Коротки майские ночи. День нарождался прямо на глазах. Его наступление чувствовалось в первом теплом дуновении ветерка, щебетании пробуждающихся птиц. Погожая заря обещала жаркий день.
Ночь была помощницей партизан, в то время как день играл на руку врагу. Всем было ясно, что на рассвете в Илжу придут поднятые по тревоге немецкие отряды из ближайших гарнизонов, поэтому партизаны как можно быстрее должны были уйти от места операции, увезти трофеи, скрыться в безопасном месте.
Сашка, Береза и Горец отдали приказ своим отрядам идти самым быстрым маршем. Партизаны двигались через неудобные для них Кунувские леса, не имеющие подлеска и росшие на песчаном грунте. Каждую минуту можно было ожидать погони. Необходимо было ввести в заблуждение возможных преследователей, замаскировать следы. Отряды продвигались зигзагами, избегали прямых и проторенных дорог, углублялись в лес, неожиданно выходили на редко встречающиеся поляны и снова скрывались в лесной чаще.
- Быстрее, быстрее! - торопили своих людей Береза и Горец.
- Скорее, скорее, ребята! - вторил им Сашка.
А поход был для них непривычным, так как идти пришлось в дневное время. До сих пор они передвигались только ночью. Странной казалась им длинная цепь людей, темной извилистой линией петляющая в лесу. Люди отвыкли от дневной духоты - ночная прохлада обычно освежала их вспотевшие лица. Теперь же зной обдавал их жаром, мокрые рубашки прилипали к телу. Оружие казалось вдвойне тяжелее. Жара усиливала усталость. Наиболее ослабевшие шли рядом с подводами, опираясь рукой на их края. Скрипели колеса, вязли в сыпучем песке. Блестела на солнце каштановая шерсть потных лошадей, фыркающих от жажды, вязнущих в песке по щиколотку.
Зной становился все более изнуряющим, пот заливал глаза, сухой язык напрасно старался увлажнить спекшиеся губы.
В полдень жара стала невыносимой, но командиры не разрешали сделать даже самого короткого привала. Бывали минуты, когда хотелось оторваться от этого заколдованного каравана, повалиться в тень ближайшего дерева, пить влагу хотя бы из зеленых листьев. Однако какая-то сила толкала людей вперед, уже не рассудок, а инстинкт подсказывал, что надо идти.
На склонах песчаных холмов измученные лошади останавливались, и тогда десятки плеч упирались в подводы, напрягались мускулы увязнувших в песке ног, и метр за метром подводы двигались вперед.
Иногда казалось, что наступил предел, что уже никто и ничто не в состоянии заставить людей идти дальше. Но откуда-то брались силы, появлялась энергия.
Зеленый, который недавно прибыл в отряд, шел рядом со Здзихом и Юреком. Ребята вытирали лоб рукавом, молча посматривали друг на друга. Солнце пекло их лица, раскаленный песок жег ступни ног.
Спустя несколько часов похода сухощавое измученное лицо Зеленого исказилось от неожиданной боли.
- Я не выдержу, - с трудом прошептал он. - Пить…
Ни Здзих, ни Юрек не произнесли ни слова. Не было смысла говорить слова утешения. В этом проклятом лесу нельзя было рассчитывать на то, что они наткнутся хотя бы на лужу, а в деревни они не заходили. Селения всегда располагаются при дороге, а дороги теперь особенно опасны.
- Пить, - шептал Зеленый, беспомощно оглядываясь вокруг.
Немного позади шли Клен и Сикорский. Сикорский раздобыл в одном из илжеских складов новые ботинки и ежеминутно украдкой поглядывал на них. Ботинки были новые, хорошие и прочные. Правда, немного жали, поэтому он слегка хромал, кривясь от боли, но тем не менее был доволен своим трофеем.
- Ну и угораздило тебя! - качал головою Клен. - Далеко так не уйдешь…
Сикорский неуверенно поглядел на ноги.
- Чего ты?
- Они не на твою ногу.
