Чарковский вначале это тяжело переживал, но, будучи оптимистом по натуре, вскоре позабыл обо всем. Был рад, что обязанности адъютанта, которые занимали у него много времени, перешли к кому-то другому. Через несколько дней его вместе с поручником Лисом направили в Люблин отобрать в запасном полку кандидатов в училище…
Там у него оказалась масса свободного времени. Лис беседовал с офицерами запасного полка, разговаривал с новобранцами, одним словом, был занят с утра до позднего вечера. Чарковский же никаких поручений не имел, изнывал от скуки, бродил по городу. Там он встретил многих знакомых. Неприятный осадок остался у него только от разговора с товарищем по оккупации, энэсзетовцем. Тот пытался уговорить Чарковского включиться в подпольную работу против новой Польши.
Чарковский слушал его без особого энтузиазма, а в конце беседы категорически заявил, что к конспиративной деятельности возвращаться не намерен. Они расстались, не подав друг другу руки.
Когда Лис отобрал необходимое число кандидатов и закончил свою работу в запасном полку, они привели колонну новобранцев на вокзал. Погрузившись в вагоны, долго ждали в тупике, пока наконец поезд, который тянул старенький паровоз, не потащился в сторону Хелма, останавливаясь на каждой станции.
Чарковский возвращался в училище в безмятежном настроении. Он уже успел познакомиться с несколькими офицерами, встретил приятеля из Торуня, подыскал себе хорошую квартиру. Сидя в шумном вагоне, смотрел на медленно уходящие назад телеграфные столбы.
"Наконец-то поживу спокойно, - с облегчением подумал он. - Вовремя покончил со всем этим ребячеством…"
IV
Отборочная комиссия шестой батареи должна была начать свою работу на следующий день. В ее состав входили начальник училища полковник Ольчик, представитель отдела политико-воспитательной работы, который замещал капитана Орликовского, уехавшего куда-то по служебным делам, поручник Лис, командир шестой батареи поручник Казуба и его замполит подпоручник Слотницкий.
Лис предложил пригласить на заседание комиссии и Чарковского, который дорогой сдружился с новобранцами и мог бы дополнить их характеристики.
Комиссия приступила к работе сразу же после завтрака. Дневальный вызывал по алфавиту кандидатов и группами по пять человек отводил оробевших, нервничавших ребят по длинному коридору к кабинету, в котором заседала комиссия. Оставлял их у двери, а сам входил в кабинет и докладывал поименно о прибывших.
В кабинет ребят приглашали по одному. Перед председателем комиссии лежал список кандидатов. Первым в нем значился рядовой Анёл.
Войдя в кабинет, он робко остановился, как ученик, плохо подготовившийся к экзамену. Мял в руках фуражку, перекладывал ее из одной руки в другую, нервно глотал слюну.
Офицеры внимательно разглядывали его. Первым заговорил Ольчик:
- Какое у вас образование?
- Окончил технический лицей, - ответил тот запинающимся голосом.
- Свидетельство имеете?
- Так точно. - Паренек полез было за пазуху, но не успел он достать требуемый документ, как услышал следующий вопрос, который задал ему Лис:
- Что делали во время оккупации?
- До сорок третьего учился, потом работал.
- В подпольных организациях не участвовали? - спросил вдруг сидевший сзади Ольчика толстый подпоручник.
- Нет.
- Как это нет? Спокойно взирали на то, что вытворяли гитлеровцы?
- Так уж получилось… - пожал беспомощно плечами паренек.
- Математику любите? - спросил полковник.
- Да! - Анёл хотел было еще что-то скачать, но прозвучал следующий вопрос:
- Из какой семьи происходите? - Поручник Лис не спускал глаз с парня.
- Отец - каменщик, мастер.
- В какой партии он состоял?
- Точно сказать не могу. Кажется, в ППС.
Вопросы сыпались один за другим, не оставляя парню времени подумать. Он покрылся потом от волнения и мечтал лишь о том, чтобы все это поскорее закончилось. Когда ему разрешили уйти, он закрыл за собой дверь и с облегчением перевел дух.
- Ну и дали мне жару… - сказал он ожидавшим своей очереди товарищам.
- Ну а что вы скажите об этом Анёле? - спросил председатель комиссии Чарковского.
- Дисциплинированный, исполнительный, толковый, - ответил подпоручник.
