Шахматисты заняли свои абонированные места за столиками в "пасмурно-ясную" клетку, лениво расставили фигуры и, так же лениво переругиваясь с болельщиками, в ста случаях из ста сделавшими бы "вот этот великолепнейший, а не этот бездарнейший ход", принялись за игру. Поклонники "изящной словесности" во главе с Алексеем Сбоевым расположились возле печки-времянки на "приговоренных к сожжению" сосновых кругляках. Они слушали очередную правдивую историю очередного краснобая. У "окна" с вечной голубизной восседал самодеятельный струнный оркестр из трех гитар, двух мандолин и балалайки. Музыканты после продолжительной настройки щипковых (Названьице-то каково? От одного лишь названия в дрожь бросает!) инструментов, ко всеобщему неудовольствию, лихо грянули старую концертную программу. Шахматисты привычно закрыли уши ладонями. Голоса словесников зазвучали громче. А углубившийся было в газету лейтенант Сумцов вскочил и, вперив негодующий взгляд в дирижера, желчно сказал:
- Лаптев! Осточертело ваше попурри. Третий месяц вы его наяриваете. Может, хватит?
Лаптев - широколицый курносый капитан с приглаженными спереди и торчащими на затылке черными волосами - приглушил струны балалайки ладонью и с мягким укором ответил:
- Мы, Леня, живые люди. Нам, Леня, музыка тоже порядком наскучила и гложет печень. Но мы, Леня, не буйствуем, а страдаем индивидуально.
- Эгоисты! Я устрою вам, устрою… - Сумцов многозначительно потрясал газетой. - Куплю в военторге тот патефон с одной пластинкой и стану ее раз по пятьдесят прокручивать каждый день. Уж вы у меня тогда запоете, запоете…
- Мы, Леня, будем бороться, - возразил на это Лаптев. - Все новое, Леня, рождается и утверждается в смертельных баталиях со старым. И мы, Леня, победим. Недаром, Леня, наш музыкальный коллектив, - он обвел скорбным взглядом озорные лица оркестрантов, - трудится под девизом: "Ад аугуста пер ангуста!". - Через трудности к высокому! Так, по словам Алеши Сбоева, говаривали в древности. И еще, Леня, на тебя дурно влияет безделье. И еще, Леня, сказывается непогода. И еще…
- Хватит! - голос Сумцова был так резок, что шахматисты дружно вскинули головы, а словесники разом умолкли. - Комедианты! Балаганщики!
- Вот, вот…
Но раскатистый окающий бас оборвал дирижера на полуслове.
- Сумцов дело говорит. От вас, Лаптев, душевной музыки не дождешься. Одно слово - балалаечники. - В дверях клуба, касаясь головой притолоки, стоял комэск-1 - капитан Новиков.
- Житья не дают! - воодушевился Сумцов. - Почитать газету невозможно! Безобразие!
- Воевать надо, бороться. Патефон с одной пластинкой - уже оружие. Действуй, Сумцов, по линии патефона. Кстати, о пластинке. Я ее прослушивал. Там толковая лекция о вреде алкоголя. Оборотная сторона - "Шотландская застольная". Ориентируйся на первую.
Подмигнув Сумцову, Новиков погрозил пальцем озадаченному дирижеру и, довольный, зашагал вдоль стола, выискивая место, где можно было бы расположиться, никого не стесняя. Ступал он грузно, кособоко, по-медвежьи. Возле присмиревших над журналами любителей кроссвордов комэск остановился, извлек из кармана пластмассовую коробку с домино, встряхнул ею над головой так, что костяшки запощелкивали в коробке, словно кастаньеты, и, дружески хлопнув одного из притихших летчиков по спине, весело сказал:
- Мудришь? Брось! Лучше повоюем.
Тот посмотрел на Новикова недоуменно, будто и вовсе не понимал, что, собственно, потребовалось от него этому человеку, и машинально вслух забормотал:
- Шесть букв. Человек, выдающийся среди других своими познаниями. Энциклопедист! Нет… Ученый? Нет… Философ?..
- Балбес, - предложил Новиков.
- Нет, - полный внутреннего напряжения взгляд скрестился со взглядом комэска-1. - Первая буква - "э".
