- Направим в РО {} батальона. Мне он больше не нужен. Надо нам с вами немедленно установить наблюдение за южной окраиной Малой Гуты и взять Тарасова. Этот - птица поважнее. Он нам кое-что откроет посерьезнее. Возможно, что мы напали на след резидента. Непременно у них где-то здесь должен быть резидент. - Он потер лоб ладонью, откинул волосы и засмеялся: - Ловко мы с вами раскололи этого типа!
- Я вышлю в Малую Гуту секрет, - сказал я, отведя в смущении глаза и в то же время радуясь тому, что Бардин ничего не знает, - не знает, какой я профан. Мне в ту минуту было не до смеха и казалось, что я заслуживаю только презрения и порицания.
VIII
Отправив задержанного в РО батальона и выслав секрет на южную окраину Малой Гуты, я решил, что все уже сделано и остается только ждать, когда мой помощник, ушедший с нарядом, приведет на заставу второго шпиона.
В тот же день я вместе с Грибовым и Иваном вышел на участок для патрулирования дороги между Малой Гутой и Большими Мельницами. Шли мы уже не так весело, как вчера с болтливым Фомушкиным. Грибов, поглядывая по сторонам, молчал. Ни слова не слышно было и от моего Ивана. Он, как Назиров Фомушкину, во всем старался, кажется, подражать Грибову.
"Испортит он мне Ивана, - неприязненно, с ревнивой обидой думал я. - Одеревенеет с ним мой Иван. Надо будет пореже посылать их в паре".
Неприязненное мое чувство к Грибову теперь усилилось, хотя я не мог не отдать ему должное как человеку опытному и зоркому, сумевшему распознать врага в том, кого я готов был счесть за друга. Мне было обидно, я чувствовал превосходство Грибова над собой. И потому, что мне страстно хотелось, чтобы превосходство было на моей стороне, я решил не вмешиваться сейчас в то, что будет делать Грибов, а понаблюдать за ним со стороны. Мне тогда стыдно было признаться в этом даже самому себе, но я хотел поучиться у него.
Грибов останавливал встречных, поджидал попутчиков, проверял у них документы, расспрашивал, откуда и куда они идут. Мое присутствие нисколько не смущало и не обременяло его. Он был нетороплив, сдержанно требователен и возвращая документы их владельцам, приложив руку к пилотке, говорил одну и ту же казенную фразу:
- Все в порядке. Можете следовать.
Так мы дошли до развилки дорог, что в трех километрах западнее Больших Мельниц. Здесь решено было остановить и проверить несколько машин, изредка проезжавших мимо нас. Грибов вынул из-за голенища два флажка - красный и желтый, встал на перекрестке.
Мы с Иваном уселись на обочине; когда Грибов останавливал машину и проверял документы у водителя, тоже выходили на дорогу и осматривали кузов.
На перекрестке мы пробыли около часа, осмотрели шесть машин, ничего не нашли, и я, по привычке стеснявшийся причинить людям хлопоты и неудобства, начал чувствовать себя неловко перед теми, кто проезжал мимо нас, и к машинам подходил уже не так смело, как вначале. Все эти проверки казались мне ненужными, лишними и обременительными. В самом деле, машины принадлежат воинским частям, едут в них фронтовики, для чего же этих людей тревожить, подозревать в чем-то нехорошем, предосудительном, преступном и, следовательно, обижать их этим? Я даже с некоторой завистью смотрел на Грибова и Ивана, которые так спокойно и независимо, с сознанием своей правоты, держались с людьми и которым, кажется, были чужды те чувства, что мучили сейчас меня.
- Давайте кончать, - сказал я Грибову. - Проверим еще одну машину - и на заставу.
Машина шла порожняком, в кузове сидело шесть человек, как объяснил нам шофер, случайных попутчиков, подобранных по дороге: два офицера - майор и лейтенант, сержант, старшина и два солдата.
Грибов влез в кузов, встал посредине, широко расставив ноги, и по очереди принимал и рассматривал документы.
Майор и лейтенант были из одной дивизии, веселые, нетерпеливые. Они получили отпуск и ехали к родным. Я с сочувствием глядел на них, прекрасно понимая, что значит получить отпуск и ехать домой. Каждая минутная задержка кажется вечностью.
