Повесть показывает острую классовую борьбу в Польше после ее освобождения от фашистских захватчиков. Эта борьба ведется и во вновь создаваемом Войске Польском, куда попадает часть враждебного социализму офицерства. Борьба с реакционным подпольем показана в остросюжетной форме.
Содержание:
Введение 1
Часть первая 1
Часть вторая 14
Часть третья 21
Часть четвертая 31
Часть пятая 44
Примечания 54
Вацлав Билиньский
Шестая батарея
Введение
В битком набитом купе полумрак от табачного дыма. Большинство пассажиров - это бойцы, возвращающиеся на фронт из отпусков, запасных полков и госпиталей. Среди людей в военной форме лишь кое-кто в штатской одежде.
На третьей, самой верхней, полке сидит подпоручник Мешковский. Снизу до него долетают обрывки фраз. Один рассказывает об эпизодах из своей фронтовой жизни, другой восхищается какой-то Машей, самой красивой, по его словам, из всех женщин.
Светает. К утру заметно похолодало. На Мешковского наваливается сонливость. Он закутывается в шинель и засыпает. Но сон не приносит облегчения, подпоручник просыпается еще более разбитым.
Поезд замедляет ход и въезжает на какую-то станцию. "Брянск", - слышится чей-то голос.
Из Москвы Мешковскому не удалось сесть в переполненный киевский поезд. Поэтому пришлось ехать через Брянск. Он знает этот город только по военным сводкам: "Крупный промышленный центр и важный железнодорожный узел…"
Выйдя из вагона на перрон, офицер останавливается и с интересом осматривается.
По песчаной насыпи, на которой отчетливо видны следы недавно засыпанных воронок от авиационных бомб и артиллерийских снарядов, проложены новые рельсы. Станции как таковой нет. Ее заменяет временный барак, свежие доски которого еще пахнут смолой. Среди нагромождения искореженных рельсов, поломанных шпал и сожженных вагонов, на том месте, где возвышался когда-то железнодорожный вокзал, - только руины. Позади них, на широком, заросшем буйной растительностью пустыре, торчат закопченные трубы печей и развалины домов. И только эти сверкающие на солнце рельсы нового железнодорожного полотна свидетельствовали, что здесь, в этом хаосе, оставшемся после ожесточенных боев, уже приступили к наведению порядка.
Сошедшие с московского поезда пассажиры направились к станционному бараку. Там Мешковский узнал, что поезд на Киев отправится лишь во второй половине дня, поскольку из-за сильной бомбежки мостов через Днепр на трассе где-то возник затор.
Мешковский поглядел на пассажиров, прочитал висевшие на стенах газеты, и объявления, выпил кружку воды из стоящего в углу бака. Почувствовав голод, решил разыскать продпункт. Какой-то железнодорожник показал ему одиноко стоявший в тупике вагон.
Солнце стояло уже высоко в небе. Щуря глаза от яркого света, Мешковский любовался изумрудно-зеленым цветом растительности. Такой она бывает только ранней весной, когда трава и листья еще не изведали летней жары и зноя. А небо! Его нежная лазурь, контрастируя с легкими белыми облаками, напоминала дорогую эмаль. Возле продпункта толпилась группа бойцов. Офицер на всякий случай расспросил солдат, чем там можно подкрепиться. Ответ был обнадеживающим. Подойдя ближе, Мешковский увидел среди полинявших от солнца и дождей гимнастерок красноармейцев польский мундир. В центре группы стоял молодой высокий и широкоплечий сержант. Из-под лихо сдвинутой набок конфедератки выбивалась пышная шевелюра. Заметив Мешковского, он отдал честь и представился. И сразу же с обеих сторон посыпались вопросы.
Сержант почти год провел в госпитале после тяжелой контузии, полученной в бою под Ленине. Ему надоело торчать в тылу, и он с радостью возвращался в свою часть в Житомир.
- Говорят, что вот-вот начнется новое наступление, - сообщил он офицеру. - Поэтому так и спешу! Ведь теперь начнут освобождать наши земли. Разве в такое время усидишь в госпитале?