Ботинки действительно жали, но ведь они были в самый раз, когда Сикорский примерял их.
- Да нет, ничего, - сказал он неуверенно. Клен наклонился, оглядел и покачал головой.
- Не подходят! - заявил он авторитетно. - Ботинки из города, а ноги из деревни.
Сикорский прибавил шагу. Он никогда не мог договориться с Кленом.
- Пить! - застонал Зеленый так, что даже Клену стало его жаль.
- Пить, пить! - со злостью произнес он и взглянул на повозку с лекарствами. - Касторки я тебе не дам. Всю дорогу испортишь, и немцы сразу найдут нас.
Зеленый вытер высохшие губы. На зубах неприятно заскрипел песок.
- Йоду тоже, не дам тебе, - продолжал Клен, - ты хоть и нытик, но все же товарищ. Ну что, что тебе дать, что?..
Неожиданная мысль пришла ему в голову. Он кинулся к идущей сзади подводе.
- Слушай, - обратился он к Стальному, - человек умирает, не поможешь ли ему чем-нибудь?
- Что тебе надо?
- Зеленый умирает от жажды. Дал бы ты ему что-нибудь попить.
- Ты что, с луны свалился? - удивился Стальной. - Не водки же дать ему?
Из складов в Илже забрали несколько ящиков водки, которые Сашка приказал охранять особенно тщательно.
- А почему бы и нет?
- Ты с ума сошел!
- Дай ему, Стальной, дай. Водка, я слышал, лучшее средство от жажды!
Стальной недоверчиво поглядел на приятеля, стараясь уловить в этом какой-нибудь новый подвох. Но лицо Клена было серьезным.
- Ну что, дашь? - на этот раз со злостью спросил Клен.
За это могло здорово влететь от Сашки. Стальной на продолжительное время задумался, затем решился окончательно:
- Зеленый, иди сюда…
Тот, увидев поданную бутылку, опешил:
- Что это?
- Ты хочешь пить?
- Да, но не это. - Он огляделся вокруг.
- Пей! Это от жажды очень помогает! - с видом знатока кивал головой Стальной.
Зеленый взял бутылку и двинулся вперед.
Пополудни Сашка наконец решил объявить привал в густо заросшем лесу. Партизаны уже далеко отошли от Илжи.
Подводы остановились на краю поляны. Люди с наслаждением садились на разогретый песок. Только теперь можно было поделиться с товарищами всеми впечатлениями от операции.
Полуденный зной уже прошел, и партизаны испытывали удовольствие от дуновения ветра. Командиры собрались обсудить, как спрятать добытые трофеи. Решили перебрать их и укрыть по крайней мере в нескольких местах. Но в первую очередь надо было восполнить недостатки снаряжения отрядов.
Приказ об отдыхе улучшил настроение. Люди сняли рубашки и обувь, чтобы дать отдых спинам и усталым ногам. Выставленный караул обеспечивал безопасность. Посыпались воспоминания о недавней операции, раздался первый громкий смех, кто-то попробовал запеть.
Отряды отдыхали.
Ничто не говорило о тревоге, но одиночный, неожиданный винтовочный выстрел поднял всех на ноги. Стреляли где-то неподалеку от лагеря. И самым удивительным было то, что часовые не подавали знаков тревоги. Сашка немедленно послал людей выяснить, в чем дело.
Минуту спустя трое вышли из леса. Два партизана вели под руки Зеленого, который шел неуверенным шагом.
- Уснул, вражий сын… А во сне…
Вид Зеленого показался Сашке несколько подозрительным.
- Дыхни!
Зеленый сжался и втянул голову в плечи.
- Дыхни!
Причину такого крепкого сна Зеленого Сашка определил быстро.
- Ничего себе! Под суд пойдешь! - сказал он твердо.
Клен беспокойно завертелся на месте. Он не думал, что дело примет такой оборот.
- Командир! - он смело выступил вперед. - Тут есть и моя вина.
Сашка терпеливо до конца выслушал Клена. Суровое выражение постепенно сошло с его лица.
