Меня не окружали разрушенные дома с зияющими глазницами развороченных оконных проёмов. Люди открыто шли по тротуарам, не прижимаясь к зданиям и не просматривая противоположную сторону улицы, чтобы успеть всадить автоматную очередь в того, кто сидит в засаде и хочет сделать это первым. Не надо было озираться по сторонам и пригибаться, услышав какой-нибудь резкий звук, заглядывать за угол, прижавшись спиной к стене и курить, пряча огонёк в рукав бушлата. На улицах не было бронетехники, и водители машин ездили свободно и даже иногда чересчур свободно, не испытывая необходимости прижиматься к обочине, и стоять там бесконечно долго, пропуская колонну. Неожиданно появившемуся перед тобой из-за угла прохожему не надо было кричать пароль: "Стой-три!", удерживая его на прицеле до той поры, пока он не скажет отзыв.
Жизнь здесь имела совершенно иное лицо, и даже, если выражаться точнее, лица. Они встречались мне, совершенно разные: весёлые и нахмуренные, опухшие с перепоя и надменные, с ярким вызовом макияжа и совершенно без него. И я видел, что в этих лицах, излучающих собой всю палитру мирной жизни, несмотря на непохожесть, есть одно объединяющее их качество. Война им была безразлична. А мне, утонувшему в эйфории первых минут пребывания в атмосфере моего города, пока ещё было безразлично то, как они относятся к ней.
Допускаю, что встречались в толпе исключения, но они никак не ломали правило. Обыватель торопился на работу, мучился от неразделённой любви, подсчитывал убытки от предыдущей сделки и барыши от предстоящей, искал денег на опохмелку или же просто убивал время, не думая о том, что ему надо "достать" осветительные ракеты, поставить "растяжки" и распределить ночные секреты, в общем, сделать так, чтобы шансов убить тебя у противника оставалось не так много.
Я растворялся в толпе, становился её частью, и мне было совершенно наплевать на все те заботы, что остались позади, как и на то, чем живут эти придавленные своими проблемами люди. Я шёл по городу домой…
Двор… Подъезд… Третий этаж…
Всё на одном дыхании, в одном порыве, как у марафонца на последней стометровке. Звонок в дверь, и через мгновение я заканчиваю своё промежуточное состояние нахождения в нейтральной полосе между полным выходом из войны и фактическим прибытием домой.
Она повисла у меня на шее, шальная от неожиданной радости, и я, стиснув её в объятиях, приподнял, оторвав от пола.
Первые секунды счастья вытряхнули из меня остатки ощущений и эмоций недавнего прошлого, и казалось, что время и пространство между прощанием и встречей сжались, не оставив места всему тому, что было накоплено жизнью в этом промежутке. Я ещё не знал о том, что война не уходит навсегда, она увёртлива, непобедима и бессмертна, она не исчезает, и лишь до времени принимает удобные ей формы, убеждая в том, что её больше нет.
Радость встречи заслонила собой всё остальное, жизненной памятью лежавшее на сердце и ставшее сразу второстепенным и незначительным. В этом мире, поместившемся в объёме первых нескольких секунд, были только она и я, и больше никого и ничего. Ради таких мгновений стоит жить…
Жизнь возвращалась ко мне, и я с ликованием ловил все те незначительные мелочи, на которые обычно не обращал внимания.
Череда событий, маленьких и незначительных, но наполненных настоящим, неподдельным счастьем, закрутила меня в праздничном хороводе, и я впитывал, как губка, каждую секунду радости, которыми наполнялась моя новая мирная жизнь.
Радость оттого, что можно скинуть задубевшие, скрюченные от неоднократной сушки на костре и пробитые миномётным осколком берцы, которые за последние трое суток мне не доводилось снять. Радость освобождения от просоленного камуфляжа, в который въелся едкий запах войны. Радость от блаженства в ванне, наполненной горячей водой, менять которую пришлось дважды. Радость от хорошего, настоящего стола, за которым мы ужинали, пережёвывая отнюдь не сухари с тушёнкой. И, наконец, радость ночи, той самой непередаваемой первой ночи после войны, на мягкой кровати с белой простынёй. Той ночи, где окружающий мир рассыпается, как по мановению волшебной палочки, и исчезает в никуда, оставляя в огромном, безграничном космосе только меня и любимую женщину, для которой моя война тоже закончилась.
Впервые за последний месяц сплю всю ночь, и сон не прерывается ни стрельбой, ни необходимостью расставлять и проверять ночную "стражу". И проснувшись утром, понимаю, что для всего этого больше нет места в моей жизни. Всему этому конец! Раз и навсегда!
