Дети повторяли свои концертные номера с учительницей пения и руководителем школьной самодеятельности Ириной Олеговной, раз за разом отрабатывая входы и выходы, запоминая, кому за кем и когда вступать, и что представлять зрителям.
Время концерта приближалось, программа выступления была готова. И тут нечистый подсунул Ирине Олеговне детскую песню о парашютистах.
В ней были такие слова: "Колокольчик серебристый, развернись надо мной, мы летим, парашютисты, над страной, над страной". Эта песня очень понравилась Ирине Олеговне, подходила для концерта, соответствовала духу ДОСААФа и десантных войск.
Но эта же песня стала проклятием для Федюни. Совершенно неглупый, понятливый, но очень волнующийся Федюня, с самого начала не подружился со словами "парашютик", "парашютисты".
И песня-то детсадовская, и слова-то нехитрые, но словно бес вселился в его язык, который, хоть убей, выпевал "...мы летим, парасучисты...". Не хотела сдаваться и отказываться от хорошей песенки Ирина Олеговна, чуть не плакал, но ничего не мог с собой поделать Федюня.
Слова песенки и мелодию он запомнил быстро. Когда вместе с Ириной Олеговной он не пел, а стихами проговаривал слова, у него получалось чётко и правильно "парашютик", "парашютисты". Но стоило начать петь...
Скрепя сердце, жалея сникшего Федюню, Ирина Олеговна "парашютистов" отставила, и Федюня немного повеселел.
Наступил день концерта. Май бушевал в городе белым кипением цветущих каштанов, благоухал запахом сирени, полыхал красными полотнами флагов и поздравительных транспарантов.
По договорённости, детей подвезли к Дому Офицеров с таким расчетом, чтобы они успели привести себя в порядок после дороги, встать с букетами в руках на парадной лестнице и вручать цветы ветеранам, когда фронтовики будут подниматься по парадной лестнице в зал. А уже после этого уходили бы за сцену готовиться к выступлению.
Федюня и Борисыч помогли Ирине Олеговне отнести за сцену её аккордеон, вышли и чинно встали на "свои" места на лестнице, откуда отлично был виден любимый маршал Малиновский и даже макушка Рокоссовского.
Недолго ждали. В распахнутые настежь входные двери начали заходить ветераны, только что отшагавшие праздничный парад по центральной площади города.
Стоявшие по обе стороны дверей молодые офицеры в парадной форме, белых перчатках, вытянулись по стойке "смирно", и каждого входящего приветствовали, отдавая честь, чётко прикладывая руку к головному убору.
Нарядные, праздничные мужчины и женщины и в штатской одежде и в военной форме, ослепляя блеском наград, весело переговариваясь, начали подниматься по лестнице вверх.
Борисыч, улучил момент и подал свой букетик немолодому генералу, на мундире которого не было свободного места, не занятого наградой, и генерал козырнул мальчишке, принимая цветы.
А Федюня, открыв рот, загляделся на прекрасную женщину, на костюмчике которой теснились медали и два ордена "Красной Звезды". Женщина увидела восторженное изумление мальчишки, и прикрыла Федюне рот, ласково изящной ладошкой, снизу подняв его подбородок.
Оба посмотрели в глаза друг другу и одновременно рассмеялись. Федюня протянул женщине букет, а она чмокнула его в щёку, окутав волной запаха духов и тоненько прозвенев серебристым звоном медалей.
Когда зал наполнился, Ирина Олеговна повела знакомым обходным путём детей за сцену. Еще несколько минут и концерт начался.
В нём принимали участие многие взрослые артисты из районов, из городской и армейской самодеятельности, поэтому в программе концерта детские номера были поставлены сразу после поздравительного вступления.
Что-то звонко кричали в зал чтецы, приятным баритоном обращался к залу ведущий концерта. Артисты за сценой подтягивали, приглаживали, расправляли костюмы, становились в очередь к выходу на сцену.
Борисыч расправил ленты бескозырки, подтянул широкий кожаный пояс, поглядел на Федюню и ахнул. Федюня стоял бледный и его колотила мелкая дрожь.
