Напишите мне, Павел Петрович, когда и где погиб Алеша? Где находится его могила? Как здоровье Вашей мамы и бабушки? Пишите о себе.
Всегда рады будем видеть Вас в нашей прекрасной Болгарии. Обязательно приезжайте. Мы вам покажем нашу страну. Ваш брат Алеша отдал за всех нас свою молодую жизнь.
С сердечным приветом
Тана Курдова".
Атанас поднял голову.
- Значит, Проданов не ошибся. Тана - она же Иванка. Но почему?
- Мы спросим Иванку.
- Где она?
- В Советском Союзе.
- Союз огромен.
- А мы найдем!
Действительно, на Всесоюзных стенографических курсах значилась ученица Иванка Курдова. Каждый месяц она присылала из Коми АССР контрольные работы.
Павел отправил ей заказное письмо. В нем он просил, чтобы девушка, как только будет в Москве, дала о себе знать. Он обязательно должен ее увидеть,
Стужа сменилась оттепелью. Дул южный ветер. С крыш на тротуары летела веселая капель.
Сквозь горячее облако пара, клубившееся над районной ТЭЦ, поднималось оранжевое солнце. "Как над морем", - сравнил Павел и невольно, про себя, отметил: чтоб видеть всю прелесть московского утра, не надо торопиться…
Вчера он закончил дипломную работу, и полковник Горбатюк, обычно не щедрый на похвалу, сказал, что идею задания целесообразно изложить на теоретической конференции, где будут участвовать представители войск.
Полковник придерживается правила: полезные идеи должны дозревать не в сейфе, а в войсках, там их исправят и дополнят, а главное - реализуют. Не однажды коллеги возражали ему, что якобы так теряется автор. "Ну что ж, - отвечал он, - может, автор и теряется, зато выигрывает общее дело". И хотя еще предстояла защита, Павел не беспокоился об оценке, он испытывал иную тревогу: как специалисты встретят его предложения, изложенные в дипломной работе.
В этот такой удивительный весенний день его вдруг вызвали на факультет. Тут уже были сокурсники, сообщившие: "Кадровик прибыл". В офицерской службе беседа с представителем кадровых органов - момент особый. И каждый, кто готовится к ней, испытывает робость: а вдруг он не покажется?
Павел еще не успел отдышаться, как его пригласили первым. Инструктор управления кадров объявил:
- Руководство факультета рекомендует вас на должность командира танкового батальона. Вы согласны?
- Так точно.
- А что касается места службы, то после Забайкалья переведем вас поближе к Западу.
- Готов ехать в любой округ.
- Вот и хорошо, - полковник сделал пометку в блокноте.
Павел посчитал, что на этом разговор закончен, и ждал разрешения выйти.
- Алексей Петрович Заволока, моряк-подводник, ваш родной брат?
- Да.
- Вам известно, когда он погиб?
- Нет.
- В июле сорок четвертого. Указом Президиума Верховного Совета СССР ваш брат награжден орденом Красного Знамени. Посмертно… Вот все, что мне пока удалось узнать.
- Спасибо. Значит, это вас просил Герасим Прокопьевич? Что-то он долго загостился, кажется, на Кубани…
- Форенюков умер, - глухо сказал полковник. - В "Красной звезде" был некролог.
- А Светлана? Где она? - оправившись, как после удара (новость и в самом деле оглушила), спросил Павел.
- Светлана в командировке. А Герасим Прокопьевич, верно, был в Краснодаре. Там военный трибунал судил изменников Родины. Форенюков выступал обвинителем. С сердечным приступом его привезли в госпиталь. Оттуда он позвонил в кадры, передал вашу просьбу.
Собирался Павел к Форенюковым в гости, но со дня на день откладывал визит. И вот, оказывается, опоздал… В спешке люди не успевают сделать доброе дело, сказать доброе слово, вспомнить друга. А вот Герасим Прокопьевич о его просьбе вспомнил.
Ругательски ругал себя Павел, и на душе у него так было скверно, будто не существовало ни чудного мартовского дня, ни веселой весенней капели.
Рассказ Иванки
В общежитии Павла ждала телеграмма. "Пятнадцатого вечером буду Москве. Остановлюсь гостинице "Россия". Иванка".
Павел, безусловно, встретит Иванку. Только вот как он определит, что это она?
Атанас, ознакомившись с телеграммой, согласился составить Павлу компанию, пообещав среди тысяч пассажиров узнать свою землячку.
К воркутинскому поезду друзья выехали загодя. Единственно, что было известно, - это станция, на которой садилась Иванка. И как только поезд застыл у перрона, Павел и Атанас побежали от проводника к проводнику, спрашивая, кто садился на станции Инта.
- Были такие, - наконец услышал Павел от проводницы последнего вагона. - Были девушка и двое мужчин.