- Тогда - эрудит.
- Точно!.. Эрудит! - Восторженный вопль счастливца убедил Новикова, что в этой среде он не подберет партнеров для игры в домино. Пошарив глазами окрест, капитан заметил у дальнего шахматного столика буйный каштановый чуб и окликнул Ковязина.
- Хвораешь, Аркадий? Пустое занятие. Болельщиков и без тебя хватает. Иди садись! - и указал место напротив.
Костяшки со стуком разлетелись по столешнице.
- Кто еще?
Подошли младший лейтенант Колебанов и штурман "голубой двадцатки" лейтенант Колтышев, несколько полноватый для своих тридцати лет, сосредоточенный мужчина с серьезным неулыбчивым лицом. Колтышев сразу подсел к Аркадию, а Колебанов, переминаясь с ноги на ногу, смотрел на Новикова.
- Совестно, небось? - спросил капитан.
- Да не было же ничего, не было! - Колебанов стукал себя в грудь кулаком и поигрывал бровями. - Честно играли! Колтышев никогда не плутует, а я…
- Он и тебе не семафорил?
- Нет! Не было у нас никакой сигнализации!
А сигнализация, конечно, была простая и поэтому труднодоступная для непосвященных, она неизменно приносила победу Колебанову с Колтышевым. Новиков терялся в догадках. Наконец, он обратил внимание на то, что, играя на единицах, противник "забывает" на столе одну косточку, на двойках - две и т. д. При игре на "пустышках" все семь забираются в руки.
- Ладно, - согласился Новиков. - Садись. Но…
Разыграли "флотского". Колебанов оживился. В игре он не мог вести себя спокойно, а менялся, как пламя костра на ветру. Впадал то в мрачность, то в необузданное веселье. Округлив игру по пятеркам, он пропел фальцетом:
- Еще одно последнее сказанье, - и бросил торжествующий взгляд на погруженного в раздумье Новикова. - Как оценит мой капитан подобное стечение обстоятельств? Каково будет решение, от которого всецело зависит судьба экипажа? Не тяните, мой капитан! Характер человека проявляется в любом действии, - он забасил, налегая на "о". - Коли хотите, характер сказывается даже в привычке и манере чистить по утрам зубы…
- Слова мои, - равнодушно поддакнул Новиков и, когда на смуглом лице Колебанова появилось выражение полнейшей удовлетворенности, высоко подкинул и поймал на лету последнюю костяшку. - Вот она, милая! Не паниковать! Прежде чем поставить ее на законное место, сделаю ряд замечаний. Фортуна, Колебанов, обожает воспитанных, думающих людей и не чтит легковесов. Округлять по пятеркам! Это для эффекта, что ли? Поразмыслив, ты пришел бы к совершенно противоположному решению. Пятерок у Аркадия нет: он прокатился. Колтышев подставляет мне единственную пятерку. А с чем же у него пятерка?
Колебанов гипнотизировал взглядом чернеющую в крупных пальцах капитана злополучную костяшку: он уже понял, что должно произойти.
- Не может быть!
- Быть все может. Мыслить надо. Не зря, видно, я с начала игры пусто-пусто приберегал. Получайте-ка! - пустышечный дублет со стуком опустился на столешницу.
- Чего скисли? Между прочим, это характеры ваши проклюнулись: лишнее доказательство в мою пользу. В споре о характере, конечно.
- Отмщенья жаждем! - Колебанов стал яростно перемешивать костяшки. - Требуем сатисфакции!
В помещение ворвался свист ветра. Все оглянулись на дверь. В клубах пара возник запорошенный снегом вестовой. Лицо его было свекольно-красным. Брови и ресницы заиндевели. Не опуская воротника у полушубка, он лишь ослабил застежку и зычно прокричал:
- Капитан Новиков и лейтенант Ковязин, к командиру полка!
Новиков с Ковязиным тотчас же поднялись и ушли. На их местах шумно расселись поклонники "изящной словесности". Веселье новоявленных соседей неприятно подействовало на удрученного проигрышем Колебанова.