Майор, улыбнувшись, сказал Грибову, принимая от него свои документы:
- Только поскорее, пожалуйста, товарищ сержант.
Грибов, уже разглядывавший документы лейтенанта, не ответил ему.
- И верно, старший сержант, давай побыстрее. - Лейтенант с вызывающей усмешкой глядел на него. - Все мы с переднего края, документы в порядке.
Но Грибов и лейтенанту ничего не ответил.
"Совсем неучтиво", - подумал я и, чувствуя, как неприязнь к Грибову начинает возрастать во мне и меня все больше возмущает его обстоятельная неторопливость, сказал:
- Пошевеливайтесь, товарищ Грибов.
Грибов с укором посмотрел на меня, послушно сказал:
- Есть пошевеливаться, товарищ капитан, - но, как я с неудовольствием заметил, спешить не стал.
Последним, у кого он взял документы, был пожилой солдат с орденом Красной Звезды на вылинявшей, не однажды стиранной гимнастерке.
Грибов долго, неторопливо, как показалось мне, нарочно подчеркивая этим, что хозяином положения, даже несмотря на мое замечание, остается он, вертел в руках, перелистывал красноармейскую книжку солдата.
"Да, я прав в своем отношении к нему, - думал я, чувствуя все возрастающее раздражение к поступкам этого обстоятельного человека. - Его бдительность, которою все мы восторгаемся и ставим в пример другим, есть не что иное, как своеобразная болезнь. Нельзя же всех подозревать в злонамерениях!"
- Вы куда едете? - кончив наконец рассматривать книжку, но не возвращая ее солдату, спросил Грибов.
- На станцию Гусино, товарищ старший сержант. - Солдат снизу вверх просительно глядел на него.
- В командировку? - Грибов смотрел то в книжку, то на солдата.
- Да.
- Дайте ваше командировочное предписание.
Солдат беспокойно завозился, стал торопливо, сбивчиво объяснять:
- У меня нету его. Мне товарищ интендант говорит: поезжай, Чувашов, скорее в Гусино. Валяй без предписания, сойдет. Я, говорит, не в Москву тебя посылаю. Валяй, говорит…
- Почему же он не выдал вам предписания? - Грибов бесстрастно, в упор смотрел на него.
- Печать-то в штабе полка, а дело наше срочное, - беспокоился солдат. - Не в Москву, говорит, посылаю. Никто тебя не задержит, рядом тут.
Грибов опять принялся рассматривать красноармейскую книжку.
- Эх! - махнул рукой лейтенант. - Решайте скорее, старший сержант. Делать вам, что ли, нечего? На передовую бы вас - там бы научились проворству…
- Сейчас решим, товарищ лейтенант, - невозмутимо ответил Грибов. - Сходите! - вдруг резко приказал солдату, пряча его книжку в карман своей гимнастерки.
- Как же это, товарищ старший сержант… - Солдат был огорчен, растерян, жалок. - Мне же в Гусино надо, у нас дело срочное, я задания не выполню… - Он нехотя поднялся, взял лежавший возле него вещевой мешок, поглядел на меня с мольбою в глазах: - Товарищ капитан…
- Выполняйте, что приказано вам старшим сержантом, - сказал я, спрыгнув с подножки.
То решение, которое принял Грибов, было единственно правильным формально. Я это понимал, и в то же время мне было жаль солдата, которого, я был уверен, в конце концов придется отпустить, и, стало быть, мне снова, еще раз, надо будет испытать стыд и неловкость за свой поступок, за причинение обиды ни в чем не повинному человеку.
- Какая-то дикая жестокость, - вдруг сказал лейтенант. - Едет человек в командировку, а тут всякие тыловики хватают его.
Я невольно вздрогнул от этих слов. Злость, раздражение, неудовольствие, которые едва сдерживались во мне, вдруг обернулись против лейтенанта.
- Прошу, товарищ лейтенант, не вмешиваться в действия старшего пограничного наряда! - резко сказал я, покраснев от злости.