До появления Мешковского Брыла - так звали сержанта - рассказывал красноармейцам о Польше.
- Их интересует все, - обратился Брыла к офицеру. - Хорошо, что вы, товарищ подпоручник, подошли, а то одному уже не справиться. - Он улыбнулся, обнажив ровные белые зубы.
Но Мешковский не успел включиться в разговор, потому что начали выдавать продукты. На это ушло около часа. Приготовить нехитрую солдатскую еду взялся Брыла. Он был старым воякой, имел в этих делах опыт. В 1-й польской пехотной дивизии имени Тадеуша Костюшко служил с момента ее создания, а до этого, с 1941 года, воевал в рядах Красной Армии.
Перекусив, вся группа бойцов расположилась в ожидании поезда на пригорке возле железнодорожного полотна. Лежа на нагретом песке, они наслаждались ярким солнцем, звенящей тишиной весеннего дня. Курили крепкий табак, от которого перехватывало дыхание: им угощал усатый старшина. Кто-то вспомнил бои под Брянском, кто-то - свою девушку. Усач рассказал о замечательных вишнях, которыми славился их колхоз, и вкусных арбузах. Однако черный как смоль грузин перещеголял его рассказами о винограде, персиках и других экзотических плодах далекого Кавказа.
Мошковский лежал на спине, глядя в небо. Нежные лучи солнца и легкое дуновение ветерка действовали усыпляюще. У него уже закрывались глаза, когда Брыла внезапно спросил:
- А вы, товарищ подпоручник, задумывались, какой будет Польша, за которую мы сражаемся?
- Какой? Лучше, чем была… - ответил тот.
Брыла приподнялся на локте и, уставившись на него, продолжал:
- А почему?
Мешковский поборол сонливость.
- Должна стать лучше! Если мир останется таким, каким был, зачем тогда пролито столько крови?
- А те, кто раньше правил? Думаете, просто так отдадут власть?
- Их никто об этом и спрашивать не будет…
Брыла задумчиво пересыпал из руки в руку горсть песка. Выражение лица было сосредоточенным.
- Вы их недооцениваете. От власти они просто так не откажутся…
Часть первая
I
При въезде в Люблин дорога шла в тени старых развесистых лип. За ними невинно и чуть ли не идиллически белели бараки бывшего фашистского лагеря уничтожения - Майданека. В умытом утренним дождем шоссе отражалось небо.
На этом фоне издалека был виден советский контрольно-пропускной пункт: трехцветная арка, огромные плакаты Кукрыниксов с карикатурами на Гитлера, полосатая будка часового и шлагбаум.
Дежурил на КПП старшина, паренек с совсем еще юношеским лицом. Однако бросалась в глаза его военная выправка, характерная для бывалых солдат. Гимнастерка, брюки, сапоги, пилотка с особым шиком сидели на нем.
Старшина был полон энергии, ни минуты не мог находиться в неподвижности. Когда движение на шоссе замирало, он негромко напевал частушки, а его ноги непроизвольно отбивали такт. Он прерывал пение, лишь увидев приближающиеся машины. Останавливал их, проверял документы и уставным жестом разрешал двигаться дальше, отпустив на прощание какую-нибудь шутку.
К нему подошел польский офицер со знаками различия подпоручника. Старшина отдал ему честь и дружелюбно спросил:
- Чем могу помочь союзнику?
Оказалось, что поляк направлялся в Хелм. Старшина даже зачмокал губами от досады: несколько минут назад в ту сторону проследовала колонна автомашин. Увидев огорченное лицо офицера, он широко улыбнулся и начал успокаивать его:
- Да вы не расстраивайтесь! Подождите немного. Скоро наверняка подвернется другая машина, - и добавил: - А закурить не найдется?
Поляк достал портсигар. Угощая, предупредил:
- Немецкие… Слабые…
Старшина взял одну сигарету, внимательно осмотрел ее со всех сторон.
