
Однажды утром миссис Доналдсон попросила расчет. И сказала мне:
- Почему бы вам не обратиться к врачу?
- А зачем? - спросила я. Но она не ответила.
Вскоре после этого мне позвонили из фонда - сказали, что не побеспокоили бы меня, если бы не одно загадочное обстоятельство. В дядиных письмах обнаружились многочисленные упоминания о романе "Пентлендская ведьма", который он писал перед смертью. В бумагах нашли последнюю главу этого романа, которую дядя, очевидно, писал на отдельных листах в поездке, что подтверждается в его письме, любезно предоставленном одним из его корреспондентов. Но где находятся остальные главы рукописи - неизвестно. В конце ведьму Эдит приговаривают к сожжению, однако еще до казни она умирает по своей воле, так сказал позвонивший мне человек и добавил, что десять утраченных глав должны вести к этому исходу. Это наиболее метафизическое из дядиных произведений, основанное на подлинных событиях, сказал этот человек, и подчеркнул, что роман имеет огромное значение.
Я пообещала ему поискать в доме. В тот же день я перезвонила и сказала, что нашла рукопись в ящике комода, в столовой.
Неизвестный пообещал приехать за ней. По телефону его голос звучал крайне подозрительно, он даже осведомился, нет ли в доме других рукописей.
- А вы уверены, что нашли все? Видите ли, фонд заплатил за весь архив без исключений… Нет-нет, почте я не доверяю. Буду завтра в два.
Перед самым его приездом я налила себе щедрую порцию виски с содовой - по правде говоря, весь последний месяц я подкреплялась таким образом в силу необходимости. Я достала тетради. На чистой странице было написано:
"До свидания, Сюзан. Приятно быть пылинкой на горизонте.
Твой любящ. дядя".
ГАДАЛКА
© Перевод. У. Сапцина, 2011.
Шато стоял в окружении лесов посреди долины, в самом сердце французской родины трубадуров. Все, о чем рассказано далее, случилось десять лет назад, в конце лета.
Наша компания состояла из трех человек: Реймонда, его жены Сильвии, и меня, Люси. Супружеские отношения Реймонда и Сильвии уже разладились, что доставляло мне массу неудобств. На третий день нашего путешествия я поклялась, что больше никогда не поеду отдыхать одна с супружеской парой, и впоследствии сдержала слово.
Недоумевая, зачем меня вообще пригласили в эту поездку, я наконец догадалась, что мои спутники посредством моего одиночества пытались доказать, что они по-прежнему пара. К тому времени как после недели, проведенной во Франции, мы прибыли в шато, я была готова вскочить в поезд до ближайшего аэропорта и умчаться в Лондон.
Но в шато я передумала. Сильвия спросила, нет ли в доме свободных комнат. Тонкая, рослая, изнуренная работой, но элегантная мадам Дессэн, вышедшая навстречу нам из-за дома с полным ведром помоев для свиней, не ответила Сильвии. Обращаясь ко мне, она очень учтиво подтвердила: да, в шато есть комната для двоих - для меня и моего мужа, а также комнатушка для мадемуазель наверху, где живут горничные. Вмешался Реймонд и прояснил ситуацию. Мадам ответила тонкой улыбкой, из которой следовало, что она и раньше все прекрасно понимала. Я предположила, что Сильвия, которая говорила по-французски лучше меня, не проявила должного уважения: она приняла мадам Дессэн за местную поденщицу и обратилась к ней соответствующим тоном. Такова была привычка Сильвии; я часто гадала, сколько неприятностей уже доставил ей столь широкий диапазон изначальных отношений к людям, которым вполне хватило бы и обычной приветливости. Конечно, в этом вопросе она была сторонницей Ленина, считавшего, что классовое сознание определяется родом занятий. Реймонд воспринял этот инцидент равнодушно. Он был крупным и бородатым, работал продюсером на телевидении и принадлежал к интеллектуалам. Однако тщеславия ему хватало - настолько, чтобы, несмотря на разочарование в собственном браке, выразить удовольствие, вызванное ошибкой хозяйки, пусть даже мнимой ошибкой. Мадам не извинилась, только назвала нам цену комнат и спросила, предпочитаем ли мы полупансион. Разозлившись, Сильвия начинала бросать злобные взгляды исподлобья. Ее зубы выпирали вперед, волосы она почему-то покрасила в ярко-рыжий цвет. Но несмотря на все это, она была миловидна. Однако метнула в меня косой взгляд и при этом выглядела не просто вульгарно, но и глупо, хотя в действительности была далеко не глупа и даже пользовалась некоторой известностью как биолог, специалист по грызунам.
Мадам Дессэн поставила ведро и снова обратилась ко мне. Она спросила, не желаю ли я осмотреть комнаты. При всех своих манерах она была явно не чужда ехидства и настроена против Сильвии.
- А мы уже решили, что остаемся? - спросила Сильвия у Реймонда. - Тебе здесь нравится?
- С виду все прекрасно, - ответил он. - А комнаты я бы все равно хотел осмотреть - я не прочь здесь остаться.