– Федька, что с тобой? – прошипел тревожно Борисыч.
– Т-т-т-т..., – попытался что-то ответить Федюня.
– Федька, опомнись! Обычный концерт! Чо ты?
Но Федей уже занялась Ирина Олеговна, догадавшаяся, что мальчишку испугала ответственность перед такой почтенной и почётной публикой. Да-а-а, это не сельские жители в школьном зрительном зале...
Борисыч уже отплясывал в лихом матросском танце на сцене, когда Федюня начал успокаиваться и старался взять себя в руки.
Ирина Олеговна отыграла танцорам и, когда они под гром аплодисментов и крики "Браво!" начали уходить за кулисы, объявила Федюню, "который споёт сейчас несколько песен военного времени".
Перенервничавший Федюня механически зашагал на сцену. Свет рампы ослепил его, и он не увидел зрителей в полутёмном пространстве перед собой. Только по шарканию ног и вежливому покашливанию он чувствовал, как полон зал.
Ирина Олеговна заиграла, кивнула Федюне головой, и он запел.
Начал петь про смуглянку молдаванку, что по тропинке в лес ушла, и весь зал запел вместе с ним. Они спели вместе, и зал и Федюня и про трёх весёлый друзей танкистов, и как ехали по Берлину наши казаки, и про солдата, что просил извинения у жены своей Прасковьи. Зал аплодировал без устали, и Федюню не хотели отпускать, а его небольшой репертуар, закончился.
Зал требовал продолжения, и Федюня с ужасом понял, что выхода у него нет. Переступив с ноги на ногу, он поклялся себе, что слова произнесёт правильно и ничего не напутает. Они переглянулись с Ириной Олеговной, кивнули головой друг другу, и Федюня звонко запел:
– Колокольчик серебристый, развернись надо мной, мы летим, парасучисты, над страной, над страной...
Притихший зал прислушивался к словам незнакомой песенки, и все хорошо услышали смешное непонятное "парасучисты". А когда зал понял, что Федюня хотел спеть "парашютисты", раздался такой гомерический хохот, что показалось, стены рухнут от его раскатов.
Смех заглушил и аккордеон Ирины Олеговны, и слабенький голос растерявшегося Федюни.
Ветераны хохотали, валились друг на друга, утирали слёзы кулаками, вскрикивали: "Парасучик!" и хохотали снова и снова.
Борисыч, высунувшийся из-за занавеса, прошипел:
– Федька, зараза! "Катюшу" пой! Убью!
Заиграла опомнившаяся Ирина Олеговна, и Федя торопливо, сбивчиво запел "Катюшу". Потихонечку пришёл в себя зал, ровно допел Федюня. С полыхающими от досады на самого себя щеками, поклонившись, вместе с Ириной Олеговной, они уж было отправились за кулисы, но зал взорвался такой овацией, таким громом аплодисментов, что им пришлось остановиться и принимать цветы, и раскланиваться так долго, что переодетый в косоворотку для русской "Барыни" артист из армейской самодеятельности, покрутил головой и посетовал:
– Как же теперь выступать после такого успеха?
После концерта дети ещё походили по городскому парку, покатались на аттракционах, поели эскимо.
В село возвращались сонные, притихшие от усталости.
Ирина Олеговна сначала подосадовала, потом посмеялась, потом успокоилась и похвалила всех маленьких артистов.
Но только одного Федюньку, высаживая около дома, она притянула к себе, чмокнула в нос и сказала:
– Иди, отдыхай. Ты молодец, "парасучик"!
Рано заснувшему Федюне снились печальная макушка Рокоссовского, букеты цветов, летящие на сцену и ласковая женщина с медалями и орденами. А ветераны, тем же вечером расходящиеся по домам после отличного концерта и хорошего праздничного угощения в офицерской столовой, напевали запомнившиеся слова на весёлый мотивчик : "...мы летим, парасучисты, над страной, над страной..." и смеялись.
Глава 4
Наш автобус выехал за город и бодро побежал по трассе в сторону села, и я потянул из сумки приготовленную для наших друзей флягу.
