Это случится в январе тысяча девятьсот девяностого года, когда набьют оскомину различные откровения о необъявленной войне, появятся новые пророки, завизжат кликуши… Где же они были в то время, когда за шесть тысяч километров Степанов вез страшный груз - семь изуродованных тел? Семь молодых ребят, погибших с верой в Родину, в Отечество. Выполнивших свой воинский долг до конца… С их смертью на свете станет меньше мужчин. Не на семь, а на семьдесят, семьсот, семь тысяч…
Мог ли тогда представить Алексей, что через десять лет в Москве призывников будут искать с милицией?!. В Армении изобьют военкома-генерала. Толпой, дико. Как в эпоху средневековья. Двадцать минут будут истязать генерала… В Закавказье разнесут восемьсот километров границы. Даже иранцы приведут свои заставы в боеготовность… Родину, самое дорогое и неприкосновенное, попытаются растащить по национальным закуткам. Армянские экстремисты накануне трагедии - ужасного землетрясения, - будут грозить устроить в стране второй Афганистан… Кровью обольется сердце у Степанова. В ярости не раз сожмет кулаки подполковник Пашка Борисов, попавший преподавать после академии в высшее военное училище на Западную Украину, когда назначат сначала один срок "резать москалей", потом другой, а редактор журнала "Жовтень" бросит клич: "Всех православных за Збруч!" Его подхватят националисты: "Москалей за Збруч, жидов в Збруч! Утопим жидов в москальской крови!.."
Крови… Многим захочется увидеть, какой у нее цвет.
Это будет в девяностом. А еще через пять лет начнется такое, о чем и в кошмарном сне не привиделось бы: первая чеченская, вторая… Боевики, наемники, теракты, убийства… И счет жертвам пойдет не на единицы, а на десятки тысяч. Многим захочется посмотреть на бывшего соседа в прорезь прицельной планки… "Люди, - будет думать полковник Степанов, попадая в очередную "горячую" точку, - где же ваш разум? Вы реанимировали религию… Вспомнили об общечеловеческом… Но чем больше о них говорите, тем бесчеловечнее поступаете… Где же ваша религия гуманизма? Будьте добрее! Жизнъ ведь такая короткая…"
Все это еще будет… Будет все… А в тот апрельский день восьмидесятого старший лейтенант Степанов сопровождал погибших и еще верил, что это его первая и единственная война в жизни. Но даже этой войны хватит для того, чтобы испепелить души и изломать судьбы миллионам людей. Афганистан будет идти за ними вслед всю оставшуюся жизнь.
Поначалу Алексей, вернувшийся в Союз, будет стараться как можно реже думать о войне, но она станет напоминать о себе постоянно. Степанов будет мысленно ругать себя, материться, плеваться, но ничего не сможет поделать. Начнет кто-нибудь спрашивать - сначала будет отвечать неохотно, односложно: "да" - "нет". А потом постепенно "заведется". Особенно, если услышит какую-то чушь, вроде той, которую сморозит один хлыщ в отпуске, в восемьдесят первом году…
14.
Степанов с женой и дочкой расположится на скамье у входа в вокзал курского городка Льгова и будет ожидать прибытия поезда. До дома останутся каких-то семьдесят километров, а тут эта вынужденная пересадка… Только через два часа подойдет дизель. Пилить ему до одиннадцати вечера - раскланивается каждому столбу. Будет тихий прекрасный вечер. Маша, уже порядком уставшая, - ехать придется с родителями почти сутки, - начнет похныкивать. То ей захочтся водички, то пирожного, то просто не будет сидеться на месте.
Алексей пройдется по перрону. У киоска, где собирался посмотреть дочке книжечку или детский журнал с картинками, будут торговать местные женщины. Продавать горячую картошку, ранние яблоки, соленые огурцы, вишни, редиску… Одна старушка предложит раков.
- Берите, товарищ старший лейтенант. Видите, какие хорошие, свежие? Только сегодня наловили в речке, - станет расхваливать она свой товар.