Лейтенант тоже разозлился, что-то хотел ответить мне, но майор, похлопав его по плечу, произнес:
- Спокойнее, спокойнее. Не мешайте им заниматься своим делом.
Солдат, вздохнув, неуклюже перелез через борт, спрыгнул на землю, и машина поехала в сторону Малой Гуты, откуда до станции Гусино было еще километров тридцать.
На заставе Бардин допросил солдата. Ничего нового тот не сказал и только беспокоился, дадут ли ему справку, что он был задержан: ему надо было чем-то оправдаться перед интендантом.
У него отобрали орден, обмотки, ремень, спички, табак, сняли с пилотки звездочку и посадили в КПЗ.
Вечером из Малой Гуты вернулся Зверев, весь день пробывший там в секрете. Человек с вещевым мешком в левой руке на свидание не пришел.
IX
- Странно, очень странно, - проговорил Бардин. - Почему же он не пришел, когда должен был непременно прийти? Что ему могло помешать явиться на это свидание? Что его спугнуло? Где он сейчас? Положение осложнилось, капитан.
Мы с ним сидели на крыльце школы. Слушая Бардина, чувствуя, что он встревожен, я все же думал не столько о том, почему не явился на свидание человек с вещевым мешком в левой руке, сколько о старом солдате, сидящем у нас в КПЗ, и спросил о нем у Бардина.
- И с ним пока ничего не ясно, - ответил он.
- Что же тут неясного?
Бардин с удивлением поглядел на меня.
- А зачем он, собственно, ехал в тыл с переднего края, не имея на то никаких документов? Даже если в этом деле виноват не он, а тот, кто послал его, то и того человека следует призвать к порядку за нарушение строжайших приказов командования.
Мне показалось это не очень убедительным, и я сказал:
- Надо больше доверять людям.
Бардин засмеялся, покровительственно, дружески хлопнул меня по плечу.
- Да вам никто не мешает, доверяйте. Как же, без этого нельзя было бы и жить. Но доверять-то надо все-таки с разбором. - Он, сощурясь, поглядел на меня. - Знаете, что я вам скажу? Только не обижайтесь, хорошо? Так вот: вы человек хороший, но в вас еще такой ваты полно!.. Вы мягкий очень. Из вас ее надо безжалостно по-вытрясти. Тогда вы совсем хороший будете, пожестче.
Я, конечно, обиделся, что меня надо трясти, словно грушу, но ответить не успел.
Выскочил из дома радист, протянул мне шифровку:
- Радиограмма из батальона.
Я ушел к себе расшифровывать ее.
"Вышлите к восьми ноль-ноль семнадцатого штаб батальона Фомушкина и Назирова для прохождения двухнедельных снайперских сборов на переднем крае, снабдив продовольствием трое суток и аттестатом".
"Черт знает что! - разозлился я, переведя при помощи кода эту фразу. - "Вышлите к восьми ноль-ноль", а сейчас уже девять вечера, до батальона восемнадцать километров. Неужели они раньше не могли сообщить? И для чего вообще эти сборы? Людей на заставе и так не хватает, а теперь еще двух человек забирают".
"В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое перехвачена работа передатчика неизвестным кодом, - читал я дальше. - Усильте наряды в районе высадки парашютиста Большие Мельницы, Малая Гута - вероятном нахождении радиопередатчика. Вышлите лесной массив повторную РПГ. Результатах работы наряда доложить семнадцатого восемнадцать часов".
Это разозлило меня еще больше.
"Усильте наряды, вышлите РПГ", - в сердцах передразнил я, - А сами двух человек на сборы забирают. Кем я, колхозными мальчишками, что ли, буду наряды усиливать? Чертова служба, штабники несчастные, только бы приказы составлять, а как их выполнять будут - не их дело!"
"Воинской части шестьдесят девять восемьдесят три дезертировали рядовые Чувашов и Сапочкин, Примите меры их задержанию".
Прочитав это, я позабыл и о своей обиде на Бардина, и о злости на батальонных штабистов. Так вот он кто, оказывается, этот скромный старый солдат Чувашов!
X
- Ну, Чувашов, садитесь и рассказывайте, - сказал Бардин, когда дежурный по заставе ввел солдата.