Еду в родительский дом, и праздник души продолжается. Отец и мать счастливы оттого, что вернулся домой живым, что вопреки злой, неизвестно откуда появившейся молве, не пропал без вести. Мать утирает слёзы, отец рассказывает о том, как получал отрывочные сведения о нашей войне от казаков, сопровождавших тела погибших в боях ермоловцев, или же от бойцов, прибывших на излечение после ранения.
Они меня спрашивают о том, что было там. Рассказываю им какие-то эпизоды из прошедшей эпопеи, родители внимательно слушают, мать вздыхает.
- Страшно…
И только теперь понимаю, что наши эмоции и впечатления, наше понятие пережитого страха иногда меркнет перед тем, как действительно тяжело и страшно бывает ждать с войны сына.
Я уходил туда в феврале 1996-го, а спустя три с половиной года мать провожала на войну моего младшего брата Сашку…
К вечеру выбираюсь из дома, чтобы пройтись по улицам, знакомым с детства, встретить старых друзей, не замечая того, что весёлая карусель уже подхватила меня и понесла в захватывающую даль.
- Ну, как ты там?.. - неизменным был вопрос, и я, глотнув очередную порцию водки, говорил им о том, что передать практически невозможно, а понять ещё сложнее.
А душа разворачивалась и сворачивалась, и куражу было до одурения, и друзья хлопали по плечу, и наливали, наливали, наливали…
Я оторвался от пространства войны и обмывал водкой все те полочки души, с которых, как мне казалось, весенний ветерок сдул чеченскую пыль. Обмывал так, будто надо было стереть все следы. Я рассказывал им о войне до хрипоты, но реально ощущал только то, что есть день сегодняшний и есть день позавчерашний, а вчера нет вообще, оно исчезло, потому что было совершенно нелогично и выпадало из размеренного порядка обычной жизни.
Война наблюдала за мной со стороны, давала мне возможность расслабиться, потешить себя иллюзией того, что она умерла во мне, оставив только ворох отрывочных воспоминаний о невозможном и несуществующем. И я рассказывал друзьям о войне, как будто вспоминал кинофильм, в котором играл одну из ролей, но который в реальности был вне моего мира. И я не замечал, что мир мой трещит по швам…
Через пару-тройку дней весёлая карусель начала замедлять свой ход, и я спрыгнул с неё, пытаясь попасть в колею размеренной жизни. Она звала меня в свои объятия, улыбаясь рекламной улыбкой и обещая все прелести, припасённые для бюргеров и обывателей.
День за днём неторопливо катилось колесо ежедневных забот и проблем. Коровы, сенокос, заботы по дому - всё вернулось "на круги своя". Ничего не изменилось в том порядке, который был определён мной ещё задолго до войны. Да и была ли она?
Я не думал об этом. Сегодняшний день приходил и требовал к себе внимания, не оставляя места чему то другому, и тогда мне ещё было не понятно, как можно идти по дороге жизни, не неся на своих плечах память, сотканную из грязи окопов, вшей, автоматного тявканья, фронтовой дружбы и смерти друзей.
Война дала мне для отдыха всего лишь несколько дней. Она, по-видимому, устала играть в прятки, маскироваться под кинофильм, и неожиданно для меня вновь бесцеремонно ворвалась в сознание, представ передо мной реальностью.
Обнявшись, мы спали в родительском доме, уставшие от трудного дня. Тёплая майская ночь, ещё не вобравшая в себя духоту южной летней ночи, плотно укутывала нас, перемигиваясь звёздами на небе. Бодрствуют только сверчки за окном, вдалеке - лягушки и подбрёхивающие собаки. Они выстраивают свою ночную концертную программу, нисколько не мешая уснувшему миру.
Мы спали крепко, без снов. Ничто не волновало меня с вечера. Я был мирный человек, к которому прижималась любимая женщина, и которому было достаточно этого счастья.
Услышав сквозь сон, как что-то слегка стукнуло в калитку, я, что есть сил, оттолкнул жену, сбросив её на пол, перелетел через неё, метнулся, не поднимая головы выше подоконника к окну, встал рядом с ним, вжимаясь спиной в стену, и лишь после этого, особо не высовываясь, глянул на улицу.
Через мгновение я выдохнул - у калитки брякнула цепью собака. Напряжение, которое овладело мной мгновение назад, ушло. Присев на край кровати, подумал: "Вот дурак, я же не на войне, я вернулся".
- Что произошло? - шепчет жена, потирая ушибленное плечо.
- Всё нормально…
Помогаю ей подняться с пола и вновь сажусь на кровать. Понимая всю глупость своего положения, начинаю успокаиваться.
