* * *
Известие о дезертирстве было вторым ударом по батарее.
На этот раз Слотницкий понял, что дело зашло слишком далеко и вряд ли закончится для него благополучно. На него как на воспитателя курсантов батареи ложилась ответственность за дезертирство.
После некоторых размышлений он написал рапорт с просьбой перевести его на другую должность и отправился с ним к Орликовскому, надеясь, что заместитель начальника училища правильно воспримет его поступок и оставит в училище.
Однако этому не суждено было сбыться. Орликовский как раз составлял донесение в Люблин и без колебаний принял решение по рапорту Слотницкого. Он тут же дописал: "Заместителя командира батареи, в которой произошло дезертирство, направляю в распоряжение вышестоящего начальства".
Наутро Слотницкого уже ее было в Хелме.
Зато осталась шестая батарея, внутри которой велась ожесточенная борьба. Орликовский настаивал на ее расформировании, но полковник Ольчик категорически возражал против этого. Он даже заявил своему заместителю, что, по его мнению, такая обстановка в училища вызвана отчасти его бюрократическими методами работы.
Вместо Слотницкого занятия вел Лис. От этого они не стали интереснее. Лис говорил сухим, казенным языком… При этом заместитель командира дивизиона и не скрывал своей неприязни к курсантам. Те сразу почувствовали это. Их будущее казалось им совсем беспросветным.
Несколько дней спустя после случая дезертирства тяжело заболел лейтенант Чернюк. Казуба разузнал, что врачи не обещают его быстрого возвращения в строй. Второй взвод остался без командира.
Ребят из шестой батареи охватило подавленное настроение. Им казалось, что все относятся к ним враждебно. Опозоренные, бессильные что-либо предпринять, не имея доказательств своей непричастности к этим происшествиям, они постепенно свыклись с мнением остальных, что являются противниками народной власти… Эти настроения использовала группа Добжицкого. По батарее расползлась, словно гнилая, вонючая плесень, сплетня о том, что во взводах сидят шпики, которые доносят о каждом разговоре, что батарея вот-вот будет распущена, а курсантов отправят в штрафные батальоны…
Такова была обстановка в шестой батарее, когда в училище прибыли подпоручник Мешковский и хорунжий Брыла.
Часть третья
I
Батарея спит. В казарме тишина. У дверей, "выстроившись", стоят сапоги. Их безупречно ровные ряды, блеск голенищ и ровно сложенные портянки свидетельствуют, что дневальный следит за порядком.
В спальнях близко друг к другу стоят двухъярусные койки. Хотя окна распахнуты настежь, воздух в небольших комнатах к утру становится плотным, тяжелым…
У двери спальни второго взвода торопливо и неслышно одевается Добжицкий. Он встает раньше всех. С подъема ему положено следить за соблюдением распорядка дня во взводе. Через несколько минут он проверит, как заправлены койки. Только на первый взгляд это кажется пустяком, а на самом деле - испытанный способ укрепления дисциплины. Кроме того, между взводами в этом отношении ведется как бы состязание.
Не спит еще один курсант. Его койка стоит у самого окна, парень стойко борется со сном, хотя глаза у него слипаются. У него на подушке тетрадь, и он беззвучно шевелит губами, что-то заучивая. Когда же сон все-таки одолевает курсанта и голова падает на тетрадь, тут же просыпается. Трет глаза руками, затем снова принимается за чтение.
Остальные спят. Их ровное дыхание не нарушает тишину, а наполняет жизнью. В помещении душно. Сейчас, когда до подъема остаются минуты, приходит самый крепкий и сладкий сон.
Резко врывается в тишину звонкая команда дневального: "Подъем!" Курсанты вскакивают с коек. Натянув одним махом брюки, выбегают в коридор за сапогами, затем наперегонки мчатся в умывальную комнату. Кто окажется там первым, тот выигрывает несколько ценных минут. Их можно использовать, чтобы более тщательно заправить койку, поговорить с товарищами или заглянуть в учебники.