- Где наловили-то, - спросит Степанов, - в Сейме, что ли?
- Да, сынок, в Сейме, где же еще… Бери, три штуки рубль.
- Да зачем мне три штуки, бабушка? - покачает головой. Алексей. - Один продайте, покажу дочке…
- Тридцать три копейки… - старушка выберет самого крупного.
Это будет не рак, а целое произведение искусства. Большущий, красный, с выпученными глазами и длиннющими усами…
- Зачем? Спрячь, напугаешь ребенка, - запротестует жена, увидев пресноводное чудовище.
- Лина, это же из нашего Сейма, - одно напоминание о реке, на которой прошло детство обоих, должно было растопить сердце супруги.
Так оно и случится.
Однако Маше рак не понравится. Степанов будет уговаривать прикоснуться к нему пальчиком, потрогать за длинные усы - маленькая девочка ни в какую. Начнет прятать ручки за спиной, отодвигаться на краешек скамейки.
- Хватит, - вмешается жена. - Клади его в сумку. Дома разберемся.
Алексей присядет на корточки к стоящим у скамейки вещам. Мельком посмотрит на теснящихся рядом пожилых женщин, на чисто одетого мужчину, который с упоением что-то будет рассказывать им. С незнакомцем попытается спорить седой водитель автобуса - на пиджаке у него будет "птичка", чем-то смахивающая на авиационную или десантную. Только внутри не звезда, как у военных, а рулевое колесо. По орденским планкам на груди можно будет догадаться о фронтовом прошлом водителя.
До Алексея несколько раз донесется слово "Афганистан". Сразу насторожится - как-никак, неделю назад оттуда.
- Перед тем, как вошли наши, в Кабуле вырезали все советское посольство. Что там делалось… - будет говорить с захлебом мужчина.
Лет тридцати пяти, длинный, тощий, изогнутый, как вопросительный знак, он сразу не понравится Степанову. С первого взгляда. Что-то в его облике будет сквозить фальшивое, скользкое, неприятное.
Женщины, слушая тощего пассажира, начнут сочувственно кивать головами, поддакивая. Лишь фронтовик будет кипятиться, но те станут его успокаивать:
- Человек, наверное, знает, что говорит. Слышали и не такое…
- А он сам был там? Все видел своими глазами? Болтает, как баба, - не захочет сдаваться водитель.
Задетый спором за живое, Степанов начнет терять терпение. "Это же надо, - подумает, - вот такие хлыщи и наводят тень на плетень". Целый год не был в Союзе… Вернее - год и три дня. И вот услышал, наконец, что о них говорят дома. Он не знал еще, что через несколько дней после приезда к родителям встретит одноклассника Федю Калинченко. Тот уставится на него толстыми окулярами своих очков, в которых удивленно округлятся глаза, и ляпнет без обиняков:
- Алешка, а говорили, тебя убили… Вроде бы в живот ранили.
- Иди ты, Федя, - ругнется беззлобно Степанов. И добавит с издевкой:
- Сам ты в одно место раненный. А кто говорил, тот, видно, контужен. Мешком из-за угла…
Конечно, Федя не обидится. Они поговорят как старые школьные товарищи, выпьют за встречу. Только царапнет боль по сердцу острым коготком. Алексей подумает о жене: "Каково-то ей доводилось… Слухи наверняка даходили… Кто-кто, а теща их вряд ли пропустила мимо своих ушей…"
- Не надо, - попытается остановить там, на вокзале, Лина, видя, что у супруга загорятся в глазах злые огоньки, - не обращай на себя внимания. Ты же в форме…
Она еще недостаточно узнает, что же изменилось в характере мужа в Афганистане. Тот всегда старался контролировать свои поступки. Наложила отпечаток армейская служба. Немногие будут знать, что под маской внешнего спокойствия, даже вроде бы равнодушия кроется порой такая пепелящая энергия ярости, что не каждый бы отважился испытывать терпение Степанова. Особенно теперь ЕСЛИ ОНА И БУДЕТ выплескиваться иногда, это окажется всего лишь маленькой частицей неистового порыва, теснящего в груди офицера. Его будет гасить он иронической усмешкой, преувеличенно замедленными движениями, какой-то особенной вежливостью, предупредительностью.