- Ну так что, зачислим? - обратился полковник к присутствующим.
* * *
На плацу Анёла окружила толпа новобранцев. Его засыпали вопросами. Но тот не отвечал - вначале расположился поудобнее на траве, а затем с важным видом разрешил:
- А теперь спрашивайте. Только по очереди…
- Приняли?
- Не знаю. Ничего не сказали.
- О чем спрашивали?
- Обо всем. Об отце, матери, бабке, тетках и дядях.
- Брось шутить! Отвечай серьезно. Дают хоть немного подготовиться?..
- Ну что еще? Спрашивали, из какой семьи, какое у меня образование, что делал во время оккупации. Одним словом, всю биографию.
- А по математике задавали вопросы?
- Мне не задавали.
- А о подпольных организациях опрашивали?
- Спрашивали.
- Ну и что ты им сказал?
- Правду. Что не состоял.
- И поверили?
- Иди да спроси! - Анёлу уже надоели эти расспросы. - Откуда мне знать, что у них в голове? Оставьте меня в покое!
Ребята, разбившись на группки, начали оживленно обсуждать. Некоторых беспокоила возможная проверка знаний.
- Черт побери! А вдруг спросят что-нибудь по тригонометрии? Тогда я пропал. Все вылетело из головы! - громко жаловался кто-то.
Тем временем от группы отделились трое парней и направились в сторону орудий, словно намереваясь осмотреть их вблизи.
Один из них, высокий, с девичьим лицом, озабоченно спросил:
- Что сказать, если спросят про организацию?
- Я думал, Роттер, ты умнее! Если признаешься, то твоя песенка спета, - буркнул со злостью невзрачный блондин.
- Ну так что, говорим, что не состояли?
- Конечно. Иначе не попадешь в училище. Я им заправлю такого арапа, что они разинут рты: ни в какой организации не состоял, сын электромонтера… и так далее и тому подобное…
- А если все-таки узнают?
- Да ты что! В таком-то балагане?
Молчавший до сих пор самый старший из тройки - высокий брюнет со светлыми, холодными глазами пожал презрительно плечами:
- Целиньский прав, а ты, Роттер, рассуждаешь как баба. Какие еще могут быть сомнения? Помнишь инструкции? Ясно, что мы не должны раскрывать себя. И давайте оставим эту тему, я хочу поговорить с вами о чем-то другом. Что вы думаете об остальных?
- Мне кажется, что их можно будет перетянуть на нашу сторону, - ответил Роттер. - Чувствуется, что это боевые ребята.
- А ты, Добжицкий, как считаешь: надо вовлекать их сразу в нашу организацию? - спросил Целиньский.
- Нет. Дождемся приказа. А пока надо действовать осторожно. Будем присматриваться к ним, а сами помалкивать. Вдруг среди них затесался какой-нибудь шпик…
- А какое впечатление произвел на тебя Чарковский?
Добжицкий на минуту задумался, прежде чем высказать мнение об офицере.
- Возможно, он парень и неплохой, но для конспиративной работы не годится. Болтливый и несерьезный. Поживем - увидим. - И они не спеша вернулись к остальным.
* * *
Комиссия единогласно приняла в училище Анёла, говорливого Антоняка, Бжузку, заикающегося от волнения Бонна. Подошла очередь Берендорфа…
- Гм, фамилия у вас какая-то немецкая… Из Силезии? - полувопросительно заметил Лис, пытливо поглядывая на парня.
- Так точно, - подтвердил тот без тени смущения.
- А какие это имело последствия для вас во время оккупации?..
Берендорф не дал ему закончить:
- Мой отец погиб в Майданеке. Отказался принять немецкое гражданство.
- Ах так… - Лица офицеров приняли сочувственное выражение, но Лис продолжал расспрашивать:
- А вы?
- Я тоже. - Берендорф произнес это твердо, уверенно, с какой-то особой интонацией. Лис кивнул, дав понять, что у него нет больше вопросов. И фамилия Берендорфа была внесена в список. Комиссия единогласно зачислила его в курсанты.
Минуту спустя в дверях появился и застыл по стойке "смирно" восемнадцатилетний паренек. Уверенным голосом назвал свою фамилию: Барчевский.
После нескольких вступительных вопросов поручник Лис спросил его, что он делал во время оккупации.