"Война далеко, войны в моей жизни нет. Надо же, какая ерунда случилась…"
И в этот момент я почувствовал, как пробежал по спине холодок. Не могу сообразить, в чём дело, лихорадочно ищу причину своей внезапной тревоги, и вдруг понимаю, что всё банально просто. Ладонь правой руки вспотела, и пальцы сжимаясь не нашли привычный металл автомата.
Откидываюсь на кровать…
"Война forever…С возвращением, Война…"
Соль земли
- Здравствуйте… Проходите, присаживайтесь…
Я пожал руку вошедшему в кабинет человеку и жестом пригласил его к столу. Он не торопясь шагнул через порог кабинета, покосившись на иконы и окинув оценивающим взглядом обстановку. На мгновение задержавшись у стенда, на котором размещены фотографии казаков, погибших при исполнении служебных обязанностей, гость театрально вздохнул, прикрыв глаза и покачав головой:
- Какой молодой…
Стараясь не замечать его притворства, рассказываю:
- Да, это Николай Герасименко, "срочник", 1975 года рождения, погиб под Бамутом в 1995-ом в рукопашной схватке… Это - "ермоловцы", - показываю на следующие фотографии, - Володя Белоусов - АГСник, погиб в Грозном 11 марта 1996 года… Атаман Минераловодского отдела Валентин Иванович Перепелицын, 1943 года рождения, погиб при штурме Орехово 29 марта 1996 года. Его именем назван наш казачий отдел… Петя Юрченко - погиб вместе с Валентином Ивановичем, пытаясь спасти его… Серёга Николаев - два ордена Мужества, второй получил посмертно, погиб 18 апреля 1996 года под Ведено. До двадцати одного года ему не хватило месяца… Николай Резник, в своё время получил ранение под Старым Ачхоем, при этом не покинул поле боя. Остался жив в Чечне, но был убит в январе 1998 года в городе Минеральные Воды. На тот момент он был атаманом города. Застрелен ночью из обреза во время дежурства по правлению… Старший лейтенант Олег Миляев - занимался с детьми, организовал при РОСТО молодёжный военно-патриотический клуб "Рубеж". Когда началась Вторая Чеченская война, он сказал: "Не имею морального права говорить детям о любви к Родине, когда сам отсиживаюсь в тылу". Ушёл добровольцем, погиб 28 декабря 1999 года при штурме Грозного… Владимир Ворончихин - снайпер, четыре "ходки" на войну, погиб на "растяжке" в августе 2000 года…
Гость качает головой:
- Да-да, эта война… Сколько людей потеряли…
Проходит к столу, присаживается. Я располагаюсь напротив. Несколько секунд мы молча смотрим друг на друга.
Не знаю, какие эмоции возникли у него в этот момент, но у меня возникли неприятные. Передо мной был прилизанный "джентльмен" с претензией на элитность, в хорошем костюме, с холёными руками. Маникюр, бесцветный лак…
Я не спорю, может быть, это проявился у меня какой-то комплекс старомодного подхода к людям, но менять этот подход мне не хотелось.
Он был "продвинутый" тип нового времени, а я для него - отстойный анахронизм, динозавр, и нужен я ему был только как локомотив, который при желании может потащить на предстоящих выборах в его сторону людей. Да и те казаки, которых я представлял, были для него, скорее всего, не людьми, а безликой массой с кодовым названием "электорат".
Откидываюсь на спинку стула. Гость, по-видимому, уловил мой настрой, и попытался разрядить обстановку:
- Вы делаете очень большую работу… О вас много хорошего говорят… Я часто видел вас по телевизору, как вы в Чечню ездили…
Пожимаю плечами. Явная лесть ещё больше раздражает меня.
- Ну да, было дело, ездили. Петрович "снимал", отдавал репортажи на телевидение…
Петровича - нашего фронтового друга, кинооператора Александра Петровича Кузнецова, знают хорошо не только казаки, и не только на Ставрополье. Ведь это его бесценные кадры вошли в фильмы Сергея Роженцева "Миротворцы" и "Живи и веруй".
Разговор явно не клеится. Гость видит это, но не понимает, почему между нами возникает напряженность, и пытается новой порцией лести сгладить её.
- Казаки сейчас не те, что были в 90-е годы. Тогда в ваши ряды встало много случайных людей - алкашей и уголовников. Пьяными ходили в форме по улицам. Ваша заслуга, что таких людей у вас не стало.
Начинаю "заводиться". Эти разглагольствования на тему "все казаки - алкаши" уже набили оскомину. Давно махнул на подобные выпады рукой, понимая, что изменить сложившийся в сознании обывателей стереотип практически невозможно, но сейчас проигнорировать чушь, исходящую от напыщенной личности я не могу.
