"Фонарь" кабины открылся. На землю спрыгнул пилот. Он был один. Панч прицелился в него. Летчик не имел понятия, что мы находились рядом. Он спустил штаны, ухватился за распорку крыла и наложил такую порцию какашек, которой позавидовала бы лошадь. Палец Панча напрягся на спусковом крючке. Я остановил его, тихо похлопав по плечу.
- Если этот гавнюк не вернется вечером на базу, завтра утром немцы вышлют на его поиски целую эскадрилью.
Панч неохотно кивнул. Пилот взобрался в "Шторьх" и улетел.
- Хотел бы я однажды столкнуться с этим типом, - проворчал мой спутник. - И просто рассказать ему, как близко он стоял от смерти.
Следующей ночью мы прибыли в Бир-эль-Энсор (половина пешком, половина на прицепе). У "Больного пальца" нас поджидал Ник Уайлдер с остатками патруля Т1 - двумя грузовиками и шестью людьми. Часть патруля R1 тоже находились здесь под руководством капитана Ловсона, нашего медика. Самого Джейка со сломанной ключицей эвакуировали сутки назад вместе с другими шестью солдатами. Штаб в Каире приказал им уходить в Хатиет-эль-Этла. Туда выслали еще один патруль, который должен был сопроводить их до британских позиций. Джейк, предвидя серьезные ранения среди людей отставших групп, попросил доктора Ловсона задержаться в Бир-эль-Энсоре.
Пока мы устраивались в лагере, на джипах подъехали десантники майора Мейна. Их осталось только трое. Одиннадцать бойцов пропали без вести. Мейн планировал передохнуть немного, перекусить и выпить чаю, а затем возобновить поиски своих людей, которым, возможно, удалось уцелеть в бойне на плато. Он не хотел оставлять их пешими, с врагом, идущим по следу.
"Бир" означает на арабском языке "колодец". Мы устроили нашу лежку в типичном для этих мест оазисе, наводненном мухами. То был клочок земли с чахлыми пальмами и несколькими разбросанными, почти развалившимися строениями. Каменные руины представляли собой комбинацию форта и мечети. Несколько брошенных жестяных ангаров, возведенных первоначально итальянцами для абсолютно непонятных целей, использовались теперь людьми и верблюдами, как убежище от солнца. Сам колодец выглядел кругом камней, с железной крышкой, уберегавшей воду от дрейфующего песка. Эта крышка называлась meit (произносится, как "мэт"), двустворчатая дверца из резины позволяла ведру проходить туда и обратно. Когда "бир" высыхал, кочевники снимали крышку, спускались вниз в опустевшую полость и приводили колодец в порядок. Окрестности лагеря утопали в верблюжьей колючке. Тут и там на песке виднелись черные пятна, оставленные кострами, которые разводились здесь столетиями. Той ночью к нам присоединились несколько групп арабских сенусси. Они устроили шумный торг. Я мог чувствовать зловонье верблюдов и слышать звон бубенцов на шеях коз и овец.
Два креста отмечали свежие могилы. Ник похоронил еще троих парней в пути. Под первым крестом покоился Эй Ти Драммонд по прозвищу Бульдог - тот самый сержант "киви", который показывал мне жилье в первый день, когда я присоединился к подразделению ПГДД. Другая могила принадлежала капралу Микки Люкишу - олимпийскому чемпиону по гимнастике. Год назад он был водителем у основателя САС Дэвида Стирлинга и получил "Боевую медаль" за героизм, проявленный в первом рейде на Бенгази.
Печально, что все так получилось. Капитан Ловсон оборудовал свой грузовик под однопалатный госпиталь. Полагаясь на похвальные отзывы сослуживцев, мы передали Стэндаджа под его опеку. Колли отказался от лечения. Они с Панчем пошли к арабам и обменяли какой-то хлам на масло для его ожогов. Ремонтная машина имела много нужных запчастей. Грейнджер отогнал к ней грузовики патруля ТЗ. Я доложил Нику и майору Мейну о наших действиях во время рейда. Они оба называли меня "Чэпом" и, пожимая руку, удивили своим дружелюбием. А ведь я трепетал каждый раз, когда видел их перед собой.