- И откуда в тебе, Алеша, столько смехачества? - с иронией спросил Колебанов у Сбоева. - Можно подумать, что и на свет белый пожаловал ты не как все смертные, а по-смешному.
- Должен тебя разочаровать, - не обиделся Алексей и полуобнял его за плечи. - На белый свет я произведен по тем же правилам, что и ты. Никаких отклонений в норме. Иначе и быть не могло - закон природы! А к юмору, ты прав, я предрасположен с младенчества. Все дело в том, что мой папаша - самый веселый человек Сибири…
- Оно и заметно.
- В жизни кислая физиономия хуже пустого кармана. Презабавный случай приключился с папашей моим однажды на почве этой самой смешливости. Отправился он как-то за лечебными травами: у старика две слабинки - древние языки и лекарственные травы, которыми он безжалостно пользует ближних. Так вот. Лазил, лазил папаша по таежным урочищам и повстречал медведя. Нос к носу они сошлись. Что делать? Пожать друг другу лапы? Разойтись поскорее?.. Стоят они, молчат они, думают они… И тут папаше бросается в глаза некоторая… ну, как бы сказать, неидентичность, что ли, данного экземпляра хищных млекопитающих с установленным природой образцом. Почему-то вместо шерсти у мишки на морде произрастал цыплячий пушок, а на загривке торчали перья. Ни дать ни взять - индейский вождь в боевом облачении. Не сдержался папаша, захохотал. Мишка, понятно, в амбицию. Пришлось папаше браться за кинжал: ружья у него при себе в ту пору не было. Потом осмотрел он зверя и выяснил, что морда у Михаила Потапыча в меду была: или на пасеке гостил, или дупло пчелиное ревизовал. А пух и перья налипли. На гнездо, должно быть, налетел в кустах.
- Крепкий у тебя, Алеша, отец, - уважительно заметил Сумцов. - Я тоже знавал охотника. Кремень! На зверя ходил только с холодным оружием. "Биться со зверем, говорил, надо на равных. У зверья, говорил, дальнобойных зубов и когтей не имеется". Характерец!
- И ты туда же! - неожиданно вспыхнул Колебанов, обернувшись к Сумцову. - Ха-арактерец! Захотел человек выделиться из общей среды, захотел покрасоваться перед другими и придумал роль, и разыгрывает ее.
- Не скажи, - упрямо заговорил Сумцов. - Роль? Тайга - не театр с партером, бельэтажем и балконом. И зрителей в тайге нет. Возьми нож в руки и пойди выделись, покрасуйся перед медведем. Ты, Колебанов, не спорь. И ребенку ясно, что характер…
- Стержень, по образному выражению Новикова. Так?
- Можно.
- С нанизанными на него мечтами, устремлениями и поступками?!
- Не без этого.
- Че-пу-ха!
Спор стал привлекать внимание летчиков. Они постепенно почти все собрались у стола, прислушиваясь с интересом к доводам то одной, то другой стороны. Сейчас звучали язвительные замечания Колебанова.
- По-вашему, человек с пеленок обладает характером, стержнем? Он и под себя мочится по велению этого стержня с мечтами, устремлениями и заранее предначертанными поступками. Ха! Кроме Новикова, никто до такой чепухи не договаривался, никто!
- А я с ним согласен, - сказал Алексей. - У каждого ребенка, бесспорно, имеются какие-то зачатки будущего характера, основа имеется. По мере возмужания ребенок, а затем подросток, а затем юноша дополняет, а если хочешь, воспитывает свой собственный характер на основе первоначальных задатков. Этот характер в дальнейшем предопределяет жизнь человека, его поступки, его цели. Математик мог бы сформулировать их зависимость между собой так примерно: они необходимы один другому и достаточны для существования того и другого.
- Софистика! Сумбур!
- Мне понятно.
- А мне, представь, нет! Человек - сгусток противоречий! Как в коммунальном доме, в нем уживаются взаимно отрицающие друг друга взгляды и убеждения…
- Убеждение может быть лишь одно. Иначе незачем именовать его так. Убеждение не шляпа - дань сезону и моде.