- А какая она собой, эта девушка?
- Высокая, чернобровая. Кажется, в белом вязаном берете. С чемоданом, конечно. С кожаным, импортным.
Павел быстро пробирался сквозь толпу, коротко рассматривая девушек и молодых женщин. Иванка - среди них, чернобровая, высокая, в белом вязаном берете, с кожаным импортным чемоданом.
Вот и первый вагон, а пассажиры все движутся плотным потоком… Попробуй найди в этом потоке человека, которого знаешь всего лишь по фамилии. На выходе с перрона стоял Атанас. С высоты своего роста он хорошо видел пассажиров воркутинского поезда.
- Что-то не замечаю…
- Она в белом берете, с чемоданом.
- Конечно, - усмехнулся Атанас. - Обязательно с чемоданом. Ведь пассажирка! - И усомнился: - А может, она не приехала?
Тем временем перрон опустел. Лишь несколько подростков топтались под светящимися, как луна, часами. Долговязый, окруженный приятелями, играл на гитаре, подпевая:
Ты расскажи - и я пойму,
Мы все понятливые люди.
И потому, и потому…
Что было "потому", Павел не разобрал - не успел.
- Будем искать в "России", - сказал Атанас, и друзья не мешкая покинули вокзал.
В вестибюле гостиницы они ее узнали сразу.
- Иванка Курдова, не так ли? - обратился к ней Атанас.
- Да, а вы кто? - спросила она по-болгарски.
Не дав Атанасу объясниться, Павел первым поздоровался. Он был в смущении, но не от встречи, а от того, что девушка оказалась выше его ростом. В своем воображении он представлял ее другой, по крайней мере, легкой, как пушинка.
- Вы - Павел! - засияла Иванка, по-мужски протянув ему руку, и на чистейшем русском языке быстро заговорила: - Вы меня, Павел, извините за телеграмму. Сначала отправила, потом подумала… Я такая рассеянная! - Ее щеки горели, будто на улице, откуда она только что заявилась, все охвачено трескучим морозом. - Вот вы какой, Павел… Мне мама рассказывала… Я была еще маленькой, но уже знала, что вы есть, живете на берегу нашего Черного моря.
Мест в гостинице не было. Дежурный администратор предложил подождать. К ночи, когда уедут английские туристы, номера освободятся.
Павел недолго колебался, позвонил Светлане Форенюковой. Она недавно вернулась из командировки, привезла какой-то социологический материал о воспитании подростков. Павел был у нее в гостях, и она просила не забывать ее, сообщать, как идет поиск. Теперь он воспользовался приглашением. Светлана ответила:
- Приезжайте. Иванке у меня понравится.
На следующий день вечером они посетили Кремлевский Дворец съездов. Возвращались пешком. На выходе из Александровского сада Светлана принялась расспрашивать Атанаса о воспитании болгарских подростков.
А Павел с Иванкой, отстав, не заметили, как свернули на Красную площадь, дождались у Мавзолея смены караула, затем по улице Куйбышева направились к Светланиному дому. Иванка охотно говорила о своей жизни в тайге, о том, что специальность технического секретаря ей нравится, что мама приедет в Коми на целых три месяца, и тогда они будут жить втроем, но все равно домой, в Болгарию, очень тянет…
- Вы знаете, как она красива, наша Болгария, - восторженно сказала Иванка и пообещала: - Я вам покажу альбом. В нем есть фотография точно такая, как у вас. Товарищ Проданов правильно определил: мама передала фотографию в июне сорок третьего года, но попала она в руки Алеше намного позже.
…Когда Тана возвратилась из Варны и привезла с собой фотографии, Гочо дома не было - его опять угнали в порт. Раньше грузили баржи только по ночам, а теперь и днем никому не давали покоя, начиняли трюмы табаком, фруктами, овощами. И все это, говорили, шло на восточный фронт: болгарские фашисты помогали немецким.
После сталинградского разгрома немецкие войска заполонили все болгарские порты, добрались и до поселка, где жили Тиховы.
Теперь труднее было встречать советскую подводную лодку: стала плотнее береговая охрана. И тем не менее на душе у Таны было радостно: Красная Армия уже освободила Северный Кавказ, Кубань, вышла к Харькову. Но о том, что готовятся новые битвы, радио прямо не говорило, просто Москва передавала бодрую музыку. Только Гочо не разрешал слушать концерты: для варненских подпольщиков сухие батареи были дороже патронов.
Тана разложила на столе фотокарточки и подписала одну, по ее выбору, самую лучшую.
С того момента, как девушка снова объявилась в поселке, она ни разу не выходила в море. Выходил Гочо, он принимал людей, грузы и переправлял их в гранитные скалы - пустынное место, откуда была давным-давно проложена дорога в горы, а теперь эта дорога заросла колючим кустарником.