Заместитель командира взвода внимательно наблюдает за своими подчиненными. Вдруг его лицо принимает суровое выражение. Подойдя к одной из коек, он резким движением срывает с нее одеяло. Под ним, согнувшись калачиком, спит маленький, худенький паренек. Добжицкий тормошит его за плечо:
- Вставайте, Ожга! Может, прикажете для вас устраивать подъем отдельно, а? - Он буквально стаскивает заспанного курсанта с койки. - Если еще раз придется так поднимать вас, получите два наряда вне очереди.
Стоящий рядом с Добжицким Ожга совсем похож на ребенка. Он трет, как маленький, глаза кулаками, морщится, будто вот-вот расплачется. Не очнувшись еще совсем ото сна, смотрит на командира. Проходит немало времени, прежде чем до него доходит, что он не дома. Только тогда курсант начинает торопливо одеваться, бормоча что-то под нос.
В умывальной комнате стоит шум голосов.
- Ну и сон мне приснился! - с сожалением в голосе говорит высокий, стройный брюнет. - Ну и девочка мне снилась - чудо! А грудь, а ножки…
- Ну и как, договорились встретиться? - любопытствует заспанный блондин.
- Малость времени не хватило. Надо же было дневальному объявить в этот момент подъем!
- Действительно, черт побери, не мог уж подождать, - сказал кто-то с досадой.
Кто-то в шутку замечает:
- Э-э, если бы он ждал, пока Вихшиньский нацелуется, то подъем устроили бы в восемь и мы наверняка остались бы без завтрака.
Стекла в окнах дрожат от взрыва хохота, сопровождаемого плеском воды, пофыркиванием и покашливанием курсантов. Кто-то нетерпеливо подгоняет: "Ну, быстрей, быстрей! Видите, люди ждут!"
Тем временем в спальнях идет заправка коек. Этим ответственным делом руководят заместители командиров взводов. От их глаз ничего не скроешь!
Через несколько минут койки заправлены, и курсанты собираются небольшими группами в коридоре. Дневальный объявляет:
- На зарядку, в две шеренги, становись!
Коридор гудит от быстрого топота ног. Беспорядочная толпа быстро превращается в две ровные шеренги курсантов.
* * *
Когда Брыла и Мешковский вошли в комнату, они застали там одного из командиров взводов. Тот, увидев Брылу, доложил, что он дежурит по батарее. Русская фамилия Романов и ломаный польский язык выдавали в нем советского инструктора. Мешковский вспомнил, что Чарковский говорил ему вчера о нем.
Небольшого роста, коренастый, широколицый, курносый, полноватые губы, выдающиеся скулы и ясные, улыбающиеся глаза… Таков был его облик, дополнявшийся добродушным и веселым лицом.
Польскую форму он носил так же, как привык носить свою, советскую. Фуражка на голове не набекрень, как носят поляки, а прямо, с опущенным на глаза козырьком. На груди поблескивал орден Красной Звезды, а рядом видавший виды гвардейский значок с потрескавшейся эмалью.
Романов испытующе приглядывался к вновь прибывшим. Отдав рапорт, перешел на русский:
- Ну, наконец-то прибыли! Долго ждали вас. Наверное, фронтовики?
- А как же! Фронтовики, - подтвердил Брыла, - А вы давно в училище?
- Давно, - кивнул Романов. - Да вот хочется обратно на фронт!
Немного поговорили о батарее. Потом дежурный офицер вышел проверить спальные помещения.
- Как устроились? Нашли квартиру? - обратился Брыла к Мешковскому.
- Да, и неплохую.
- Значит, мое предложение отпадает?
- Честно говоря, лучше жить у красивой хозяйки, - улыбнулся Мешковский.
- Вот оно что! Сразу бы так и сказали. Это совсем другое дело. А я остановился у командира батареи. Вы еще с ним не знакомы?
- Нет. Ну и как он? - поинтересовался Мешковский.