Чувашов сел, кротко, чуть щурясь и склонив голову набок, поглядел на Бардина. Тот сидел за столом, подперев кулаками голову, пристально и холодно смотрел на солдата.
- О чем рассказывать, товарищ капитан?
- О том, почему вы решили дезертировать.
Чувашов качнулся, будто эти спокойно, обыденно произнесенные слова хлестнули его по лицу, да так сильно, что он едва усидел на табурете.
- Откуда вам известно? - тихо спросил он, опустив глаза.
- Это правда? - Бардин продолжал сверлить его взглядом.
Чувашов молчал, глядя в пол.
- Я вас спрашиваю, Чувашов, это правда?
Солдат вдруг сполз с табуретки, встал на колени.
- Я не знаю, что со мной случилось, я точно помешался. У меня на глазах разорвало человека снарядом, и я не выдержал, словно стал не в своем уме. Отправьте меня обратно… пощадите… Я оправдаю… клянусь детьми, всем, что свято для меня…
- Встаньте, - брезгливо сказал Бардин.
Чувашов покорно поднялся, исподлобья глядя на Бардина. Губы его тряслись. В эту минуту он действительно имел вид человека с помутившимся рассудком.
- Где Сапочкин? - спросил Бардин.
- Не знаю, ничего не знаю… Пощадите меня, верните обратно…
- Это мы, конечно, сделаем, вернем, - сказал Бардин. - Но ведь вы орденоносец. Вот ваш орден. - Он взял лежавший на столе, рядом с красноармейской книжкой дезертира, орден. - В чем тут дело?
- Не знаю, ничего не знаю, - словно в бреду бормотал Чувашов. - У меня вроде туман какой в голове. Как разорвало при мне человека, у меня на уме одно только стало - спасаться. - Он закрыл лицо руками, застонал: - Что я наделал, что наделал!..
Я с омерзением глядел на него и думал: "Где же границы человеческой подлости?"
Бардин начал было писать протокол допроса, но вдруг решительно отложил ручку в сторону, скомкал бумагу, разорвал ее на мелкие клочки, швырнул под стол, в корзину, встал, прошелся из угла в угол. Потом пристально, даже с некоторым любопытством поглядев на дезертира, обернулся к двери:
- Дежурный, уведите задержанного.
- Что же будет теперь со мной, товарищ капитан? - спросил Чувашов плаксивым, потерянным голосом.
Бардин, не ответив, пропустил его мимо себя и захлопнул дверь.
После этого он долго ходил из угла в угол, заложив руки за спину. Я спросил о том, что удивило меня, показалось мне странным, нелепым:
- Почему вы не оформили протокола?
Бардин подошел к столу, взял орден Чувашова и, вертя его в руках, разглядывая, сказал:
- Потому что я не верю, что он дезертир.
- Но вот же радиограмма! - Теперь уже я с некоторой снисходительностью смотрел на него. - И Чувашов признался.
- Все это так: и радиограмма, и его признание, а я все-таки не верю.
- Чему же не верите? Тут же все ясно!
- Не будем спешить с выводами. Давайте порассуждаем. Есть такая пословица: семь раз отмерь, а один раз отрежь. Вот давайте померяем. Во всем этом деле, мне кажется, не хватает логики. Начнем с того, что Чувашов едет с фронта в командировку, не имея в руках командировочного предписания. Возможно ли это? Вполне возможно. Бывали такие случаи? Бывали. Красноармейская книжка у Чувашова в порядке, в командировку послал его начальник. Чувашов тут лично ни в чем не виноват. Он выполнял приказание. Но вот мы получаем радиограмму. Чувашова, оказывается, в командировку никто не посылал, он трус, дезертир, сбежал с поля боя. Бывали такие случаи? Бывали. Но тут и начинается непонятное. Чувашов не новичок на фронте, в его книжке написано, что он призван из запаса в августе 1941 года. Значит, элементы трусости у него должны были бы проявиться и раньше, однако он награжден орденом, а трусов, как известно, орденами не награждают. В чем же дело?
