На шестую ночь за нами приехали три грузовика из патруля лейтенанта Джеррарда (сам он в тот момент проводил разведку в тылу врага). Меня, Колли и Панча разместили в кузове их ремонтного грузовика. Отрядом командовал сержант Чэпмен - мой однофамилец. Он сказал, что в оазисе Джало находился перевязочный пункт, которым заправлял капитан Ловсон. Сержант Чэпмен оказался любителем Би-би-си. Он знал все последние новости. Восьмая армия взяла Дерну и Бенгази. "Харрикейны", принадлежавшие Королевским воздушным силам и нашим южноафриканским союзникам, вылетали теперь из Бенины - с того самого аэродрома, рядом с которым мы расстреляли итальянцев. Сколько же дней прошло с тех пор? Неужели двадцать? Немцы оставили Мсус и Соллух, Антелат и Аджедабию. К 10 декабря вся Киренаика уже находилась в британских руках. Приближалось Рождество!
Сержант Чэпмен рассказал, что Роммель отошел к старой линии обороны в Эль-Агейле. (Позже в Джало мы узнали, что он оставил ее 12 числа.) 288-я боевая группа была его тыловой охраной. Наши "друзья" взрывали мосты и минировали ущелья, пока Африканский корпус отступал к Триполи - главному порту их обеспечения.
Рассказы сержанта оставили у меня лишь смутные воспоминания. Но я понимал, что фронт переместился далеко на запад. Контрнаступление Роммеля уже не принималось в расчет. Следующим вероятным действием союзников могло стать либо наступление на позиции Оси в ложбине Зем-Зем восточнее Триполи, либо дальнейшее продвижение на запад через тунисскую границу к природному и рукотворному барьеру линии Марет. Это была та самая французская цепь укреплений, о которой нам говорил Дон Манро, когда мы в Дерне наткнулись на него и других военных корреспондентов.
Из-за болезненного состояния я не запомнил полевую карту. В моей памяти сохранилось только то, как я трясся и подскакивал в кузове трехтонного "Шевроле" 42-го года выпуска. На крюке рядом со мной висело 16-дюймовое запасное колесо, а рядом возвышался штабель ящиков с патронами калибра.303. Каждые четверть часа мне приходилось эвакуировать содержимое внутренностей. Поскольку грузовик останавливался раз в два часа, я выпросил для себя котелок вместо "утки" и немного влажных арабских газет для подтирки. Дождь лил с небес как из ведра. Панч, Колли и я не имели никакого прикрытия, кроме небольшого куска брезента, который мы закрепили над нашими головами для защиты от ветра. Панч страдал тем же недугом, что и я. Каждый раз, когда он начинал оправляться, меня проносило за компанию. А когда я гадил в котелок, он следовал моему примеру. Как мы ненавидели эту пустыню! Что бы мы только не отдали за чистые простыни и теплый гальюн!
Лучше всех держался Колли. Несмотря на свои болячки, он поддерживал нас как мог. Мы прозвали его Шерлоком за ту бесстрастную невозмутимость, с которой он раскуривал баскервилевскую трубку фирмы "Бэзил Ратбоун-Хаунд", прикрывая ее рукой от пронизывающего ветра.
Что я знал о Колли? Дома, в Новой Зеландии, если бы ветры судьбы благополучно донесли его туда, он ничем не отличался бы от других двадцати мужчин на церковной скамье в Собрании Бога. И вы вряд ли обратили бы на него внимание, когда он чинил бы свой "Нортон" для воскресной поездки. Но Колли был героем. Оплотом империи! По рангу наш патруль находился под моим подчинением, но именно он был его хребтом и горячим сердцем. Колли уважал меня. Для него я всегда являлся "сэром", "шкипом", "лейтенантом". Он скорее отрезал бы себе большой палец, чем назвал бы меня "Чэпом". Хотя я нисколько не обиделся бы на него за такое обращение. Если бы мы встретились за пинтой пива после окончания войны, он все равно называл бы меня шкипом. А затем ушел бы из бара такой же неуклюжей смущенной походкой.
В реальной жизни я никогда не познакомился бы с подобным человеком, если бы не стал постоянным клиентом его магазина или не столкнулся с ним лоб в лоб на дороге. Однако здесь мы стали ближе, чем братья. Я считаю великой честью, что служил рядом с ним. Ни один человек не мог быть благороднее и лучше его.