Повертел её в руках, рассмотрел.
– Серёга, помнишь, сколько всякого армейского добра пораздарили да повыбрасывали?
Сергей взял у меня из рук флягу, спрятал себе в сумку и строго сказал:
– Ты не понял, откуда эту привезли? Это тебе не тот хлам, что мы пацанами домой таскали, да на менках выменивали!
О! Точно! Была у нас в детстве такая великая вещь – пацанячья менка!
Мена или "менялки", это забава, известная любому мальчишке с детства. Суть её в обмене имеющихся в хозяйстве всяких полезных, интересных и редких вещиц на более важные, нужные и интересные. Обычно менялись друг с другом двое, но, бывало, разрабатывалась сложная система двойного или тройного обмена. Мена была целым серьёзным событием, которое долго обсуждалось с друзьями накануне, и долго всеми оценивалось после проведения. Для определения ценности обмена привлекались признанные авторитеты, эксперты и аналитики этой области. А ещё, обменивающиеся, для того, чтобы убедить друг друга в равнозначности "товара", обращались за одобрением и мнением к опытным оценщикам и незаинтересованным лицам.
Все меняющиеся старались соблюсти свою выгоду, и, когда обмен совершён, каждый считал, что удачно "надул" другого, всучив ненужную безделицу, и очень сильно выиграл, приобретя великую ценность.
Чем только не обменивались! Марки и значки, этикетки от спичечных коробков, стеклянные шарики! За перочинный нож с несколькими лезвиями можно было назначить очень высокую цену, такую, как например, за увеличительно – выжигательное стекло. Иногда предлагались к обмену предметы старинные странные и загадочные, непонятного назначения.
Особенно высоко ценились у пацанов армейские головные уборы, ремни, стреляные гильзы, старые погоны и значки воинской доблести.
Могли оказать при обмене уважение и армейскому котелку. Я помню, большой редкостью были очки пилотов, солдатские фляжки и офицерские погоны.
Счастливчики, сумевшие раздобыть бесценные предметы в виде пустых кожаных кабур, военных планшетов, шлемов лётчика или танкиста, поднимались на недосягаемую высоту и в игре в "войнушку", обычно по умолчанию, становились командирами боевых пацанячьих соединений.
Имеющие настоящий полевой или морской бинокль обычно были неприступными гордецами, а настоящую офицерскую портупею с особым шиком вместо брючного ремня носили даже пятнадцатилетние подростки.
Я вспоминал наши детские менки и думал, почему нам так нравился этот армейский сбор? Может быть потому, что эти вещи были НАСТОЯЩИМИ? Ими пользовались самые настоящие, взрослые военные люди, и все эти предметы, которые попадали к нам в руки самыми немыслимыми путями, успели выполнить своё предназначение и свою задачу. Может быть даже какие то из них побывали в самом настоящем бою?
И мы, разыгрываясь в своём детском воображении представляли себя ловкими умелыми бойцами, или мужественными пилотами, а то и водителями грозного боевого танка или капитанами красавца – линкора. Но в любом случае настоящими мужчинами и защитниками и освободителями всех слабых и угнетённых от полчищ коварных врагов.
Потом, взрослея, понимали, что будет служба в армии, и там выдадут всё новенькое и самое настоящее, и передаривали или раздавали пацанам помладше все свои накопленные и обмененные богатства. Но, даже у совсем взрослых мужчин в душе остаётся уголок навсегда открытый тому, полузабытому детскому чувству прикосновения к настоящему. Я знал, что наш подарок понравится Федюне и Борисычу. Эти люди, в детстве выменявшие себе едва ли не целый снаряд, смогут оценить наш подарок по достоинству!
Мена
Борисыч, великий запасливый хозяйственник, с раннего детства прекрасно освоил технику мены. У него имелись ценности, признанные всеми и постоянные, как валюта. К нему обращались за советом, помощью и оценкой равнозначности мены, и с удовольствием менялись с ним самим.