- Ну хорошо, хорошо, - махнул он рукой, затем на минуту задумался, поглаживая рукой бороду. - А водка где, на подводах?
- На подводах!
- Везите ее сюда!
Партизаны бросились к телегам.
Все говорило о том, что Сашка сменил гнев на милость, если, сам приказал привезти водку. Зеленый уже не мог быть наказан.
- Подводы с водкой к командиру! - крикнул Клен, обрадованный таким исходом дела.
Две телеги остановились перед Сашкой.
- Снимите эти ящики!
Партизаны сняли ящики и поставили их в ряд.
- Открывайте!
Крышки поддавались с трудом. Внутри показались ровные ряды бутылок, в которых весело колыхалась прозрачная жидкость.
Сашка медленным безразличным движением вынул бутылку и ударил ею о дерево. За первой последовали остальные. Звенело разбиваемое стекло, в воздухе стоял запах алкоголя. Водка впитывалась в горячий песок.
Через час отряды продолжали свой путь.
В отряде Олека
Василь оторвал кусочек бумаги, насыпал табаку, скрутил толстую самокрутку и зажал ее в зубах. На ее конце взвился клуб дыма и огня. Василь пальцем сбил черную, обгоревшую бумагу, затоптал ногой упавшие на землю искры и взглянул на Юрека.
- Ну что, сынок, грустно тебе?
Юрек уже привык к тому, что этот пожилой человек всегда отгадывал его мысли. Действительно, он думал сейчас о своих, хотя и этих людей, с которыми он провел последнее время, нельзя было назвать чужими.
После операции в Илже, на перегруппировке в Максимилианове, приказом командования Юрек был направлен во вновь созданный отряд лейтенанта Олека.
Олек в партизанах был давно, воевал в отряде Сашки и был выдвинут командиром другого отряда. Кряжистый, среднего роста, с быстрым взглядом светлых глаз, он мог моментально оценить ситуацию и так же быстро принять соответствующее решение. Он казался суровым человеком, но слегка курносый нос выдавал веселый характер. Сашка умел разбираться в людях, он и в этот раз не ошибся.
Здзих был направлен в спецгруппу. Откровенно говоря, он хотел остаться у Горца, но неожиданно в отряде появился его отец - Быстрый, которому стало небезопасно оставаться в Островце. Здзих не хотел быть в одном отряде с отцом, и не потому, что у него было мало сыновьего уважения и привязанности к отцу. Причины были как раз противоположные.
- Незачем, папа, - решил он. - Вместе нам будет трудно. Я на тебя буду оглядываться, ты на меня, какая это будет война…
С ним согласились. Здзих сердечно попрощался с отцом, который вместе с отрядом Горца ушел в Сташовске на встречу с отрядами Батальонов Хлопских, а сам пошел в отряд Кена, который стал командиром спецгруппы. С Юреком они обменялись сердечным и сильным рукопожатием.
Сначала Юрек чувствовал себя как-то неловко среди незнакомых людей. Он с удивлением отмечал, как эта неловкость растворялась в сердечной теплоте непосредственных отношений. Уже несколько дней спустя ему казалось, что он знает всех очень давно. Эти люди обладали удивительным даром вызывать к себе симпатию. Их грубость была нарочитой, внешней. Они размягчались при самом Легком воспоминании о родных, а грустные мелодии песен вызывали на их лицах отпечаток тоски и раздумья.
Ближе всех Юрек сошелся с Василем. Симпатия их была взаимной. Василь называл его сынком, а Юреку импонировали его зрелость, опыт, знания. Василь был музыкантом, точнее, скрипачом, во что Юреку было труднее всего верить. По его мнению, автомат больше подходил Василю, нежели скрипка. Василь же при одном слове "скрипка" печально качал головой.