Иванка дождалась брата и показала ему уже подписанную фотокарточку.
- Что за мода? - возмутился тот. - Дисциплину забыла?
- Это моему матросу, - сказала она как само собой разумеющееся. - Ты должен передать. Понимаешь, должен!
Гочо прочитал надпись, нахмурил густые с проседью брови. Так он делал всегда, когда ему что-то не нравилось
- Война ведь…
- А я люблю.
- Нашла время!
- Значит, сам не любишь. И никогда не любил, И как тебя только товарищи уважают?
Брат пропустил упрек мимо ушей, продолжая хмуриться. Потом все же пообещал:
- Передам. Если представится возможность… - и унес фотографию в тайник.
Гочо поужинал без аппетита, отдыхать не стал, снял с вешалки прорезиненный плащ с капюшоном, заторопился в порт Тана знала, что сегодня грузили не табак и не фрукты, а тяжелые зеленые ящики; в них, по всей вероятности, были авиабомбы. Не в эту, так в следующую ночь баржу включат в караван, и судне очутится неизвестно где - в Севастополе, в Одессе или в Херсоне. Почти все суда шли в том направлении: на северо-восток. Там была Россия. Там шла война. И там решалась судьба не только России, но и Болгарии. Это Тана хорошо знала.
Через неделю она была арестована и приведена а комендатуру. Кроме нее, сюда пригнали еще нескольких жителей. На допросе Тана твердила, что была на свидании, и только. Гестаповец, глядя сквозь тонкие стекла очков, через переводчика спрашивал:
- Вы подходили к ангару?
- Нет, не подходила.
- Вы оставили мину?
- Я боюсь мин.
Тану вывезли в Варну, и там ее дело рассматривал военно-полевой суд. Все обвинения она отрицала. Впрочем, ее уже не слушали. Монотонным, глухим голосом судья зачитал:
- От имени Его Величества Бориса Третьего - царя болгар, сегодня, 17 июня 1943 года, Шуменский военно-полевой суд на судебном заседании в Варне заслушал дело по обвинению Таны Ивановой Тиховой в поджоге военного склада союзных войск, что привело к гибели имущества, суд приговорил Тану Иванову Тихову - к смертной казни через повешение.
Из-за плеча конвоира Тана взглянула в окно. На противоположной стороне она узнала высокий платан, росший во дворе Тодора Трынова. Почему-то вспомнила картину во всю стену; огромное море и на волнах крохотный белый парус. Вот-вот он скроется за горизонтом, уплывет в Россию…
Иванка перевела дыхание. Долго шла молча. Ее рассказ был похож и не похож на рассказ Атанаса. Видимо, каждый, говоря об одном и том же, волей-неволей привносит свое. Может быть, так рождаются легенды, и уже трудно отличить, где правда, где домысел.
О последних днях жизни Тиховой сообщил Проданов. У него были документы. Но, оказывается, не всякому документу нужно верить.
…После суда Тану не казнили. Неделю продержали в одиночке: как потом выяснилось, ждали из Берлина эксперта. В эти дни девушку не истязали. Каждое утро у нее в камере появлялся врач в форме жандармского офицера. Он снимал с Таны одежду и какими-то мазями растирал исполосованную шомполами спину. Тана его стыдилась. Да и он недоумевал: мол, зачем это перед казнью?
Лицо офицера было каменно-холодным. Не одна она такая прошла через его руки. Поэтому у своих пациентов он никогда не спрашивал: "Как самочувствие?" Оно его не интересовало, как не интересовала погода, скажем, в Бразилии.
Во время очередной процедуры Тана вдруг заговорила:
- Капитан, когда меня повесят?
- Гестапо интересуется, кто вам сделал операцию. Год назад, разумеется.
- И потом повесят?
- Если не сознаетесь…
"Ах, вот оно что!" - холодея от ужаса, догадалась Тана. Он ее лечит, чтобы пытки были больнее, чтобы сломить ее волю. "Нет, нет! - твердила девушка. - Ни за что не скажу, что лечили меня в советском госпитале".
Вскоре после разговора с тюремным врачом Тану вывели из камеры, надели ребристые стальные наручники, усадили в грузовую машину. В сопровождении троих жандармов увезли из Варны.
Было позднее утро. Грузовик катил вдоль пыльных виноградников. Навстречу попадались военные автомашины, подводы крестьян, редкие уныло шагающие пешеходы. Грузовик не привлекал внимания: много их рулило по пыльным, разбитым дорогам Болгарии. Тана узнавала знакомые места. Еще недавно с братом Гочо она шла тут в Шумен. Значит, ее будут допрашивать в Шумене… И ей стало тоскливо от того, что умрет она в городе, где никто ее не знает.
Она пыталась заговорить, спрашивала, куда ее везут, даже смеялась: пусть видят, что она не сломлена.