Борисыч и Федюня учились в пятом классе, когда на переменке после третьего урока к ним подошёл Лёха по прозвищу "Самовар" из седьмого "Б".
"Самовар" и ещё девять ребятишек жили в соседнем селе, и добирались в школу за два километра каждый день пешком.
– Борисыч! Есть у тебя жгут? – спросил "Самовар" о наличии жутчайшего на ту пору дефицита – медицинского резинового жгута, признанного высшей валютой детского мира. Дефицит был бешеным по очень простой причине. Понятное дело, что ни "Самовар", ни остальные сельские пацаны не собирались использовать жгут в медицинских целях. Он нужен был, как резина для рогаток. В городе можно было купить жгут в аптеках, но, во – первых, для этого надо было ехать в город, во – вторых он стоил хоть и небольших, но денег, которых у пацанов не было, и в третьих, он и в аптеках тоже был в дефиците.
Пацанячьи "конструкторские бюро" перепробовали всё! Были разные попытки поставить на рогатки полоски, вырезанные из автомобильных камер, длинные круглые тонкие трубочки ниппельной резины, и то, что и вспоминать неловко.
Нет. Всё не то. Самым подходящим материалом для рогаток, непревзойдённым и качественным, оставался медицинский резиновый жгут.
А так как всем было известно, что Борисыч имел неслыханную ценность – привезённый отцом из Москвы целый рулон широкой мягкой медицинской резины, то к нему время от времени обращались желающие сменяться, и Борисыч мог диктовать любые условия обмена.
Понимая разницу в возрасте между ним, "пятаком", и семиклассником "Самоваром", Борисыч достаточно уважительно ответил вопросом:
– Есть. А что дашь на мену?
И "Самовар" рассказал о том, что у него дома есть самый настоящий артиллерийский снаряд.
Нет, вот так – СНАРЯД! Высотой от пола, как показал рукой Лёха, по пояс самого Борисыча.
Ёлки – палки! Конечно, меняться было нужно. Но, прежде было необходимо осмотреть товар. Сговорились встретиться в воскресенье у Лёхи.
Но до воскресенья ещё два дня, и Федюня с Борисычем всё свободное время обсуждали выгоду сделки и возможность применения такого прекрасного предмета, как "Самоваров" снаряд.
Умный Федюня сразу же предложил подложить "бомбу" под родную любимую школу и устроить этим самым долгие каникулы.
– Представляешь, как эта дура рванёт? Заглядение! – сияя глазами расписывал он Борисычу светлое завтра. – Пока новую школу построят, десять лет пройдёт. На рыбалочку ходить будем когда захочется, и уроков делать не надо! – мечтал Федюня.
– Можно подумать, ты их делаешь! – съязвил здравомыслящий Борисыч. – А если от взрыва полсела взлетит? Бабушка моя, – баба Маша, войну видела, и фашистов, и взрывы от снарядов. А когда фрицев прогнали, она в городе работала на снарядной фабрике. Она мне рассказывала, что это за ужас такой! Это ты не знаешь, а говоришь! А деда мой на войне артиллеристом был, из пушки стрелял. Тоже много чо о снарядах порассказал. Не, кто ж разрешит "Самовару" "годный" снаряд дома держать? Он скорее стреляный, а все равно, меняться надо. Представляешь? Свой снаряд! Будем в войнушку играть.
Тоже хорошая перспектива. И хотя Федюня с трудом представлял себе, как можно со снарядом играть "в войнушку", он признал, что Борисыч прав.
В субботу друзья сидели у Борисыча и прикидывали, что брать с собой.
– Много – то я ему не дам, – рассуждал Борисыч, растягивая полоску жгута. – Ну, вот столько отрежу, а ещё добавлю спичек.
– Красных? – оторопел от такой расточительности Федюня.
– Не, жирно будет! У меня зелёные есть!
Борисыч покопался в своих запасах, извлёк на свет божий коробок со спичками, и, раскрыв его, показал Федюне спички с серой, окрашенной в зелёный цвет. Среди мальчишек неизвестно почему считалось, что они имеют особые свойства. Хотя в чём именно особенность зелёного или красного цвета не мог сказать никто, крашеные спички выменивали охотно и ценили высоко.