Патрули находились в пустыне уже девятнадцать дней. Каждый мужчина отрастил себе бороду. Здесь в "бире" было много воды, но никто не хотел бриться. Спутанная "солома" на лицах бойцов стала знаком отличия, знаком чести. Избавление от нее казалось верхом неуважения к нашим павшим товарищам. Да и бриться тупыми лезвиями армейского образца было адски больно - даже если вы умудрились взять с собой несколько штук.
Прежде чем отправиться на поиски пропавших десантников, Мейн созвал совет (после эвакуации Джейка он принял на себя командование сводным отрядом). Сначала разговор зашел о потерянных товарищах и эвакуированных раненых. Партия Джейка, заверил нас майор, уже была на полпути к Хатиет-эль-Этла. Пока он говорил, из штаба поступило сообщение о трех бомбейских бомбардировщиках, экипированных под санитарные самолеты. Они вылетели из Каира к АПП-125 - аварийной посадочной площадке, которая находилась ближе к нам, чем Хатиет-эль-Этла. Это же сообщение предполагалось отправить и Джейку при его следующем выходе на связь. В случае удачи наш командир и другие раненые солдаты уже через три дня могли оказаться на чистых простынях в Гелиополисе.
А как насчет нас? Грузовик и джип Джейка взяли с собой минимальное количество бензина - ровно столько, чтобы закончить свой путь. Но даже эта умеренная мера истощила общий запас, оставив наши машины с дефицитом горючего. Мы запаслись водой из "бира", однако амуниции тоже не хватало. Обе машины с запасными частями почти опустели, но ни один из уцелевших грузовиков не был готов даже на 75 процентов. Парни завели разговор о возмездии Роммеля. Если фельдмаршал узнает, что набег совершался лично на него, он обязательно начнет преследование наших патрулей.
Что нам делать? Продолжить ли рейд? Или, может быть, вернуться назад на базу?
Совет проходил с подветренной стороны связной машины Ника Уайлдера. Слесари Дюрранс и Листер обрисовали сложившуюся ситуацию. Им требовался еще один день - возможно, два - чтобы привести грузовики в рабочий вид. Капитан Ловсон выразил тревогу о раненых. Стэндаджу требовалась срочная хирургическая операция. Два десантника Мейна были в еще худшем состоянии. Всех троих следовало поместить в санитарный грузовик (как только его отремонтируют) и эвакуировать к АПП-125 или туда, куда укажет Каир. Но может ли Ловсон сопровождать их? Ведь тогда патрули останутся без медика? Не отправиться ли назад всем отрядом?
Прежде чем принять решение, Мейн хотел выяснить, какой ущерб врагу нанес наш рейд. Ник, я, сержанты Кехое и Уоннамейкер, а затем и парни из САС дали свои отчеты. Результат оказался чертовски мизерным. Мейн злился на нас и на себя. Под конец совещания из Каира пришла еще одна радиограмма. Оба патруля должны были вернуться на базу для переформирования и получения новых приказов.
- Проклятье, - выругался Мейн.
Он хотел продолжить охоту на Роммеля. Кто-то спросил, не шутит ли он. Мейн развернул на брезенте карту и указал на Эль-Агейлу, которая находилась на юго-западе в 120 милях от нашей нынешней позиции.
- Роммель вернется сюда. Он должен быть там! Потому что у него нет другой оборонительной линии до самого Триполи. Мы могли опередить его, - сказал Мейн. - Мы могли бы устроить ему "теплый" прием.