- Был в АК, - спокойно ответил Барчевский.
Подпоручник Слотницкий нервно заерзал на стуле. А Лис продолжал расспрашивать:
- Что побудило вас вступить в АК?
- Желание сражаться с немцами.
- Ну и как, сражались?
- Да не очень-то. Мы ушли в лес лишь в начале мая… А как только началось наступление и фронт переместился на запад, я сразу же вернулся в Люблин и вступил в Войско Польское.
- А остальные?
- Не знаю… Наверное, разошлись по домам…
- Из какой семьи происходите?
- Мать работает на почте, отец умер.
Барчевскому задали еще несколько вопросов и отпустили. Когда дверь за ним закрылась, Ольчик, просматривая записи, спросил:
- Ну и какое ваше мнение?
- Принять, - спокойно сказал Лис.
- Но… - возразил Слотницкий, - стоит ли брать в училище аковца?
- Считаю, что стоит, - ответил Лис. - Парень еще молод - из него можно воспитать хорошего офицера. Раз признался, что был в АК, значит, не собирается больше заниматься нелегальной деятельностью против народной Польши. А впрочем, я уверен, что среди тех, кто заявил нам, что не состоял в подпольной организации, есть немало и таких, которые еще не решили, порвать с конспиративной деятельностью против нас или нет.
Пополудни был объявлен список будущих курсантов первого офицерского артиллерийского училища Войска Польского. Около тридцати ребят, не принятых главным образом из-за недостаточной грамотности, были отправлены обратно в запасной полк.
Во время обеда поручник Лис подсел к Орликовскому, чтобы поделиться впечатлениями о заседании отборочной комиссии.
- Знаете, товарищ капитан, что меня больше всего поразило? Из ста тридцати ребят не было ни одного сражавшегося в Гвардии или Армии Людовой.
- Знаю. Я уже сообщил об этом в Люблин. Кто-то приложил к этому руку. Это, безусловно, осложнит нашу задачу…
- Конечно. Хотел бы посоветоваться с вами еще по одному вопросу. - И Лис рассказал о решении комиссии принять в училище тех аковцев, которые сами признались в своей прежней деятельности. - Мы их приняли… Они производят впечатление более надежных, чем многие из тех, которые утверждают, что не состояли в период оккупации ни в каких подпольных организациях.
- Ну что ж, думаю, что вы поступили правильно, - подумав, заявил Орликовский. - Но помните, что теперь на вас лежит еще большая ответственность. Надо окружить их особым вниманием…
V
Надвигается гроза. Низко нависли тучи. Кажется, что они вот-вот заденут за крышу училища. По плацу гуляет сильный ветер, швыряя быль и песок в глаза стоящих в шеренгах курсантов.
Из главного корпуса выходит офицер. Увидев его, Марковский подает команду "Смирно!" и рапортует. Значит, это их командир! Курсанты критически разглядывают поручника, сравнивают с Чарковским.
Казуба подходит к замершему строю, отдает честь и зычным голосом приветствует:
- Здравствуйте, товарищи курсанты!
- Здравия желаем, товарищ поручник! - нестройно звучит в ответ.
- Отвечать надо дружно, а не как стая ворон, - продолжает Казуба. - С сегодняшнего дня вы - курсанты. Это налагает на вас определенные обязанности. Да вы и сами понимаете, что начинается служба и учеба. Старший фейерверкер Зубиньский!
- Слушаюсь!
- Ведите батарею получать обмундирование!
"Да, этого Казубу красавцем не назовешь, и язык у него не особенно подвешен", - подсмеиваются над ним ребята. Зубиньский подводит их к зданию, называемому "карантином". Они получают обмундирование, переодеваются, складывают свою гражданскую одежду в узлы и отдают на хранение старшине. Отовсюду доносятся взрывы громкого хохота, от которого дребезжат стекла в окнах.
- Черт побери! Старшина выдал мне два левых сапога! - жалуется один из курсантов. Другой беспомощно озирается - гимнастерка с успехом могла бы заменить ему шинель.
- Ты выглядишь так, как будто обокрал родного отца! - издевается над ним его товарищ и с гордостью оглядывает себя - форма ловко сидит на нем. Однако спустя минуту на его довольном лице появляется жалкая улыбка - конфедератка ему явно велика, закрывает даже уши.