- Выслушай меня, Алеша! Отрицать наличие в человеке, в каждом человеке и дурного и хорошего одновременно ты не станешь. Среда и обстоятельства, в которых человек оказывается, проявляют с наибольшей четкостью те или иные черты… В определенных случаях берут верх положительные начала, сокрытые в человеке, в других - тоже определенных! - главенствуют отрицательные. Такой человек…
- Не человек, а кусок теста и то жидкого. Из твоих разглагольствований вытекает, что храбрый человек, допустим превосходный летчик-боец, при определенных обстоятельствах способен праздновать труса? Хуже - пойти на подлость?! Уподобляясь хамелеону, он согласно твоей, Колебанов, теории будет, ориентируясь на обстоятельства и среду, менять окраску?
- Чужая душа - потемки! В мысли другого человека, Алеша, нам с тобой проникнуть не дано, сокровенных замыслов разгадать не позволено. Каждый - сам себе на уме. Согласен?
- Нет! Я достаточно хорошо знаю людей, с которыми живу, летаю, рискую жизнью.
- Алеша! - Колебанов поморщился. - Не надо намеков. Новиков любит оглоушивать такими фразами. Будем говорить попроще.
- Новиков жизнь знает.
- В объеме воинского устава.
- Плюс десять лет работы: Хасан, Монголия… Все вместе - больше двух курсов истфака.
- Я с чужого голоса не пою. Я мыслю самостоятельно.
- Сомневаюсь: мыслитель умеет выслушивать и обдумывать высказывания других, чего о тебе не скажешь. Так вот, Колебанов, я беру на себя смелость проникнуть в чужую душу, в самые ее потемки.
- Маг! Волшебник!
- Хочешь эксперимент? Делай выбор! Даю характеристику любому из наших ребят.
- Хм-м-м. Заманчиво… Ну, а кто подтвердит достоверность твоей оценки? Сказать можно все.
- Народную мудрость используем. Ты ссылался на нее в рассуждениях о чужой душе и потемках. После моей оценки проведем беглый опрос. Мнения совпадут - правда моя.
- Ладно! Согласен! - с лукавым интересом Колебанов оглядел окружающих. - Возьмем, возьмем хотя бы… - он нарочно тянул. Под его взглядом лица сразу же присмиревших летчиков менялись: одни становились непроницаемыми, другие - растерянно-виноватыми. И те и другие не желали, очевидно, попасть на язык экспериментатору. - Возьмем… Охарактеризуй нам командира "голубой двадцатки", - неожиданно заключил Колебанов. - Ковязина.
- Пожалуйста. Кстати, если я в чем-либо напутаю, Колтышев дополнит меня и поправит. Слышишь, Николай?
- Из меня арбитр…
- Сплетничать не принудим.
В это время вновь появился вестовой. Он вызвал в штаб Колтышева и Коломийца. Штурман и стрелок-радист засобирались. О споре забыли: всем было понятно, что экипаж "голубой двадцатки" получает какое-то задание. Значит, командование разрешило полеты. Шахматисты дробно ссыпали фигуры в ящики столов. Музыканты гуськом потянулись к "струнному арсеналу". Летчики подтягивали унты, застегивали комбинезоны. Кое-кто направился к выходу. А Сбоев, оседлав скамью, крутил, как филин, головой и пытался образумить товарищей:
- Успокойтесь! Да успокойтесь же!
Но возбуждение все нарастало, И тогда Алексей, вскочив на скамью, прокричал голосом вестового:
- Товарищи командиры! - наступила тишина. - Если понадобитесь, командир полка вас пригласит. Что и просил он вам передать.
После немой сцены, последовавшей за репликой Сбоева, зазвучал сперва робкий, а затем дружный смех. Алексей стоял на скамье и тоже улыбался.
- Артель, а не боевое подразделение, - наконец сказал он, жестом приглашая всех занимать места. - Лихачев и на порог вас не пустит. Садитесь. Продолжим наш эксперимент.
- Вез арбитра?! - ужаснулся Колебанов.
- Он свое скажет. - Сумцов поймал за рукав Колтышева. - Коля, минутку! - подал ему лист бумаги и карандаш. - Коротенько черкни. Характер Аркадия в фокусе. Спасибо. Эту записку, товарищи, я оглашу потом.