Бардин ходил по комнате. Я уже знал эту его привычку - думать вслух, похаживая из угла в угол. Сейчас он не столько отвечал на мой вопрос, сколько разговаривал сам с собою.
- Теперь отвлечемся немного в сторону, - продолжал он. - Сегодня в полдень в Малую Гуту должен был явиться на свидание человек с вещевым мешком в левой руке, Тарасов. Но не явился. Почему? Возможно, что он где-нибудь задержался и может явиться завтра, послезавтра. Все это, я говорю, возможно. Но почему он все-таки сегодня не пришел?
- Какая же здесь связь с дезертиром? - в недоумении пожал я плечами. - Тут уж совсем, кажется, нет никакой логики.
- Пока никакой. Но надо подумать, может быть, она и найдется.
Бардин подошел к столу, взял красноармейскую книжку Чувашова, стал ее листать, вертеть в руках и так и этак, потом со вздохом разочарования небрежно кинул на стол.
- Очень, знаете ли, странно. - Он, сощурясь, поглядел в потолок. - Человек, награжденный боевым орденом, струсил.
- А все-таки он дезертир! - воскликнул я с такой же упрямой радостью, с какой, вероятно, кричал Коперник, что земля все-таки крутится. Мне было лестно хоть в этом-то чувствовать свою правоту и даже некоторое свое превосходство перед Бардиным.
- Да, пока мы его будем считать дезертиром. Против фактов, как говорят, не попрешь. Факт - вещь упрямая. - Он нагнулся над столом, стал вновь рассматривать чувашовский орден, и в эту минуту что-то произошло с ним. Лицо его оживилось. Он поспешно вытащил из кармана лупу, прищурясь, нацелился ею на орден, уже с удовольствием приговаривая: - Так-так-так. - Потом позвал меня. - Идите-ка сюда. - Протянул орден, лупу: - Поглядите.
Я поглядел. Орден как орден. Ничего в нем особенного не было.
- Вглядитесь-ка, - настаивал Бардин. - Орден-то не настоящий. На обычных орденах красноармеец обут в сапоги, а здесь в ботинки с обмотками. Перестарались. Дежурный! - крикнул он, повернувшись к двери. Голос у него был теперь веселый, властный. - Приведите задержанного. - И, глядя на меня, засмеялся, потирая в нетерпении руки. - Вот хитрая бестия, а?
Когда дежурный ввел Чувашова, Бардин сказал:
- Садитесь, Чувашов, и рассказывайте все по порядку.
Чувашов продолжал стоять.
- Я вам все рассказал, товарищ капитан.
- Я не про то совсем, - отмахнулся Бардин. - Я о другом теперь. Ведь вы не дезертир.
Я внимательно следил за выражением лица Чувашова. Но при этих насмешливых, сказанных как бы между прочим, словах Бардина на нем не дрогнул ни один мускул.
- Что же вы молчите? - продолжал Бардин. - Не хотите говорить? Ну, чтобы нам с вами не терять зря времени, давайте мы вот как сделаем. Вот ваш вещевой мешок. - Бардин сходил в угол, принес оттуда вещевой мешок Чувашова. - Возьмите его в левую руку. Берите, берите, не бойтесь. Вот так. Теперь представьте, что вы находитесь не в этой комнате, а в деревне Малая Гута, на южной ее окраине. Правда, вы должны были быть здесь, в Знаменке, но тут поселились пограничники, и встреча была перенесена в Малую Гуту. Теперь вы подходите ко мне и говорите: "Нет ли закурить махорочки? Своя вся извелась". Ну, давайте говорите, Тарасов! Ну!
- А дальше что? - спокойно спросил тот.
- Неужели вам не ясно, что дальше?
Чувашов-Тарасов отбросил вещевой мешок в сторону, сел на табуретку, угрюмо сказал:
- Дайте закурить.
Бардин протянул ему папиросу, зажег спичку.
- Кто резидент?
- А вам не все равно? - Чувашов-Тарасов, жадно затягиваясь, насмешливо глядел на него.
- Нет, не все равно.
- Гуго Фандрих.
Я увидел, что Бардин даже просиял при этих словах.
- Давайте его координаты.
- Они вам уже не помогут.
- Вы так думаете?