- Вы - немые… скоты.
- Ты - большевичка… - лениво ответил старший жандарм с квадратным лицом. Его неприязненный взгляд не обещал ничего хорошего.
- Эх вы, а еще болгары!
Жандармы промолчали.
Так ехали долго. И только в селе около каменного колодца грузовик остановился. Жандармы зачерпнули бадью, стали пить. У Таны давно пересохло во рту. Нестерпимая боль заливала голову.
И вдруг рядом, в каких-то двадцати метрах от грузовика, раздались выстрелы. Тана видела, как жандармы отпрянули от колодца. Один, тот, который назвал ее большевичкой, схватился за живот и стал медленно опускаться на землю. Из брошенной бадьи вода вылилась ему на ноги.
Двое открыли стрельбу по дому напротив. Оттуда бил автоматчик. Он не позволял жандармам приблизиться к грузовику, где в наручниках сидела девушка.
Тана - быстрее сделала, чем подумала, - рывком перевалилась через борт, упала на пыльную дорогу и тут же подхватилась, побежала наугад, лишь бы подальше от машины. Она бежала через дворы, падала от слабости, но мысль - исчезнуть, спрятаться - придавала ей силы, и ноги, избитые на допросах, обретали твердость и упругость.
А рядом люди шли по своим делам, но, увидев бегущую в рваном платье девушку, сторонились, со страхом глядели ей вслед. Где-то в саду около старого глинобитного сарая Тана упала в цветник. Враз потемневшее небо закачалось, закачались кусты, все исчезло…
Очнулась она в темном сыром подвале. Ее голова лежала на чьих-то теплых коленях, и ей почудилось, она дома и покойная мать, умершая пять лет назад, поит ее парным молоком.
- Мама, - прошептала Тана и навзрыд заплакала. Били шомполами - не плакала, ломали пальцы - глаза были сухие, зачитывали приговор - не просила пощады. А тут на коленях у незнакомой женщины не хватило сил сдержаться.
- Где я?
- Не пугайся. Не выдадим.
Долечивалась она уже в партизанском отряде. Привел ее туда Жеко Курдов, партизан-разведчик. Это он увидел Иванку в кузове жандармского грузовика и на свой риск вступил в бой с конвоирами.
- …Так папа с мамой познакомились, - закончила Иванка свой удивительный рассказ.
* * *
На Красной площади били куранты. В Москве была полночь и без часу полночь в Болгарии. Иванке не верилось, что она идет рядом с парнем, которого никогда раньше не видела, но знала с детства.
Они шли по улице Кирова. Павел бережно держал ее под руку, и ему хотелось, чтоб дом Светланы был на самом краю света. Иванка же почему-то ускорила шаг, наверное, время уже было позднее. И все же… Зачем спешить? Павел приостановился, спросил, как подпольщица Тана Курдова подожгла ангар.
- Она его не поджигала.
- Но Стоил Проданов писал: за поджог ее приговорили к смертной казни.
- Да, но она не поджигала. Она должна была встретиться с советским разведчиком. И каждый день выходила на рынок, то есть на место встречи. Советский разведчик был в форме немецкого матроса. Если бы не поджог, не стечение обстоятельств, маму не схватили бы.
- А дядя Гочо знал, что мама связная у советского разведчика?
- Да. Но многие подпольщики к маме относились с недоверием. В подполье мог пробраться провокатор…
Закончив дела на стенографических курсах, Иванка уезжала в Инту. Прощаясь, робко обняла Павла, шепнула на ухо:
- До свиданья, браток.
Не этих слов ждал он от девушки…
Иванка ему нравилась, как недавно нравилась Галина. Сейчас он думал о них, испытывая противоречивые чувства. Он заметил сразу же, еще в вестибюле гостиницы, что Иванка рада знакомству с ним. И не потому, что он офицер, капитан, нет, конечно же. Она видела в нем брата моряка, которого любила ее мать, тогда еще подпольщица Тана Курдова.
За дни, которые Иванка провела в Москве, он понял одно: он ей "не показался". Может, потому, что он маленького роста? И Галина его не принимает всерьез. Вот уже два месяца от нее ни одного звонка. Раньше звонила почти каждый день. А потом, как занялся он поисками фронтовых друзей брата, совсем остыла. В ее голосе он уловил насмешку. А однажды у нее вырвалось: "Блажь".
Павел обиделся. Обиду перебороть не смог - перестал с Галиной встречаться. Теперь он издевался над собой, над своими планами семейной жизнью. А в ушах все еще слышался вкрадчиво-тихий голос: "Паша, ты меня любишь?"
Спросила бы так Иванка. Но она только рассказывала, рассказывала, а если и спрашивала, то обращалась, как старшая сестра к младшему брату, хотя Павел был намного старше.