Вдруг в коридоре раздается резкий голос. Звучит команда. Все неподвижно застывают.
- Чтобы больше не морочили мне голову с обменом вещей! - гремит Зубиньский. - Это вам не магазин, не салон мод, а армия! Даю вам полчаса - меняйтесь сами, с кем хотите и чем хотите. Вольно!
Шум голосов снова заполнил коридор. Со всех сторон раздавались возгласы:
- Кому велика шинель? У меня совсем маленькая!
- Меняю конфедератку!
- Кто ищет поменьше брюки?!
Понемногу шум стихает. Через полчаса старшина велит выйти из строя тем, кто так и не подобрал себе обмундирование. Таких оказалось всего шестеро. Зубиньский опытным глазом выбрал хозяина крохотной фуражки и двух владельцев невероятно больших сапог. Остальных трех обругал и привел как пример беспомощности. По его команде совершив обмен между собой, они тоже подобрали себе форму нужного размера.
Затем Зубиньский велел отнести сложенную гражданскую одежду на склад и сообщил курсантам батареи печальную весть: все должны немедленно постричься наголо. Эта процедура длилась до поздней ночи и не обошлась без конфликтов. Некоторые пытались спасти свои прически, прибегая ко всевозможным уловкам и даже обману, но это не помогло. Зубиньский ставил таких по стойке "смирно" и собственноручно выстригал машинкой широкую полосу посредине головы, со лба до затылка. А недовольных отправил чистить уборные. Это были первые наложенные им взыскания.
Ребята внимательно разглядывали в зеркальца свои изменившиеся, выглядевшие совсем по-детски лица, подтрунивали друг над другом.
- Вылитый Швейк! - громко хохотал Сумак, глядя на Малину.
- А ты кто? Рудольф Валентине? - огрызнулся тот,
- Посмотри на себя в зеркало. Теперь видно, что уши у тебя торчат, как у идиота.
На следующий день курсантам делали профилактические прививки. Во время этой процедуры у них были кислые лица, они охали и потихоньку стонали. Но Зубиньский не давал им расслабляться. Тех, кто покидал кабинет врача, растирая места укола, он тотчас же отправляя убирать помещения, отведенные батарее в главном корпусе.
Уборка шла весь следующий день. У некоторых ребят от уколов поднялась температура, у всех болели плечи.
Но, стиснув зубы, они таскали койки, матрацы и узлы с постельными принадлежностями.
С первой минуты Зубиньский развернул яростную борьбу за чистоту помещений. Грязный, запущенный паркет курсанты должны были отциклевать, а потом отполировать. Эта кропотливая, нудная и изнурительная работа сразу же стала сущим наказанием для личного состава батареи.
В спальных помещениях был установлен идеальный порядок. Ничто не ускользало от внимательного взгляда старшины. Койки должны были заправляться безукоризненно. На одеялах, простынях и подушках не могло быть ни морщинки, ни неровности. Каждая пылинка, микроскопический кусочек какой-нибудь бумажки вызывали громы и молнии. Именно по такому поводу состоялась церемония, которая перешла затем в традицию.
Однажды, обойдя спальные помещения, старшина объявил вдруг сбор третьего взвода. Приказал выйти из строя пятерым правофланговым, привел их в спальню, стянул с первой койки одеяло и разложил его на полу. Затем велел четверым взять за концы, а пятому показал на лежавшую под койкой соломинку, выпавшую, по-видимому, из матраца. Тот моментально вошел в роль, церемониально поднял соломинку и положил ее на середину одеяла. Четверо верзил с деланным усилием подняли его и направились к двери. За ними, хихикая, двинулся весь взвод.
Зубиньский на минуту задержался в помещении и догнал взвод уже у выхода из училища. Затем приказал отнести роковую соломинку далеко в поле. Ребята отнеслись ко всей этой церемонии как к забаве. Однако лица у них вытянулись, когда они, запыхавшись, вернулись в помещение батареи. Старшина успел сбросить со всех коек на пол одеяла и белье, нужно было убирать заново.
Курсанты надолго запомнили этот урок, и теперь даже Зубиньский не мог обнаружить беспорядка в помещениях.
К этому времени окончательно определился офицерский состав вновь сформированной батареи. Ее командиром был назначен поручник Казуба, замполитом - подпоручник Слотницкий.