Вот и тогда подойдет к тощему и тихо так, ласково спросит:
- Откуда вы все это взяли?
Тот, увидев человека в форме, заюлит. А фронтовик сразу же при-ободрится. Будет рад нежданной подмоге.
- Так вот, слушайте. И Кабуле даже волос не упал с головы ни у одного из работников нашего посольства, - спокойно проговорит Алексей.
- Откуда вы знаете? - взовьется тощий, словно ужаленный скорпионом.
Он посмотрит на женщин, как бы прося поддержки. Те по-прежнему будут дипломатично кивать головами: "Все может быть, говорят всякое…"
Степанов достанет из нагрудного кармана рубашки удостоверение. Вытащит отпускной билет, протянет тощему:
- Читайте!
- Полевая почта номер 13879… - начнет тот. - Город Кабул…
- Еще есть вопросы?.. Я там с самого первого дня. И все знаю. Не надо говорить того, о чем понятия не имеете. Некрасиво это… Не по-мужски…
Алексей свернет отпускной билет, станет засовывать его в карман и вдруг почувствует, что задрожали руки. Чуть-чуть, совсем незаметно. Подумает: "Нервы…"
Седой водитель будет торжествовать. Для него больше не будет существовать тощего. Фронтовик проникнется симпатией к старшему лейтенанту, начнет расспрашивать его, а тот не сможет ничего рассказать. Не будет иметь права. В то время боевые действия будут еще оставаться тайной, о неразглашении которой все дали подписку сразу же по прибытии в Афганистан, через два дня после переворота. "Особисты" сработали четко.
Тем временем тощий исчезнет. Не уйдет. Просто исчезнет. Как-то незаметно для всех.
- Ходят тут всякие, - примутся судачить между собой женщины. - Болтают бог весть что. Ждут, только бы уши развесили…
Уже перед самой посадкой в поезд Степанов увидит на перроне троих подвыпивших парней. Они то и дело будут поглядывать на загоревшего до черноты офицера. Что говорят о нем, Алексею сомневаться не придется.
- А вот возьму и спрошу… Подойду сейчас… - станет настойчиво рваться один из них к Степанову.
- Да не надо, - будут останавливать его приятели.
- Товарищ старший лейтенат, вы извините… - парень все-таки решится. - Вот спорим. Смотрим, десантник. Я говорю, наверное, в Афганистане служили, угадал?
- Служу, - коротко ответит Степанов.
Не захочется ввязываться в разговор, устанет в дороге до чертиков. Только дай повод, сразу начнется: "А как… Вот мой знакомый… Да я сам…" Один из друзей Алексея, посмеиваясь, рассказывал:
- Когда был лейтенантом, все алкаши, хватающие за рукав, представлялись старшими лейтенантами. Стал капитаном, уже выдают себя за майоров: "Капитан… Нет… Э-э… Ты послушай… Я сам служил… Я майор в запасе…"
Компания придвинется ближе. Один начнет рассказывать о брате, который первым входил в Афганистан. Поведает, как тот выбрасывался с парашютом. А каково там было!.. Почти весь батальон положили в день ввода войск.
Алексей промолчит. Будет неопределенно кивать головой. С облегчением увидит показавшийся из-за поворота поезд. Извинившись, с трудом втиснется в плотную массу тел пассажиров, штурмом берущих открывшиеся двери вагона… Подумает при этом: "Бред сивой кобылы. Врет твой брат, а может ты сам. Развелось героев, плюнуть некуда…"
Афганистан будет глубоко сидеть во многих из тех, кто его прошел на самом деле. Внезапной вспышкой ярости на какую-то несправедливость, презрением к опасности - страшнее смерти ничего нет, а с ней встречались лицом к лицу, фантастически гиперболизированными картинами снов - он будет напоминать о себе постоянно.