- Толковый мужик, только немного чудаковатый, носа от книжек не отрывает. Хочет наверстать упущенное и занимается с утра до поздней ночи. А так - приятный собеседник и хороший офицер.
- Надо бы ему представиться. Не знаете, когда он прибудет?
- Только на занятия. Тогда и познакомит нас с батареей. Сейчас сидит дома над книгами. Надо отдать ему должное - волевой человек.
Из-за закрытых дверей доносился шум становившихся в строй курсантов. Слышны были топот ног, команды, расчет по порядку номеров. Затем еще одна команда - и послышалось хоровое пение. Вскоре курсанты отравились на завтрак.
- Не пора ли и нам подкрепиться? - спрашивает Брыла. - Вы еще не были в столовой?
- Нет.
- А талоны у вас есть? - Брыла только сейчас заметил странное выражение лица Мешковского. Изучающе поглядев на него, спросил: - Что это вы так сегодня выглядите?
- Как? - удивился командир взвода.
- Ну, знаете… какой-то бледный…
- Это вам кажется.
- Ну нет уж, давайте выкладывайте, только без вранья, - улыбнулся хорунжий. - Вы выглядите так, как будто хозяйка взяла с вас плату за полгода вперед.
Мешковский засмеялся и, взяв хорунжего под руку, направился к двери.
В столовой было шумно. За столиками сидели офицеры, постоянно входили и выходили люди. Кивали друг другу в знак приветствия. Мешковского и Брылу никто здесь еще не знал. Они подсели к столику, за которым сидел усатый капитан, и молча приступили к завтраку. Уже собрались было уходить, когда в дверях появился Казуба. Увидев Брылу, улыбаясь, подошел к нему. Мешковский представился. Казуба сразу покорил ею неподдельным радушием.
- Брыла говорил мне о вас. Рад, что будем работать вместе, - сказал он. - Посидите еще немного. Подождите меня, поднимемся наверх вместе.
Он ел быстро, с жадностью. Брыла, глядя на него, пошутил:
- Зачем так спешить, это вредно.
Командир батареи улыбнулся.
- Я все так делаю - в темпе. И всегда почему-то не хватает времени…
Мешковский приглядывался к нему с любопытством. Вдруг он увидел, как в зал вошел Чарковский. Хотя их сосед по столу, капитан, уже ушел и место освободилось, Дада сел за один из дальних столиков.
Казуба проглотил последний кусок, уже поднимаясь из-за стола. Он поставил стул на место и, не дожидаясь товарищей, направился к выходу. В коридоре и на лестнице Мешковскому пришлось чуть ли не бежать, чтобы поспеть за ним.
Когда они входили в офицерскую комнату, батарея вернулась с завтрака.
Казуба теперь уже официальным тоном обратился к Брыле и Мешковскому:
- С расписанием занятий, наверное, уже познакомились?
- Так точно, - раздался дружный ответ.
- По поводу проведения политзанятий, товарищ Брыла, обратитесь в политотдел. А вам, товарищ подпоручник, - повернулся он к Мешковскому, - нужно ознакомиться с новой техникой. Поэтому на этой неделе занятия будем проводить по сокращенному плану. В пятницу покажете мне конспект занятий по артиллерийской стрельбе на следующий понедельник. - Он вынул из кармана блокнот и сделал какую-то пометку. - Согласны?
- Так точно, - ответил Мешковский с улыбкой. Командир батареи все больше нравился ему.
II
Построение на занятия проводил старшина батареи, старший фейерверкер Зубиньский, человек уже немолодой, с гладко выбритым лицом и крупным, с горбинкой, носом. Все в нем выдавало человека, привыкшего к воинской дисциплине. Ходил он пружинистой походкой и выглядел для своего возраста молодцевато. Команды подавал строгим, хорошо поставленным голосом. "Служака", - определил Мешковский.
Незадолго до того как старшина начал зачитывать приказ, появился Чарковский. Поздоровался с Казубой, затем представился Брыле. Мешковскому подал руку и, не говоря ни слова, подошел к своему взводу. Следом за ним вошел, запыхавшись и раскрасневшись от бега, молоденький подпоручник. Мешковский догадался, что это лейтенант Виноградов, напоминавший опоздавшего на урок ученика. Увидев, что перекличка еще не началась, облегченно вздохнул.