– Да, "Самовар" будет доволен, – признал Федюня, закрывая коробок и с сожалением возвращая его другу. – Такие спички любой бы выменял себе. Они что – под дождём горят?
– Ага, сейчас я тебе буду просто так их жечь, чтобы посмотреть горят или нет.
Федюня устыдился своей наивности и про спички больше не спрашивал.
– Ну, и ещё вот, – Борисыч заранее вздохнул, как бы заранее прощаясь с маленьким компасом. – Если Лёха не захочет меняться, добавлю... Но в крайнем случае!
Ситуация складывалась благоприятно. Мама Федюни разрешала ему уходить хоть на край света, если только он уходил с Борисычем. Родители Борисыча в воскресенье собирались взять всех троих дочерей и съездить в город, навестить родственников.
А по хозяйству оставались хлопотать та самая бабуля Маша, которая пережила оккупацию и работала на снарядном заводе и дед Митя, который собирался в воскресенье на рыбалочку.
То есть, можно было друзьям действовать свободно.
В воскресенье оба встретились раненько уже на дороге, которая вела в соседнее село. У Борисыча через плечо перевешивалась сумка, в которой аккуратно были уложены "богатства" для мены, спички обычные, если нужно будет развести костерок, завёрнутые в газету большие куски ржаного хлеба, специально натёртые чесноком, и сложенные вместе, прикрывающие собой ломти холодного варёного мяса.
До "Самоварова" села дошли быстро и без приключений. Сам Лёха уже час как торчал на макушке громадной груши, что росла у него во дворе и высматривал, не идут ли к нему обменщики. Он очень беспокоился и переживал, что мена сорвётся, потому что отец пообещал сам к чёртовой матери выбросить "эту железку", если Леха её куда – нибудь до вечера не денет.
Обрадовано соскакивая с ветки на ветку вниз, "Самовар" потащил друзей в сарайчик стоящий за домом.
Заскрипели петли дверей сарайчика и засветилась яркая электрическая лампа под потолком. Она осветила столярный верстачок, на который хитрый Лёха поставил вертикально свой драгоценный снаряд, чтобы показать его во всей красе.
Борисыч и Федюня, заворожено шагнули вперёд и замерли. Красота, – глаз не оторвать!
Правильное название того, что они увидели, такое: макет-копия артвыстрела 85мм, с настоящей сияющей в лучах электрической лампочки латунной гильзой, пустой, естественно, и с пробитым капсюлем, но с искусно выточенным на токарном станке деревянным снарядом, покрашенным серебрянкой. Имитация полная!
Лёха деловито прервал идиллию и поторопил произвести расчёт.
Драгоценности и компас в их числе без возражений переехали к Лёхе, который поторопился выставить новых владельцев снаряда на улицу и побежал по своим делам, сверяя дорогу по компасу. Пьяные от счастья Федюня и Борисыч, сначала не могли договориться, кто понесёт снаряд первым. Решили нести по справедливости – пятьсот шагов сделал, – отдай товарищу. И пошагали. Макет макетом, а тяжёлое толстое донышко и латунные бока снаряда очень быстро дали почувствовать свой немалый вес плечам и рукам пацанов уже после первого километра пути.
Они не расстались бы со своей драгоценностью, даже, если бы пришли в село наутро. С выражением неимоверной гордости на перепачканных лицах малолетние шкеты тащили на себе по очереди здоровенную железяку и были счастливы. Правда, уже не каждые пятьсот шагов, а намного чаще раздавалось металлическое этакое "Бздынннььь", когда усталые носильщики останавливались передохнуть, и опускали свою ношу на дорогу.
– Поедим? – робко спросил Федюня у Борисыча, когда до села оставалось меньше половины пути.
– И передохнём, – охотно согласился Борисыч, – Ох я и уморился!
"Бздынннььь", раздалось на дороге, и друзья, по братски поделившись, начали уплетать хлеб с чесночным запахом и ломтями холодного варёного мяса.