Когда станет невыносимо трудно, Степанов будет думать о погибших друзьях. Что бы сказали они, если бы вдруг ожили? Как бы отнеслись к его проблемам? Наверное, грустно усмехнулись бы. Оживить Алешку Медведя, Володю Митрофанова… Поднять их из могилы, предложить: "Вы будете помнить все. То, что были офицерами, имели награды, вас уважали, ценили. Теперь ничего из прежней жизни к вам не вернется. Будете заниматься самой грязной работой. Иметь минимум удобств. Работать от темна до темна. Однако вы все рано будете помнить, что когда-то жили по-другому, но были убиты на войне… Согласны на такие условия?"
Согласились бы они ожить или нет, Степанов не мог ответить однозначно. Да и никто, наверное, не сумел бы…
15.
Вертолеты приземлились на аэродроме в Джелалабаде. Не успел спрыгнуть на бетонку, как подошли солдаты в форме ВДВ. И среди них тот сержант-санинструктор, с которым Степанов летел сюда несколько дней назад. Из десантно-штурмовой бригады.
- Видишь, как довелось встретиться… - грустно покачал головой Алексей, пожимая руку знакомому. - Вас прислали в помощь?
- Так точно, товарищ старший лейтенант. Где убитые?
Степанов кивнул на вертолеты и попросил:
- Вы их в тень от самолетов положите. Печет очень…
Десантники быстро вытащили из грузовых кабин носилки. Поставили рядком в тени "Ан-двенадцатого".
- Какой борт летит в Кабул? - спросил офицер у одного из членов экипажа, наблюдавшего за разгрузкой самолета. Видно, этот "Ан-двенадцатый" только прилетел откуда-то.
- Наш, - ответил пилот, - минут через сорок… А что, хочешь сам или с грузом?
- С убитыми… Семь человек…
- Где они?
- Вон, в тени.
Подошли еще два летчика. Начали расспрашивать, как погибли. Рассказал в нескольких словах.
- А кто офицер из них?
- Там на бирке написано. Старший лейтенант Митрофанов.
- Пойдем, глянем…
- Идите, ребята, я уже насмотрелся.
Летчики ушли. Алексей остался с сержантом. Хотелось на что-нибудь присесть, но рядом ничего не было. Солнце прожигало насквозь ткань комбинезона, палило плечи, шею. Пришлось спрятаться под брюхо самолета.
Вернулись авиаторы. Слов у них не было. Лишь сокрушенно качали головами да горестно вздыхали: "Молодые хлопцы… Жить бы да жить".
К самолету подошла группа афганцев в цивильном. Иногда летчики брали гражданских на борт. Подбрасывали в Кабул, другие провинции. Только закончилась разгрузка, как афганцы по сходням стали подниматься в салон и рассаживаться на сидениях. А солдаты пошли за погибшими. Командир корабля, глядя, как те вносят носилки и ставят их на дюралевый пол у самой рампы, о чем-то напряженно думал. По лицу офицера прошла нервная судорога. Он направился к афганцам и проговорил:
- Нет Кабул. Советский Союз… Летим прямо в Ташкент…
И для пущей убедительности сделал красноречивые жесты руками, требуя, чтобы пассажиры покинули самолет. Среди них нашелся пожилой мужчина, понимавший по-русски. Он перевел слова командира спутникам, и те с явным разочарованием на лицах покинули грузовую кабину.
- Пусть по земле ездят в свой Кабул и сами подрываются на своих минах, - угрюмо пояснил командир Степанову.
Тот промолчал, дескать, ты здесь хозяин. Самому и решать.
Взяли только раненого афганского солдата и сопровождавшего его офицера. Видно, врача. Раненого подвезли за несколько минут до взлета. Уложили на пол, сразу же поставили капельницу.