- Ничего, - сказал он и спрятал в карман гимнастерки. Затем вытащил пластмассовую коробочку с табаком и протянул офицеру: - Махорка… Не желаете?
Шоссе было пустынным, движение на какое-то время прекратилось. Поляк и русский уселись на лавочку возле будки часового. Разговорились о житейских и ратных делах. Когда снова показались машины, красноармеец вернулся на середину шоссе.
Офицер остался один. Он был невысокого роста, шатен, с худощавым загорелым лицом. Живые глаза, узкий с небольшой горбинкой нос, тонкие губы, выдающаяся вперед челюсть придавали его лицу мужественный вид. Это впечатление еще больше подчеркивали одежда - полинявшие гимнастерка и брюки, отслужившие свой век кирзовые сапоги, переброшенная через плечо плащ-накидка - и внушительный трофейный парабеллум в черной кобуре.
Офицер долго сидел неподвижно. Наконец он будто очнулся, положил на колени большой летный планшет, вынул из него бумагу и начал что-то писать, полностью углубившись в это занятие. Его прервал возглас старшины:
- Скорее, товарищ подпоручник! Машина в Хелм!
Перед шлагбаумом стояла полуторка. Ее водитель засовывал в карман возвращенные старшиной документы. Офицер быстро схватил свои пожитки и побежал за уже тронувшимся грузовиком. Размахнувшись, забросил в кузов вещмешок, схватился руками за борт и легко прыгнул в кузов. Козырнув на прощание старшине, он обернулся, присматриваясь, где бы можно сесть.
Прислонившись к задней стенке шоферской кабины, на каких-то ящиках сидел единственный пассажир, тоже офицер. Показав на место рядом с собой, пригласил:
- Идите сюда, подпоручник. Впереди не так трясет… - и вдруг обрадованно воскликнул: - Да ведь мы знакомы, провались я на этом месте! Подпоручник Мешковский! Что за встреча!
Новый пассажир, усаживаясь, вглядывался в попутчика.
- Хоть убейте, не припоминаю…
- Наверное, из-за этого, - усмехнулся тот, касаясь рукой еще свежего, красноватого шрама на правой щеке. - Вспомните Брянск…
- Ну конечно же! Брыла! Теперь вспомнил. А где это вам так поцарапали физиономию?
- Под Варкой. Осколком… Куда путь держите?
- В Хелм. А вы?
- Туда же. В офицерское артиллерийское училище.
- Вот это да! Я тоже получил туда назначение. Так что нашу встречу надо обязательно обмыть. И не только встречу. Вижу, что успели заработать офицерские звездочки…
- Три месяца назад.
- Постойте-ка… Если мне не изменяет память, то в Брянске вы не имели ничего общего с артиллерией, верно?
- Да, я получил туда назначение в Житомире, после окончания курсов политработников.
- Вот оно что…
И Мешковский заговорил о чем-то другом. Видимо, хотел сменить тему разговора. Но Брыла перебил его:
- Чувствуется, что вы не очень-то жалуете нас политработников.
- Да нет, почему же…
- Это видно по выражению вашего лица. Интересно знать: почему?
Мешковский смутился. Прямо поставленный вопрос застал его врасплох. Однако он тотчас же взял себя в руки и непринужденно объяснил:
- Откровенно говоря, я считаю вас в какой-то степени временным приложением к армии. В моей части политработники были… ну как бы это сказать… - запнулся он, подыскивая подходящее выражение, - полугражданской службой.
- Понимаю. И думаете, везде так?
- Да нет… Не знаю. Впрочем, посмотрим, как будет в училище.
Какое-то время они сидели молча. Брыла задумался, а потом вдруг спросил:
- Вы хороший артиллерист?
- Да так себе. Средний. А что?
- Хотелось бы подучиться артиллерийскому делу. Поможете?
Мешковский удивился. В части, где он служил, лишь немногие политработники интересовались артиллерийской наукой. Взглянул на Брылу с симпатией.
- С удовольствием. Можете рассчитывать на меня.