Я посмотрел на Ника Уайлдера. Он усмехался. На лицах Сикингса, Джонни Купера и парней из САС появились довольные ухмылки. Неужели они спятили? Сержант Уоннамейкер попытался призвать всех к рассудку. Он напомнил о немецких наземных и воздушных патрулях, которые утюжили теперь пустыню.
- Вы можете дать гарантию, что вся армия Роммеля сейчас не находится в состоянии повышенной тревоги и не охотится на нас? - спросил он. - Неужели наша разведка больше не получает радиоперехватов, и мы лишились ВВС?
- К черту ВВС! - рявкнул Мейн. - На кой черт нам нужны самолеты, если вместо гансов они расстреливали нас? Если вы спросите меня, то лучше бы мы сами отделали немцев, а не ожидали этих мартышек из воздушных сил. Может быть, тогда операция и не провалилась бы.
В его словах была доля правды. Люди согласно закивали.
- Мы похоронили пять хороших парней, - продолжил майор, - и послали девять других домой с недостающими кусками тел. Я не спорю: дело оказалось чистой подставой, за которую мы заплатили большую цену. Но адские яйца! Остальные из нас еще на ногах! Мы все еще можем нанести удар по печенкам Роммеля!
Кто-то спросил, как быть с приказами из штаба.
- С какими приказами? - спросил майор Мейн.
Мы начали планировать набег на Эль-Агейлу. Люди понимали безумие такой идеи. Однако Мейн демонстрировал безупречную логику. Враг ожидал, что мы разбежимся по норам. Немцы направили карательные отряды по всем дорогам, которые мы могли бы использовать для бегства. Если бы они узнали о нашем плане, то сочли бы нас сумасшедшими.
- А сумасшествие, - подытожил Пэдди Мейн, - это как раз наш бизнес.
4
Патрулям потребовалось два дня на починку грузовиков. Люди успели отдохнуть и восстановить свои силы. Колли отказался эвакуироваться, но остальных раненых, включая Стэндаджа, мы решили отправить к посадочной площадке 125, которая находилась в сотне миль к северо-западу от оазиса Ярабубы и в 150 милях южнее Дерны. Предполагалось, что они уедут, как только для них подготовят машину. Старшим этой группы был назначен заболевший дизентерией сержант Уоннамейкер.
Майор Мейн увел наш отряд из Бир-эль-Энсор довольно вовремя. Через десять часов после нашего отъезда весь оазис был уничтожен звеном "Мессершмиттов". В первую ночь мы проехали двенадцать миль на восток (ровно столько, сколько грузовики смогли пройти в их сомнительном состоянии). В следующую ночь отряд одолел еще пятнадцать миль, но уже в южном направлении.
Планы изменились. Мейн и парни из САС решили атаковать не Эль-Агейлу, а Бенгази. Там располагался главный порт снабжения Африканского корпуса восточнее Триполи. Каир дал свое согласие на операцию. Разведка доложила, что кишечный недуг Роммеля по-прежнему изводил его. Если не брать в расчет Триполи, удаленный от фронта на полтысячи миль, то только в Бенгази имелся госпиталь, который мог помочь фельдмаршалу. Лис Пустыни должен был отправиться туда. Так считали в штабе. Мы тоже верили в такую возможность.
К нашему отряду присоединился третий патруль. Старший лейтенант Тинкер привел свой Т2 из Каира через Кафр. Он, как и мы, пересек горловину песчаных морей у Джарет-Шод. Тинкер был офицером, с которым я делил комнату в Файюме, хотя мы никогда не встречались, так как в ту пору он выполнял какую-то миссию. Его патруль состоял из двенадцати человек, трех грузовиков и двух джипов. Джипы находились в распоряжении нашего русского друга - белоэмигранта майора Пенякова (Попского). Его сопровождали два диких на вид проводника из племени сенусси и пара уорикширских стрелков, абсолютно не походивших на тех солдат срочной службы, которых я когда-либо видел.
- Кто эти парни? - спросил я у Ника Уайлдера.