До Кабула летели чуть более получаса. Когда начали снижение, по грузовой кабине пошел тяжелый трупный запах. Приземлившись, летчики раскрыли рампу. Спускались на бетонку в боковой люк по легкой лесенке, сброшенной вниз борттехником. Через рампу не вышел никто. Для того, чтобы это сделать, надо было пройти мимо погибших…
На аэродроме Степанова встретил капитан из медсанбата дивизии. Венеролог по специальности, здесь он занимался эвакуацией убитых и раненых. Высокий, темноволосый, капитан был очень общительным, наверное, как все представители его профессии. Обычно при встрече со Степановым он всегда настойчиво приглашал его к себе в гости, на что последний отшучивался. Дескать, повода нет для визита к тебе, да и дружбу с венерологом некоторые могут понять не совсем правильно.
Капитан, пожав руку Алексею, попытался и на этот раз пошутить.
- С прибытием тебя на землю обетованную! - весело поприветствовал он Степанова.
- Будь она проклята, эта земля… - хмуро откликнулся Степанов. - Вон я тебе привез… Семь человек…
- Сегодня уже было тринадцать из Баграма… Попали в засаду.
У Алексея учащенно забилось сердце:
- Из офицеров тоже кого-то?..
- Да… Ты его, наверное, не знал. Молодой совсем…
Старший лейтенант вздохнул. Значит, не с Пашкой Борисовым. Впрочем, это сегодня. А завтра?.. Его и так уже один раз приласкала душманская пуля…
Попрощавшись с врачом, сразу пошел в полк. Передал полевую сумку с документами лично командиру - полковнику Скворцову, рассказал обо всем, а затем направился в штаб дивизии. Доложил Преснякову. Тот внимательно выслушал, задал вопросы. Потом отпустил:
- Иди отдохни. Досталось вам…
Подходя к своей палатке, Степанов увидел суетившихся у входа в нее Батурина, Мартынова и Седова.
- Живой? Ну что там? Митрофанов, говорят, подорвался на мине? - встретил вопросами Валентин Батурин.
- Потом, ребята… Все потом. Дайте сначала умыться…
- А мы тут кровати достали… С панцирными сетками… - начал было Мартынов.
Алексей откинул полог:
- Да вы нарыли… В полный профиль…
В палатке чуть ли не впритык одна к другой стояли пять кроватей. Ребята срыли лежанку, углубили яму. Земляной пол посыпали песком.
- Будет прохладно, - сказал Батурин. - Вот эта койка твоя. Достанем еще одеяла, простыни, наволочки. Будем жить, как люди…
Прапорщик указал Алексею на одну из кроватей. Тот положил на матрас автомат, снял с измочаленной портупеи подсумок с магазинами.
- Лешка, здорово! А мы все волновались, мы волновались… - просунулся в палатку Терентьев. - Говорят, ты был в передней машине?.. Да, жаль Володю… Ну расскажи. Как же это?..
Степанов понял, что от него не отвяжутся, пока не узнают подробности. Он присел на матрас. Сетка зашуршала и продавилась чуть ли не до самого пола.
- Черт знает что, - проговорил Алексей. - Будешь спать буквой "зю". То-то вам и сплавили эти сетки…
- Ладно, не ворчи, - перебил Батурин. - Скажи спасибо, что хоть такие есть. А то валялся бы еще на земле. Думаю, на вторую зиму мы здесь уже не останемся. Выведут, может… А летом будет что надо.
- Выведут… Кого выведут, а кого и вывезут, - мрачно проговорил старший лейтенант. - Вон только за сегодняшний день двадцать человек…
- Я сейчас был в медсанбате, - откликнулся Терентьев. - Видел тех, кто попал в засаду. Что с ними сделали душманы… Стрелять их надо, стрелять… Это не люди… Я не знаю, как их назвать… Ты бы только посмотрел… И опарыши уже…