В Джало наша группа разделилась. Колли, Панч, Грейнджер, Олифант и Дженкинс остались там с Доком Ловсоном. Меня посадили на "Валентин" и отправили в Зеллу. Затем я на "бомбее" добрался до Мраморной арки, где располагался штаб Восьмой армии. Волнение и новизна обстановки пронесли меня через двухчасовое совещание, не оставив о нем почти никаких воспоминаний. После этого собрания я пошел покурить на лавку за штабной канцелярией, упал там в обморок и, судя по всему, был перенесен на носилках в госпиталь.
То медицинское отделение, в котором я провалялся несколько суток, состояло из четырех соединенных палаток. Оно являлось частью огромного палаточного госпиталя, который растянулся на акры по сырой пустыне вдоль дороги Виа-Бальбиа. Теоретически госпиталь предназначался только для офицеров содружества и британских вооруженных сил, но количество раненых (с обеих противоборствующих сторон) было таким большим, что медики прекратили какой-либо отсев. Когда шел дождь, носилки с вновь поступавшими искалеченными и умиравшими солдатами размещали под откидные полотнища палаток или просто складывали по три-четыре в высоту в санитарных машинах и грузовиках, которые привозили их в госпиталь. Внутри палаток пространство использовалось на все сто процентов: койки были составлены в островки два на четыре, с проходами вокруг них по периметру. За первые двадцать четыре часа на соседней койке слева от меня сменились три немецких офицера. Первые два лейтенанта имели фамилию Шмидт. Я прочитал это на белых бирках размером три на пять дюймов (у союзников они были синими), которые санитары прикалывали к одеялам. Вполне возможно, что клерки в регистрационном отделе назвали немцев Шмидтами примерно так, как в Англии поступают с Томми Аткинсами. А звание лейтенанта им вписывали по той причине, что позже, когда солдаты умирали, в бумагах было проще написать "lt". В любом случае, ни один из Шмидтов не мог говорить, и они оба быстро скончались.
Третьего офицера звали Эрлих, что означало "почетный". Мы с ним общались на смеси немецкого и английского языков. До войны он работал лыжным инструктором и в 1936 году был членом олимпийской команды от округа Гармиш-Партенкирхен. Он объяснил мне разницу между "oberleutnant" (аналогом британского капитана) и "oberstleutnant" (эквивалентом подполковника). Я все время путался с этими званиями. Он, как и Стайн, служил командиром батареи. Пулеметная очередь, выпущенная из бреющего "Харрикейна", раздробила ему тазовые кости пулями.303 калибра.
- Мои кишки стать суп, - с печальной усмешкой сказал он.
Эрлих отдал мне бумажник и чековую книжку, попросив передать их его жене после окончания войны. Вместе с пищей нам выдавали по четыре сигареты "Кабестан" и по четыре пластинки жевательной резинки "Бишис". Эрлих предложил мне свой завтрак.
- Я все равно умирать до обед.
Когда немец задремал, ко мне подошел санитар. Он сообщил, что меня разыскивает офицер из полка камеронских горцев. Еще через минуту полог нашей палатки приоткрылся, и я увидел Джока. Первым делом он спросил, что меня свалило с ног. Услышав мой ответ о воспалении легких, Джок усмехнулся:
- Не так уж и плохо.
2
Я стал отцом! Роуз родила ребенка. Дочку! Джок не знал имя девочки. Он хотел отвести меня к своему грузовику. Но я не мог оставить Эрлиха.
- Парень, ты получил билет отсюда, - сказал Джок. - Я могу доставить тебя в Каир и даже в Хайфу. Не разыгрывай из себя героя, ладно?
Он выглядел откормленным и ухоженным. Джок служил теперь в штабе дивизии. Он принес стул, сделанный из канистры, и присел у края моей койки. О Роуз он знал только то, что с ней и с ребенком все в порядке. Джок получил от нее поздравительную телеграмму (а там дозволялось только пятнадцать слов). Ни телефонных звонков, ни фотографий.
Он достал флягу и сказал:
- Прикинь! Я стал дядей!
Мы отметили наш новый статус.
- Ты прекрасно выглядишь, Джок.
Он обращался со мной как с родственником. Его визит был ограничен временем. Он приехал в госпиталь, чтобы разыскать раненого офицера из их полка. Выискивая по спискам этого человека, Джок наткнулся на мою фамилию. Он сказал, что может потянуть за ниточки и вытащить меня отсюда - и даже устроить на санитарный корабль.
- Пневмония позволит тебе провести две недели в гостинице "Леди Лэмпсон" на Ниле, а затем ты получишь месячный отпуск для восстановления сил. Подумай, как обрадуется Роуз! Ведь ей так хочется увидеться с тобой.