В приказе отмечалось, кто и чем должен заниматься, и сообщалось, что с сегодняшнего дня к исполнению обязанностей в батарее приступили новый заместитель командира батареи по политико-воспитательной работе (замполит) и командир второго взвода.
Когда старшина кончил читать, Казуба сказал по этому поводу несколько слов. После него, также коротко, выступил Брыла. Когда раздалась команда "Приступить к занятиям!", Мешковский повел взвод на занятия по артиллерийской технике. По дороге познакомился со своим заместителем, курсантом Добжицким. Разговаривая с ним, обеспокоенно думал: "Как же я выдержу эти занятия? Глаза буквально слипаются".
В батарее остались только командир первого взвода Романов, Брыла и старшина. Романов отправился в офицерскую комнату. Зубиньский стоял посреди коридора, нерешительно поглядывая на хорунжего. Наконец подошел к нему с явным намерением поговорить.
- Товарищ подпоручник, вы недавно в нашем училище?
Брыле понравились слова "в нашем училище", он кивнул в знак согласия и в свою очередь спросил:
- Как вам служится?
Зубиньский отвел взгляд в сторону. Ответил не сразу, после некоторого раздумья:
- Вам, наверное, нетрудно понять, что для меня, старого солдата, здесь много нового. Но что особенно мне нравится, так это человеческое отношение офицера к младшему командиру…
Побеседовав еще немного, старший фейерверкер попросил разрешения приступить к своим обязанностям. Брыла вошел в офицерскую комнату.
Романов не слышал шагов вошедшего и скрипа двери. Он сидел за столом, опустив голову на руки. Перед ним лежал маленький треугольник письма. Он обернулся лишь тогда, когда Брыла уже стоял у него за спиной.
- А, это вы, - сказал он потухшим голосом.
- Письмо с родимой сторонки? Вот это действительно радость… - начал было Брыла, но вдруг осекся.
На лице Романова было написано совсем другое. Он тряхнул головой и тихо сказал:
- Нет, это не радость…
Брыла больше не спрашивал. Он почувствовал, что каждое новее слово еще больше разбередит душу офицера, и перевел разговор на другую тему. Начал расспрашивать об училище.
Романов, по-видимому, пытался прогнать грусть и попробовал даже улыбнуться.
- Училище хорошее…
- А наша батарея?
В глазах советского офицера промелькнула искорка живого интереса.
- Наша батарея? Будет образцовой…
- Правда, политическая работа в ней пока запущена.
Брыла ждал дальнейших пояснений, но Романов неожиданно спросил:
- А вы сами-то кто?
Вопрос застал Брылу врасплох. Он не понял, о чем его спрашивают. Романов, заметив это, пояснил:
- Ну, в политическом плане…
- Ах так… Вы же видите, что я заместитель командира батареи по политико-воспитательной работе.
Романову такое объяснение, видимо, мало что говорило.
- Это-то я знаю. А как вы стали замполитом?
- Я член Польской рабочей партии. До этого был комсомольцем. Теперь направлен на работу к вам.
- Вот и хорошо, - кивнул Романов. - Значит, вы были комсомольцем? - Он поглядел изучающе и протянул Брыле руку. Тот пожал ее, затем сел за стол напротив.
- Расскажите, что происходит в нашей батарее?
Романов забарабанил кончиками пальцев по крышке стола. Было видно, что он обдумывает ответ.
- Курсанты - орлы, - глянул он на Брылу и добавил: - Ребята вот такие! - Он поднял вверх большой палец, сжав остальные в кулак. - Но политически неграмотные. Может, среди них затесалась и контра…
- А каким был мой предшественник?
Романов безнадежно махнул рукой.
- А командир батареи? - допытывался Брыла.