- Начали! - сказал Сбоев, усаживаясь. Гудело пламя в печи. Над крышей скулил холодный ветер. Алексей неторопливо повел рассказ. - Я не стану сортировать факты: ты, Колебанов, - большой, умный и сам разберешься во всем. Недели за две до твоего к нам прибытия получил полк задание уничтожить аэродром немцев. Базировались на этом куске земного шара отборные асы-пикировщики, геринговские "штука-бомбен", повоевавшие и в Испании, и во Франции, и в Англии. Работали они, надо сказать, мастерски, торчали на нашем участке фронта щучьей костью. По их милости как-то даже без горючего сидели…
- В сентябре, - уточнил Сумцов, окуная нос в ладонь с выкрошенным из папиросы табаком: в клубе не курили. - Бензин окольными путями тогда подбрасывали. Хваты были те пикировщики. Стадухинские ребята тоже повозились с ними изрядно: сатанели асы в воздухе.
- И я об этом же, - согласился Алексей. - Сатанели. В общем, настал момент, когда сверху была дана четкая и определенная команда. Осуществить операцию поручили первому звену первой эскадрильи: способности Новикова, Ковязина и Бондаренко в излишних похвалах не нуждаются, и я о них умолчу. Короче - переделали они "есть" на "был". Зенитчики очухались от скоротечного визита, никак, только на последнем заходе. Пальбу они открыли, говорят! Облака вперемешку с осколками на землю сыпались. В правый мотор новиковской машины угодил осколок. Видя такое дело, комэск отдает приказ Бондаренко и Ковязину возвращаться на базу самостоятельно, не медлить из-за него. Бондаренко забрался в облака. Ковязин тоже, но не углубился в них, а затаился в нижней кромке. Оттуда видел, как Новиков, снизившись, почти над головами немцев вырвался из шквальной зоны. У линии фронта комэска настигли два "мессера". Навалились они на Новикова с обеих сторон и к земле его жмут: на посадку вынуждают. Комэск и туда и сюда - не отстают немцы. Оказался он тогда в положении того бравого грека, который, трезво оценив сложившуюся на поле драчки обстановку, сказал: "Хос дюнамай - у бёлемай, хос дэ булёмай, у дюнамай" - так, как я мог бы, я не хочу, а так, как хотел бы, я не могу. Не подоспей Ковязин, кто знает, чем бы все это кончилось. Аркадий пошел на одного из "мессеров" в лобовую атаку. Немец заволновался, завозмущался: видано ли, слыхано ли, чтобы бомбовоз, какая-то тихоходная галоша, так нахально нападал на истребителя? Используя минутное замешательство немца, Коломиец срезал его из пулемета. Аркадий атаковал второго "мессера". Тот оказался попроворней. Выписывая фигуру за фигурой, он старался прорваться к машине Новикова и добить ее. Тогда Аркадий применил тактику активного маневра, о которой рассказывал сегодня командир полка. Где бы ни пытался прорваться к Новикову "мессер", там, упреждая его, появлялась "голубая двадцатка" и заслоняла комэска и машиной, и огнем пулеметов.
- Ну и?
- Выводы? Изволь. Я не случайно упомянул о приказе Новикова следовать на базу самостоятельно. Аркадий мог бы на законных основаниях воспользоваться этим приказом. Но комэска он не оставил, вовремя подоспел на выручку. Завязав бой с "мессершмиттами", Аркадий не оборонялся пассивно, а наступал и победил. В драчке он успешно реализовал свой замысел о новом тактическом приеме. Первый вывод - чувство товарищества. Второй - смелость, мужество и находчивость. Третий - творческий подход к своей профессии. Я убежден, что в любой среде и, как ты, Колебанов, выражаешься, при любом стечении обстоятельств Аркадий не ослабнет, не сломится, не покривит душой.
Сумцов, вопросительно посматривая на Сбоева, зашуршал запиской.
- Читай, Леня.
"Ковязин - верный товарищ и толковый командир. Он хладнокровен, смел. Летчик-мастер. Инициатива. Постоянный поиск нового в пилотаже. Вера в разгром фрицев".