- Хотя бы гармошка какая-нибудь…
Но на гармошку, однако, ни разу не удавалось наткнуться. Тоску по музыке Василь заглушал иначе. В свободные минуты он собирал вокруг себя партизан, распределял их по голосам и дирижировал хором. Люди пели, следя за движением его рук:
Расцветали яблони и груши…
При каждой фальшивой ноте на лице Василя появлялась гримаса, он махал рукой, и все начиналось сначала. Когда кончали одну песню, принимались за следующую:
Там на горе цыгане стояли…
Все подхватывали припев:
Стояла, думала
Цыганочка молода.
Но не отдых, однако, был главным для них. Приходилось покрывать переходами большие расстояния. Партизаны портили немцам нервы неожиданными операциями, пускали под откос поезда, идущие на восток, сеяли панику в гарнизонах, укрывшихся за бетонными стенами бункеров.
Перемешались польские и русские ряды. Вопрос заключался не в том, кто командует, а в том, кто крепче бьет немцев.
Если кого и не хватало Юреку в отряде Олека, так это прежде всего Здзиха и Богуся. Здзих в спецгруппе Кена выполнял непосредственные распоряжения штаба, и встречи их были редкими и случайными. О Богусе не было ничего слышно, по-видимому, он по-прежнему был связным и, как всегда, проклинал все поезда.
Кроме Юрека в отряде Олека было еще несколько поляков. Вместе им было свободнее и веселее, особенно в первые дни, когда они еще не познакомились с остальными. Они совершали далекие ночные переходы, в которых люди спали на ходу. Как тени двигались они среди деревьев, каким-то чудом угадывая указанное направление, не теряясь и не блуждая. А когда удавалось задержаться хоть на минуту, ими овладевал внезапный и непробудный сон, устоять перед которым не было сил. Как-то во время одного из таких привалов Юрек присел в придорожной канаве и заснул. Проснувшись, он увидел устремленный на него взгляд Василя. В глазах партизана блуждал лукавый огонек.
- Ну, сынок, пошли…
Юрек встал, одернул пиджак, протянул руку к своей винтовке и… обмер. Ее не было. Он пошарил ладонью по земле, ощупал место, на котором лежал. Безрезультатно.
- Потерял что-то? - вытирая усы, спросил Василь.
Не говоря ни слова, Юрек вертелся на месте. Он хорошо помнил, как сел, как правой рукой обхватил винтовку, как оперся локтем о колено и… И дальше уже не помнил.
- Черт возьми, где моя винтовка?!
Василь тихо свистнул и с сочувствием покачал головой:
- Смотри-ка, винтовку потерял…
Юреку было трудно признаться, что потерял оружие, тем более что только недавно получил почти новую, прекрасную винтовку, с которой, не стыдясь, мог смело показаться на людях, не боясь вызвать с их стороны колкие замечания и остроты.
- А может, кто-нибудь из партизан взял? - подсказывал Василь.
Юрек бросился к идущим гуськом партизанам. Каждый из них усмехался и пожимал плечами:
- Нет, у меня своя винтовка.
Юрек опросил человек шестьдесят. Наконец он наткнулся на последнего, вооружение которого показалось ему слишком подозрительным.
- Послушай, у тебя две винтовки!
- Да, - ответил партизан таким тоном, как будто так и должно быть. - Пригодятся!
- Но одна из них моя.
- Твоя? Да я ее в лесу нашел. Как вы думаете, - обратился он к идущим рядом товарищам, - это винтовка Юрека?
- Его, его… - отозвалось несколько голосов.
- Пусть будет по-вашему! Возьми. Только береги ее, как родную мать.
Юрек не обиделся на партизана. Теперь, даже засыпая, судорожно сжимал свою винтовку, однако сон победить он не мог. После изнуряющего ночного похода сонливость валила его с ног, которые делались как ватные. Засыпанные песком глаза слепли от дневного света. Ему казалось, что он все отдал бы за минуту сна. В это самое трудное для него время Василь был всегда рядом.
Однажды их вместе направили в дозор. Они залегли под кустом на опушке леса, в котором расположился отряд.
Июньский день обжигал зноем. В лесу было душно, пахло земляникой. Над ржаным полем дрожало жаркое марево. Юрек уткнулся лицом в траву, пахнущую влагой, вдыхал ее запах. Голова была тяжелой и бессильно падала вниз, веки закрывались сами собой.