- Учится, а на остальное у него не остается времени… Но он хороший парень, ничего не скажешь…
В это время дверь резко распахнулась и в комнату вошел советский офицер.
- Здравствуйте, - поздоровался он басом. Подошел к столу, бросил на него фуражку и планшет.
Брыла сразу же узнал его. Это был полковник Воронцов, которого вчера за обедом ему показывал Казуба.
Романов при виде полковника встал и почтительно козырнул. Хорунжий последовал его примеру. Воронцов поздоровался с каждым за руку. Затем вытащил стул почти на середину комнаты, уселся, потер правое колено.
- Беспокоит? - спросил Романов.
Тот, приглядываясь к Брыле, промолчал.
Воронцову давно уже перевалило за пятьдесят. Коротко подстриженные непокорные волосы сплошь посеребрила седина. Лицо энергичное, смуглое, но главное - живые, веселые глаза, делавшие его моложе своих лет. Он был в советской форме, на груди только одна награда - орден Ленина. Гимнастерка старательно заправлена, ремень застегнут на последнюю дырочку. На шее выделялась миллиметровая полоска белоснежного подворотничка. Собранные в гармошку сапоги, хотя и не были новыми, своим блеском свидетельствовали об аккуратности хозяина.
На какое-то время в комнате воцарилась тишина. Ее нарушил Романов.
- Это новый замполит, - сказал он, указывая на Брылу.
- Понятно, - буркнул Воронцов и с еще большим любопытством уставился на хорунжего. Наконец спросил: - А опыт политработы у тебя есть?
Романов снова опередил хорунжего:
- Он комсомолец…
Лицо Воронцова расплылось в улыбке.
- Во-от оно что! - сказал он, растягивая слова, и хлопнул рукой по ноге.
Через минуту они уже беседовали, как старые приятели. Воронцов обращался к ним на "ты", Брылу часто называл "сынок". Он интересовался его биографией, интересами и взглядами. Когда хорунжий высказал опасения, сможет ли он навести порядок в батарее, полковник протестующе махнул рукой.
- В любом деле самое трудное - это начало. Но ты справишься, - сказал он с уверенностью. - Ты коммунист, а не какой-то там Слот… Ну как его?..
- Слотницкий, - подсказал Романов.
- Вот-вот… Слотницкий. Этот Слотницкий, - продолжал Воронцов, - не понравился мне с самого начала. Черт его знает, как он стал замполитом. Беседовал с ним не раз. Меня аж злость брала. Бубнил все время одно и то же… "В батарее собрались одни реакционеры, - говорил, - настроены враждебно…" Вот и вся его политическая работа. А как-то спросил его, кто он, собственно, такой… Так он мне: "Демократ". Спрашиваю, как это понимать, а он плетет черт знает что… Сам в элементарных вещах не разбирался, как же он мог вести разъяснительную работу среди других? А знаешь, какую ошибку допустил Слотницкий? - продолжал полковник. - Принципиальную ошибку!
- У него их было достаточно, - буркнул Романов.
- Самая крупная его ошибка заключалась в том, что он рассматривал батарею как единое реакционное целое… Я обращал его внимание на это - он не понял. А ты, сынок, не имеешь права этого делать! Ты коммунист! Помни, в батарее сто человек. Что ни человек - то проблема. Есть враги, но есть и союзники. И ты должен уметь различать их. А Слотницкий не сумел!
Полковник обратился к Романову
- Взять, к примеру, Бжузку. Отличный парень. Образованный, способный, - каждое слово полковник чеканил, хлопая рукой по колену, - и в политическом плане нам близок. Только вот поработать бы с ним, растолковать ему, что к чему.
Из коридора донесся голос дневального, объявлявшего перерыв. Воронцов встал, взял фуражку и планшет.
- В этом-то как раз и заключается твоя работа, - сказал он на прощание. - Действуй так, как учили тебя в комсомоле, и работа наверняка пойдет. Ну, пока.
Когда дверь за полковником закрылась, Романов поглядел на хорунжего.
- Замечательный человек, - сказал он.