Я расспросил его об успехах Восьмой армии. Джок подтвердил мои сведения о линии Марет. Сейчас середина декабря, сказал он. К февралю Роммель завершит создание оборонительных сооружений в Тунисе в районе Габеса и Сфакса. Их защищала линия Марет. Если бы я был здоров, меня отправили бы в старый танковый полк и послали в наступление, которое, похоже, станет настоящей мясорубкой. Джок сказал, что постарается вытащить меня отсюда для штабной работы. А если это не удастся, он найдет мне какую-нибудь должность в тылу - подальше от фронта.
Мой шурин старался помочь мне. Я любил его как друга. Видит Бог, он заслужил свой Боевой крест на отвороте лацкана, пробивая себе путь из Тобрука штыковыми атаками в гуще вражеских отрядов. Но чем больше он обещал забрать меня отсюда, тем сильнее я понимал, что должен вернуться в пустыню. Эрлих молча слушал. Позже, когда Джок ушел, мы продолжили нашу беседу.
Приняв счастливый билет, предложенный мне шурином, я больше никогда не увидел бы своих товарищей из ПГДД. В любом случае, Королевский танковый полк заберет меня обратно. Неужели я буду настолько глуп, что откажусь от помощи Джока? В пылу сомнений я рассказал Эрлиху об итальянцах, которых мы расстреляли у Бенины. Немец промолчал, и это заставило меня поверить, что он имел схожий опыт.
- Начальство должно цеплять тебе медаль, - наконец ответил он.
Я поделился с ним воспоминаниями о Стэндадже и Милнсе. Он понял мою печаль. Затем появился санитар и обработал раны Эрлиха. Я видел, что этот процесс был адски болезненным. Сначала лицо немца стало желтым, потом пурпурным, но он не издал ни звука. Из-за общей нехватки лекарств тут не кололи морфий - ни ему, ни другим. Довольно долго он лежал очень тихо. Я даже испугался, что он перестал дышать.
- Чэпмен…
- Да?
Я перекатился на бок и повернулся к нему.
- Ты не обижаться, если я сказать что-то о твоих соплеменниках?
Мне не терпелось услышать его наблюдения. Я понимал, что он ссылается на мою дилемму. Однако я сказал, что мы можем отложить разговор, если усилия, необходимые ему для произнесения слов, вызывают боль в его ранах. Он усмехнулся и приподнялся на локте, чтобы наши взгляды встретились.
- Вы, англичане, с неохотой принимать достоинства воина. Это смущать вас. Вам нравится считать себя гражданскими лицами, которых страна призвать к оружию. Я забыть это слово… Мирный средний класс.
Он хмыкнул над произнесенным термином и тут же скривился от боли в кишках. Ему потребовалась долгая пауза, чтобы восстановить дыхание.
- Но вы, англичане, являться хорошими воинами. И ты, Чэпмен, тоже. Поверь тому, кто видел вас на поле боя.
Я сказал, что не совсем понимаю, к чему он это говорит.
- Не бойся принять решение, - сказал Эрлих. - То решение, которое воин принимать как воин.
Он улыбнулся мне.
- Поверь мне, друг, оно не превратить тебя во "вшивый немец".
Эрлих уснул. Я последовал его примеру. Проснувшись поздним вечером, я увидел, что на койке Эрлиха лежал другой раненый офицер. За ночь на ней умерли еще два солдата - один из Родезии, второй из Австралии. Я должен был выбраться отсюда. А что, если просто уйти? Приехать в штаб ПГДД и доложить по рангу о своем возвращении? Пусть армия пошлет меня на новое задание. Но я боялся, что бюрократическая система, потеряв мой след в госпитале, объявит меня пропавшим без вести или даже погибшим в бою. Они отправят сообщение Роуз… Как предотвратить такое недоразумение? Я решил обратиться к южноафриканскому майору, который ставил мне диагноз. Я нашел его у хирургической палатки, где он наскоро перекуривал с двумя другими врачами. После нескольких фраз он понял мою тревогу.
- Конечно, уходи, - сказал он. - У нас тут каждая койка на вес золота.
Майор рассказал мне, где достать бланк поздравительной телеграммы. Мое сообщение в пятнадцать слов отправят любому, кого я укажу. Что касается оформления документации, то госпиталь не справлялся с потоком бумаг. Задержка в среднем составляла сорок восемь часов. Это давало мне неплохую фору во времени.