Мадам Дессэн повела нас наверх. Я следовала за ней, мои умные друзья - за мной. Комнаты нам понравились, все мы решили остаться. Как ни странно, меня поселили не в комнате для горничных на самом верху, а в просторной спальне на том же этаже, что и моих друзей. Мадам - как в дальнейшем выяснилось, маркиза - поспешила вернуться к прерванной работе, предоставив нам самим заняться багажом. При первой встрече мне показалось, что ей далеко за пятьдесят, но, увидев, как резво она сбегает по лестнице, я поняла, что она гораздо моложе, лет сорока с небольшим. Ее неприязнь к Сильвии меня не тревожила. Я уже поняла, что и сама не стесняю супругов. Как ни странно, от чувства неловкости меня окончательно избавила мадам Дессэн. Она протянула мне соломинку. Я уцепилась за нее, и, к моему удивлению, она не сломалась. До меня Дошло, что хозяйка шато на редкость проницательна - в сущности, как многие в отельном бизнесе.
Комната привела меня в восторг. Две ее стены занимали окна, вся мебель была французской, провинциальной работы, уместной в шато XVIII века и предназначавшейся отнюдь не для постояльцев отеля. Почти весь дом был обставлен в одном стиле. Две его гостиных, желтая и зеленая, не производили впечатления деревенских, а напоминали о периоде расцвета высокого стиля во Франции XVIII века. Здесь была и "восточная" комната, разделенная на китайскую и египетскую половины и заставленная мебелью и редкостями, которые в XIX веке предки хозяйки привезли из путешествий. Все эти вещи были слишком ценными, чтобы отдать их в пользование обычным туристам, но не настолько редкими, чтобы прятать их от всех. Я с удовольствием отметила, что нас приняли в замке как гостей, хотя мадам Дессэн была явно склонна к дискриминации.
Лишь избранным гостям дозволялось пользоваться "восточной" комнатой и другими помещениями замка, полными с виду бесценных севрских статуэток и тарелок в застекленных шкафах. Для рядовых туристов предназначалась библиотека с более утилитарной обстановкой, телевизором, столами и множеством потертых, обитых кретоном диванов и кресел.
Именно там спустя несколько вечеров я предложила мадам Дессэн погадать на картах. После ужина в библиотеке собрались постояльцы - одни болтали, другие играли в карты, а пара в дальнем углу - в шахматы. Проливной дождь зарядил с самого утра, за окнами было сумеречно. Муж мадам Дессэн оказался невысоким и коренастым старичком - странная пара. Он сидел рядом, пока я предсказывала ей судьбу. Сильвия и Реймонд, которым давно наскучило мое гадание, ушли.
* * *
Мне следует сразу объяснить: очутившись за городом или у моря и поселившись где-нибудь, чтобы отдохнуть после путешествия, я порой встречаю людей, которым одиноко и тревожно, так что даже отдых не радует их, и когда встречаю, неизменно предлагаю погадать им на картах. Никто и не думает отказываться. Наоборот, мое предложение словно гипнотизирует других постояльцев, поток желающих узнать судьбу не иссякает. Ко мне подходят, чтобы спросить, сколько я беру за гадание, и, узнав, что я предсказываю судьбу бесплатно, слегка смущаются, но все равно не отступают и вежливо соглашаются подождать, если я занята или по какой-либо весомой причине не могу погадать им сразу.
Способ гадания, который я предпочитаю, никак не связан с традициями оккультных наук; я следую правилам, но моим собственным, тайным, в значительной степени меняющимся в зависимости от того, кому я гадаю. Это мои личные тайные правила, но они произрастают из глубокой убежденности. Их невозможно сформулировать, они так же просты и вместе с тем неописуемы, как первичные цвета, это не наука, а искусство. Я часто ошибаюсь, но всегда вижу это; в такие моменты я мыслю по-особому, словно ловлю слова в густом тумане, направляю свет факела своей интуиции то туда, то сюда, пока он не озаряет объект, который или подтверждает мои слова, или опровергает их. Порой мои предсказания в нынешнем времени и окружении выглядят нелепыми и неуместными, но я уже знаю, что они не раз оказывались поразительно точными позднее, в другом месте, следовательно, будут такими и в том случае, если я потеряю из виду человека, чью судьбу предсказала.
Я придерживаюсь особой системы выбора карт. Ее подробности раскрывать нельзя, скажу только, что в ее основе лежат семерки и пятерки. Семерки и пятерки, и если вы приметесь расспрашивать меня о подробностях первого этапа гадания, я солгу вам: я и вправду дорожу ими и считаю весь процесс на редкость хрупким, поэтому не стану распространяться о нем, чтобы не утратить силу. Я имею в виду то же самое, что и Йейтс:
Свои мечты я расстелил,
Не растопчи мои мечты.
Перед началом гадания я прошу клиента перетасовать карты. Затем сдаю их по своей системе семерок и пятерок, откладываю в сторону отобранные карты и снова прошу клиента стасовать оставшиеся. Опять беру колоду и сдаю часть карт и то же самое повторяю в третий раз - значит, циклов всего три. Затем клиент тасует отложенные карты, это и есть карты его судьбы. Одновременно я прошу его мысленно загадать желание и как можно лучше сосредоточиться на нем.
После этого собираю карты и опять сдаю их. Не следует считать, что я делаю это торжественно, только потому, что серьезно отношусь к своим способностям. Для меня все это - воздушная мечта, обязанная полетом своей легкости. Я вовсе не строю из себя мистическую гадалку, я вообще ни во что не играю, когда гадаю на картах, просто остаюсь самой собой.