Машина вдруг резко, чуть ли не под прямым углом, свернула. Миновали какой-то поселок из нескольких убогих каменных домишек, разбросанных вдоль шоссе. За ним началась плохая дорога. Машину подбрасывало на ухабах, ящики гремели…
Разговор прервался. Вокруг простиралась однообразная равнина: серо-бурые полосы вспаханных полей, изрезанные желтовато-зелеными грядками, сахарной свеклы, редкие деревья, одинокие хаты с почерневшими соломенными крышами, отдельные фигурки работающих людей. На горизонте пылал яркий багрянец заката, обещая ветреную погоду.
Когда машина снова выбралась на хорошую дорогу, Брыла, описав рукой широкий полукруг, сказал:
- Ну вот и встретились на родной земле…
Это прозвучало немного восторженно. Мешковский едва заметно улыбнулся.
- Вижу, что у вас отличное настроение…
Брыла не отреагировал на иронию.
- Да. С того самого момента, как мы пересекли Буг.
В его голосе послышалось нечто такое, что заставило Мешковского внимательно взглянуть на попутчика. Брыла заметил это и, как бы оправдываясь, добавил:
- Видите ли, я очень тосковал по родине. И теперь каждый человек, которого я встречаю, даже каждая деревня, которую вижу впервые в жизни, кажутся мне близкими, родными…
Мешковский пожал плечами.
- Родину и я люблю!.. А с людьми бывает по-всякому!
Дорога снова стала ухабистой. Слева тянулся редкий перелесок, справа - заболоченная низина, поросшая камышом, посреди которой поблескивало зеркало зеленоватой, застоявшейся воды. Оттуда повеяло холодом. Офицеры плотнее закутались в плащ-накидки и умолкли.
Машина пересекла железнодорожную линию и начала карабкаться вверх по крутому склону. Водитель со скрежетом переключил передачу, и мотор заработал на больших оборотах. Скорость упала. С телеграфного столба, мимо которого они проезжали, поднялась совка и бесшумно улетела в сгущающуюся с каждой минутой тьму.
Когда машина преодолела подъем, ухабы сменились асфальтом. И Брыла, усаживаясь поудобнее, вернулся к прерванному разговору.
- Вы довольны назначением?
Мешковский переспросил:
- Доволен ли я назначением в училище? - и ответил: - Да ну его к чертям! Дисциплина и муштра с утра до поздней ночи. По сравнению о фронтовой жизнью это сущая каторга…
- Да. Фронтовых друзей и мне жаль. И все же я доволен своим назначением. Рад, что буду воспитывать офицеров для нашей армии.
В голосе Брылы прозвучали те же восторженные нотки, с какими он только что говорил о Польше. Мешковский едва заметно пожал плечами.
- Я не идеалист и за возвращение в полк отдал бы, как говорится, полцарства.
Уже совсем стемнело, когда вдали замерцали тусклые огоньки. Они приближались к Хелму.
Машина, сбавив скорость, прогромыхала по деревянному мостику и помчалась, подпрыгивая, по булыжной мостовой.
Городок уже окутался ночной мглой и поднимавшимся с окружавших его лугов густым туманом. И только кое-где смутно виднелись желтоватые щелочки в зашторенных окнах. Царила полная тишина.
Они миновали еще несколько домов. Вдруг из какой-то подворотни выскочила освещенная на минуту фарами машины собачонка. Пробежав несколько десятков метров и, видимо, поняв, что ей не угнаться за автомобилем, залилась злобным, визгливым лаем. Тут же откликнулись с разных концов городка другие собаки. Спустя минуту снова воцарилась тишина.
Вдруг машина резко затормозила и остановилась. Оба пассажира больно ударились головой о решетчатое окошко водительской кабины. Оказалось, что они прибыли на место. Водитель вышел из кабины, обошел машину вокруг, ударяя ногой по колесам, и только потом вспомнил о пассажирах.
- Приехали, - сказал он.
Мешковский спрыгнул первым и принял от Брылы вещмешок и чемодан, за ним соскочил Брыла.