- Переезжай от одного перевязочного пункта к другому. Таким образом, если у тебя ничего не получится, ты не будешь обвинен в дезертирстве и не останешься на обочине дороги.
Я отправил Роуз следующее послание:
В госпитале виделся с Джоком спасибо ему за заботу люблю тебя и ребенка.
Когда я вышел из канцелярии, майор подозвал меня к себе и насыпал мне в кулак горсть белых таблеток.
- Ты тот парень с пневмонией, которого я осматривал два дня назад, не так ли?
Он ощупал мой живот и ребра над печенью.
- Боюсь, у тебя разлитие желчи.
У входа в отделение лежали сотни ботинок, поясов, головных уборов и плащей - в основном это были вещи тех людей, которые в них больше не нуждались. Я взял себе пару высоких ботинок и новую шинель. Через два часа мне удалось поймать попутку, и я помчался к фронту.
3
На самом деле мои болячки не были такими серьезными, как думали врачи. Я имел эти хвори и раньше - в Палестине и в Акарите. Пенициллин оказался чудесным лекарством. Я уже наполовину вылечился. Что касается моего живота, то кто из нас не страдал болезнью "гип-попа-тама"?
Перед отъездом я отправился на поиски Тинкера. Он уже уехал. Я не смог найти ни Уайлдера, ни Попского. Кто-то сказал мне, что передовая база ПГДД переместилась в оазис Зелла, откуда я недавно улетел. Она находилась в ста пятидесяти милях южнее Эль-Агейлы. Мне удалось поймать попутку к Вади-Матратин. Этот пятитонный "Бэдфорд" вез на фронт рождественский груз - банки с консервированными вишнями и консервы с ветчиной.
Все машины двигались только на запад. На Виа-Бальбиа образовался затор из пушек и грузовиков. Я случайно наткнулся на парня, с которым занимался греблей в Магдалене. Его звали Джефферс. Он теперь был капитаном технической службы. Узнав, что я мокну в кузове под дождем, Джефферс перетащил меня в кабину своей трехтонки. Я сосал кальций из бутылки, как щенок молоко. Но микстура не помогала. Мои кишки опустошались через каждые двадцать минут. Половина солдат в грузовиках находилась в том же состоянии. Фельдшер прочитал нам лекцию:
- Пейте как можно больше жидкостей, иначе вас убьет обезвоживание.
Он раздал нам солевые таблетки, чтобы наши системы не замкнуло из-за нехватки электролита. На каждой остановке мы брали с собой на прогулку лопаты. Всем уже надоели одни и те же лица. Разговоры не клеились.
- Говорят, что от этого дела хорошо помогают пережаренные тосты, - тужась, сказал один парень.
Он пояснил, что активированный уголь обладает куда большей поверхностью, чем любая другая съедобная субстанция. Поэтому уголь выводит из желудка все плохие вещества.
- Завянь, - ответил парень, сидевший на корточках рядом со мной. - Где мы найдем здесь тостеры?
Если прошлогоднее отступление к Каиру солдаты называли "тупозадым", то это наступление было еще хуже. Тысячи людей оказались оторванными от своих подразделений. Целые колонны машин блуждали по дорогам, не зная, как им попасть к указанному месту назначения. Казалось, что водителям давали только три установки: там будет лишь одна дорога, одно направление и никакой военной полиции, указывающей путь к фронту.
К полуночи на меня нахлынули мрачные размышления. Не совершил ли я серьезной ошибки, покинув госпиталь? К двум часам ночи температура стала почти нулевой. Брезентовая кабина грузовика не держала тепло. В полуобморочном оцепенении я цеплялся за деревянное сиденье. Холодный дождь пробивал через полог окна, закрытый на "молнию". Я сутулился и ежился, как больной старый кот. Позади в кузове с брезентовым верхом ехали южноафриканские пехотинцы. Два отделения. Парни сидели на лавках лицом к лицу, с ружьями между колен и со стальными шлемами под мокрыми локтями. Молодые солдаты прижимались к стволам "энфилдсов", словно пьяницы к фонарным столбам.
Наверное, так же ехали и итальянские солдаты, которых мы расстреляли под Бениной. Они продолжали являться мне в бредовых видениях. Я не мог избавиться от них. Я никогда еще не чувствовал себя таким посторонним на этой войне. Грузовик, который меня подвозил, форма на моем теле - все это было случайными аксессуарами. Но я продолжал оставаться самим собой. И я не мог оправдать убийство людей в ту чертову ночь заезженными словами "война" или "враг". Тем не менее вокруг действительно шла война…