- Никогда не спрашивай Попского о его делах. Я обещал ему эту привилегию. Его дикари, между прочим, могут горло перерезать за лишние вопросы.
Чуть позже мы узнали, что именно Тинкер и Попский опередили нас с Колли у Южной пирамиды камней. Это они забрали часть горючего из временного склада. И это их фары преследовали нас в темноте. Один из арабов Попского показал мне дырки, которые наш "Виккерс" оставил в борту их джипа. В ответ я показал ему пробитые канистры с бензином. Та случайная перестрелка связала нас приятельскими отношениями. Вскоре мы стали друзьями.
Что касается Тинкера, то я горжусь знакомством с ним. Он, как и Ник, был "киви" - из Новой Зеландии. Двадцатидевятилетний красавец, имевший густую и черную, как смоль, бороду, которая придавала ему степенность и заставляла его выглядеть на десять лет старше своего возраста. По мнению его товарищей, Тинкер считался лучшим штурманом ПГДД (хотя, став командиром патруля, он давно перешагнул этот уровень). Судя по многочисленным рассказам, он действительно был знатоком пустыни. Однажды я спросил его, почему их машины ехали с включенными фарами, когда они повстречались с нами. Он ответил с ухмылкой чеширского кота:
- Мы хотели спровоцировать вас на перестрелку. Луна находилась за нашими спинами. Мы видели отблески ваших капотов, но не могли понять, кто вы такие. Штаб не сообщал нам о дружественных патрулях в той местности, поэтому мы решили, что вы гансы.
Тинкер сказал, что, когда мы открыли огонь, они хотели выключить фары, рассеяться и обстрелять нас, используя для прицеливания вспышки нашего оружия.
- Однако твои стрелки показали высший класс, - со смехом добавил он. - Мы выпустили только одну очередь, а затем нам пришлось удирать.
По своему характеру Тинкер ничем не отличался от таких людей, как Мейн и Уайлдер. Казалось, они были рождены для шумных ссор. Майор Мейн, бывшая звезда регби, наводил на немцев ужас. Сержант Джарвен из патруля Тинкера рассказал мне о прошлогоднем рейде на немецкий аэродром в местечке Берка. Мейн командовал отрядом САС, который ночью проник на вражеский объект, чтобы взорвать стоявшие на поле самолеты. Протягивая шнуры зажигательных бомб, десантники заметили, что каждый самолет охранялся вооруженным часовым. Мейн прошел по всему полю и убил ножом семнадцать немцев - одного за другим, - после чего отряд установил взрывчатку и осуществил диверсию.
В то же время Мейн (для нас, его товарищей) оставался добрейшим человеком. Он вытаскивал парней из депрессии и не жалел усилий, помогая новичкам почувствовать себя частью команды. Рассказы о его пьяных выходках стали армейскими легендами: начиная от случая, когда он от избытка чувств едва не придушил одного из своих приятелей, и кончая ссорами, во время которых его оппоненты вылетали из окон верхних этажей. Но в Кембридже он считался выходцем из прекрасной ольстерской семьи, примерным студентом, а затем и неплохим адвокатом по вопросам торговых сделок. Мейн славился особой деликатностью речи: он ругался, как сапожник, но никогда не применял ту вездесущую брань, которую многие солдаты использовали через каждое третье слово. Я не слышал от него непристойностей о женщинах или упоминания об интимных частях женской анатомии.
К исходу второго дня мы устроили лагерь в Джадд-эль-Ахмаре. Это место, изобиловавшее холмами и понижениями, обеспечило нас хорошим укрытием и свежей водой из древних римских водоемов. Узнав через пустынную систему сообщений о прибытии Попского, сюда пришли несколько групп арабских кочевников. Ливийские племена сенусси ненавидели итальянцев, которые вытеснили их в пустыню с плодородных земель и пастбищ, расположенных вдоль побережья. Кроме того, итальянцы, заподозрив какого-нибудь араба в содействии англичанам, неизменно вешали его на крюк за челюсть. Это было их любимым наказанием. Вот почему кочевники считали Попского своим другом. Они оказывали нам помощь и никогда не предавали нас.