Василь лежал рядом, оглядывался по сторонам и жевал стебель травы.
- Сынок, а ты Венявского знаешь?
Юрек сонно встряхнул головой:
- Из Островца?
- Все тебе Островец да Островец, - засмеялся Василь. - Венявский, знаменитый польский композитор…
- Нет, не знаю, - сонно покачал головой Юрек.
- А после войны ты кем будешь?
Этот вопрос был таким далеким, что даже казался нереальным. И может ли вообще существовать другая жизнь, кроме той, которой они жили в настоящее время? Как выглядит незатемненный город, сияющий тысячами огней? Как выглядит ночь, проведенная в своей собственной кровати, ночь, тишина которой не нарушается сиреной автомобиля и шагами жандарма? И может ли вообще такое быть? Будет ли когда-нибудь такое время, когда можно пойти в лес, чтобы просто погулять в ясный солнечный день, а не ночью с оружием в руках?
- После войны… ого, когда это будет?
- Доживем, голубчик, доживем. К своим придем, к родным…
Эти слова вселяли бодрость, подкрепляли, от них веселей и радостней становилось на сердце. Мысленно Юрек пробовал представить себе сцену встречи с родными. Когда мечты его переходили в сон, удаляющийся голос Василя будил его новыми вопросами.
Юрек удивлялся этому необычному стремлению друга поговорить. Однако Василь объяснил ему причину своей словоохотливости:
- Не спи, сынок, а то и мне захочется.
Юрек обещал, что не уснет, и тут же начинал храпеть. Тогда Василь пододвигался ближе, осторожно укладывал Юрека так, чтобы мальчику было удобней, а сам, вздохнув, садился в тени ближайшего куста и уже за двоих внимательно осматривался вокруг.
В тот день отдыхали в молодом сосновом лесу. Василь лежал на боку и затягивался горьким дымом своей толстой самокрутки. На следующее утро они должны были расстаться. Не навсегда, конечно: партизанские отряды часто меняли свой состав. Те же самые люди встречались в разных отрядах. Но тем не менее это было расставание, а в такие минуты Василь особенно любил поговорить по душам.
- Скучаешь по своим? - снова, уже в которой раз, спросил он.
Юрек сделал движение головой, которое могло означать и "да", и "нет". Конечно, тосковал, но почему-то думал, что если сознается в этом, то обидит Василя.
- А вы не тоскуете?
- Хорошие вы ребята, но по своим, конечно, скучаю, - вздыхая, сказал он.
- Если фронт двинется, то и до нас дойдет.
- Да! А может, и мы через фронт прорвемся. Тогда ты у меня будешь гостем. Ох и угощу я тебя, угощу, сынок, родной…
Он сказал это с такой убежденностью, что Юрек даже увидел себя в гостях у Василя. Был там и рыбный суп - уха, были пельмени - маленькие аккуратные пирожки с мясом, были блины из черной гречневой муки, тающие во рту, и был, конечно, чаек, дымящийся, обжигающий губы, было то, что в своих воспоминаниях рисовал Василь, когда они разговаривали на эту тему.
Таким разговорам не было конца.
В путь двинулись, когда начало смеркаться. Солнце золотило верхушки деревьев, среди кустов предвечерняя прохлада чувствовалась все сильнее, лес, днем полный птичьего гомона, замолкал.
Наиболее тяжелыми были минуты перед наступлением ночи. Угнетала мысль об уходе из отряда, о том, что можно потеряться в темноте. Никогда не было известно, куда направится отряд, к тому же было легко потерять связь с идущими впереди и сзади, так как необходимо было соблюдать точно определенную дистанцию.
Иногда едва маячащая впереди тень человека, иногда тихий треск ветки укажет, в какую сторону необходимо повернуть. Но чем тише шел отряд, тем было безопасней. С этим был согласен каждый, и каждый должен был учитывать это. "Что ж, фонариком не посветишь!" - как обычно говорил Василь.