Попрощались с водителем, коротко поблагодарив его, и с грязной мостовой ступили на не менее грязный тротуар.
- Ну что, пойдем в училище? - спросил Брыла.
- Сейчас, ночью? - возразил Мешковский. - Надо где-то переночевать, а главное - перекусить. Я чертовски проголодался.
Из темноты вынырнул запоздалый прохожий. Они остановили его и спросили, где ближайшая гостиница и ресторан. Оказалось, в нескольких шагах отсюда.
- Но там уже, наверное, закрыто. Сомневаюсь, впустят ли вас. Советую пойти в комендатуру или магистрат, - посоветовал прохожий.
II
Ресторан действительно был уже закрыт. Но Мешковский заметил узкую полоску света, пробивавшуюся сквозь ставни.
Минут десять они настойчиво стучали в дверь, пока не послышались шаркающие шаги. Хриплый, грубый голос спросил:
- Кто там?
- Впустите, пожалуйста. Мы офицеры. Только что приехали и хотели бы у вас переночевать…
- Все закрыто. Никого не принимаем.
Но Мешковский снова начал колотить кулаком в дверь.
Это, по-видимому, вывело хозяина из себя.
- Я же сказал, что закрыто. Не шумите, людей разбудите.
- Буду стучать до утра, если не впустите нас!
Брыла хотел было успокоить товарища, но тактика Мешковского подействовала. Человек за дверью что-то пробормотал, повернул ключ в замке, дверь приоткрылась, и офицеры вошли. Хозяин попытался протестовать, но было уже поздно. Мешковский открыл дверь, ведущую в ресторан, решительно вошел, нащупал в темноте выключатель. Желтый свет залил комнату.
- В такое позднее время не могу… - не сдавался хозяин.
- Так что нам - умирать с голоду? - улыбнулся Мешковский. - Ничего не поделаешь! Хотя время и позднее, но придется нас накормить. Чего не сделаешь для защитников родины, верно?
Ресторанчик был небольшим. Низкий, потемневший от времени потолок, деревянные панели стен, дубовые столики и табуретки в псевдонародном стиле, большая, свисающая с потолка люстра, на стенах развешаны рога, голова лося, картины из охотничьей жизни. В глубине комнаты буфет, на нем - сверкающий никелем пивной агрегат, бутылки, стаканы, рюмки.
Мешковский с интересом осмотрел помещение. Затем повернулся к продолжавшему ворчать хозяину.
- Охотничий? Отличный у вас ресторанчик…
Владелец ресторана оказался невысоким лысым толстяком с лоснящимся от жира багровым лицом. Казалось, что его физиономия могла в любую минуту лопнуть. Комплимент Мешковского и то, что офицеры никак не реагировали на его жалобы, заставили его широко улыбнуться:
- Да, охотничий! Вы что же, никогда не были в Хелме?
- Никогда.
- Это видно. Иначе вы бы слышали о моем ресторанчике. Богушевский! - представился он.
Мешковский бросил через плечо Брыле:
- Ну, коллега, приглашаю отужинать. Пан Богушевский угощает нас ромштексом из косули.
- Да что вы! Во-первых, кухня уже не работает, а во-вторых, где сейчас достанешь дичь?! Не те времена…
- А накормить нас вам все-таки придется. Мы умираем с голоду!
- Если только что-нибудь из холодных блюд…
- Давайте, ну и к этому что-нибудь для согрева. А то я весь дрожу.
Толстяк исчез. Офицеры сбросили плащ-накидки и уселись поудобнее на деревянных лавках. Им хотелось спать, они ощущали страшную усталость, но прежде надо было утолить голод. Мешковский потянул носом и заявил:
- Э-э-э… он что-то стряпает. Чувствую запах жареного.
Сидели молча, пока не появился хозяин ресторанчика. Он нес на подносе тарелки с яичницей, хлеб, сыр, масло. Поставил все на стол и с довольным видом сообщил:
- Кушайте. Сейчас принесу еще колбасы и что-нибудь для согрева.