С наступлением темноты мы уже не боялись самолетов. Парни заваривали чай. В походном котле кипел бульон. Больше всего в пустыне меня поражало чувство безвременности. Я поерзал на песке, накинул на плечи шинель из овечьей шерсти и уютно прижался к колесу. Мой взгляд блуждал по лагерю, по фигурам людей, занимавшихся своей работой, по грузовикам и джипам, стоявшим среди верблюжьей колючки, по арабам и их стадам, по отсветам костра и по своду небес. Я был обычным англичанином, едва вышедшим из студенческого возраста. И тем не менее я сидел здесь, посреди огромной, ночной африканской пустыни, в окружении товарищей, которые могли бы украсить собой легионы Цезаря и фаланги Александра Македонского. Место выглядело таким первобытным и диким, что я не удивился бы, если бы из мрака вышел Сципион Африканский и сел передо мной на сплющенную молотком канистру.
Уоннамейкер стоял на вахте и присматривал за нашими вороватыми соседями, как это без сомнения делали Птолемей и Ганнибал двадцать три столетия назад. Мои друзья могли скоро погибнуть. Я сам мог встретить свой конец завтрашним утром. Но для нас, все еще живых людей, это только добавляло вкус к жизни. Над лагерем струились запахи кустарниковой акации и моторного масла, пота, пороха и овечьего помета. Моя радость от пребывания в этом месте, в этот час и с этими людьми была настолько острой, что я почувствовал жжение в глазах. Мог ли я написать о своих чувствах Роуз? Поймет ли она? Или мои строки лишь огорчат ее и усилят печаль разлуки?
В то же время мне стало понятно и другое. Сам я не был воином и не походил на своих сослуживцев. Я не мог равняться с Пэдди Мейном, Ником Уайлдером, Джейком Исонсмитом или Роном Тинкером. Если говорить о Мейне, перенеси его Господь через века, он не только соответствовал бы самым отважным грекам и римлянам, но и превосходил бы их во всех ратных подвигах, как делал это здесь. Хотя остальные наши парни почти не уступали ему. Да, мои товарищи во многом отличались от меня. Я восхищался ими. Мне хотелось стать похожим на них. Они были людьми действия: охотниками, воинами. Я просто не годился им в подметки.
Парадоксально, но это понимание стало началом моего становления офицером. Все последующие прозрения исходили уже из данной модели, и их определяющим качеством являлся уход от иллюзий. Сначала ты боишься, что потеряешь нечто важное. От взлелеянной самооценки нужно отказаться, и такая перспектива заставляет человека чувствовать себя обделенным и жалким. Но это ошибка. Затем человек понимает, что, выбрасывая ложь о себе, как какой-то бесполезный мусор, он становится сильнее. Фактически он действительно превращается в "самого себя", когда согласует концепцию личного "я" с конкретными фактами жизни.
Честно говоря, воюя в бронетанковой дивизии, я показал себя слабаком. У меня отсутствовала харизма, и я не мог вести людей за собой. Однако к концу войны мне удалось стать достаточно хорошим командиром. И слово "хороший" я определяю по следующим двум критериям. Во-первых, с точки зрения моих начальников, на меня можно было полагаться при выполнении возложенных миссий, и если задания оказывались невыполнимыми, то я импровизировал и использовал подчиненных для вторичных дел, которые давали результат не хуже того, что ожидалось штабным руководством. Во-вторых, с точки зрения моих подчиненных, я был их лидером и защитником, прикрывая парней от давления вышестоящего начальства и не прося ничего сверх того, что они не могли бы сделать сами. Я создавал для людей среду, в которой они могли свободно выполнять свои функции и проявлять присущие им качества: мужество, упорство и находчивость.