- Да мы и сейчас выпиваем. И люди у нас и тогда и теперь были разные. Одно только всех объединяет - Родину не пропиваем. И пьют казаки не больше, чем менты, или кто другие.
Выплеснув первый залп эмоций на собеседника, я на мгновение перевёл дыхание, и вновь обрушился на гостя, в напряжении придвинувшись к столу.
- У нас в Чечне боец был, Славик Котов. Ничего примечательного на гражданке. Пахал, как "папа Карло", выпивал, как миллионы русских мужиков. Всё по-обычному, но только когда мы на войну ехать собирались, он пришёл и сказал, что хочет быть вместе с нами. И поехал, и воевал. Вперёд не бежал, назад не ломился. Патроны считал, сухари грыз. Что он туда поехал, неизвестно, но не за длинным рублём, это точно. Простой русский солдат. Такие, как он, "алкаши" Великую Отечественную на своих плечах вынесли. В Чечне Славик не выпивал, а вернулся в этот бардак, опять прибухивать начал, и через год умер - отравился какой-то гадостью.
Выдохнувшись, я вновь откинулся на спинку стула, и спустя мгновение, добавил:
- Вы же туда, в эту Чечню, не поехали, а он поехал. Вот такие, как он, и есть соль земли…
Может быть, мне показалось, но что-то дёрнулось в этот момент в душе у гостя - глаза выдали его. Он заёрзал на стуле и отвёл взгляд в сторону.
- Да, может быть, вы правы…
Разговор явно не клеился, и вскоре "ловец электората" встал из-за стола, протянул руку и сказал дежурную фразу:
- Ну что ж, до свидания. Рад был с вами познакомиться.
Я проводил его до двери, и, кивнув на прощание, метнулся в соседний кабинет.
- Братан, водку пить будешь?
Меня колотит мелкая дрожь, и я никак не могу успокоиться.
Ерунда какая-то! Вроде бы рядовое неприметное событие, а смогло выбить меня из равновесия.
В кабинете мой заместитель, Толик Булатенко, боевой товарищ, отслуживший "по срочке" в Псковской дивизии, прошедший Первую Чеченскую войну в Ермоловском батальоне, и "отмотавший" контракт во Вторую войну командиром отделения разведки.
Он, не зная деталей произошедшего, тем не менее, понимает моё состояние…
Сидим на кухне, Толик разливает водку по стопкам.
- Давай…
Закусываем молча. Я всё ещё нахожусь под впечатлением, но с каждой секундой становится легче - тепло, растекаясь по всему телу, даёт успокоение.
- Ты помнишь, у нас во взводе был Славик Котов? - обращаюсь я к Толику. - Ему ещё кличку прилепили - Саид.
Злые языки - страшная вещь, и почему Славику дали такое прозвище, никто пояснить не мог. Был он рыжеватый и скуластый, с наголо остриженной головой, и, я думаю, что его слегка татарская внешность вполне могла повлиять на выбор нашими бойцами имени.
- Да, да, помню…
- Вот говорил сейчас с одним чудаком на букву "м", который припёрся ко мне агитировать "за советскую власть", - продолжаю я, - и вспомнил Славика-Саида. Почему вспомнил, не знаю. Не могу ничего о нём рассказать. О других могу, а о нём - нет. Вроде бы и за чужими спинами он не прятался. На одних и тех же "боевых" вместе были, а ничего в памяти не отразилось. А ведь действительно, такие, как он, простые русские солдаты, войну с немцами вытянули.
Говорю, и чувствую, что опять начинаю "заводиться".
Толик знает, что в этой ситуации надо делать.
- Между первой и второй пуля не пролетает.
Опрокидываю стопку, но остановиться не могу - мне надо выговориться. В памяти возникают события дано минувших лет, которые до поры хранились на дальней полочке сознания.
- А я ведь Саида врагом считал, чуть было не убил его однажды. Господь мне через Славика доказал принцип "никогда не говори никогда". Помнишь, до войны я держал лошадей? Так вот жизнь у меня тогда была разложена чётко по расписанию. В пять тридцать - подъём, даю пойло коровам, перед тем, как выгнать их в стадо. Лошадей веду на пастбище, оставляю их там до обеда. В обед идём на дойку, проверяю лошадей, и оставляю их до вечера. Так вот в один из дней я лошадей на пастбище не увидел. Бабы, которые пришли на дойку раньше, сказали, что какой-то парень верхом ускакал в сторону села. Я от такой наглости чуть не обалдел! Средь бела дня у меня из-под носа угнали двух кобыл! Бегу домой, хватаю ружьё, взвожу курки, бегу в том направлении, которое указали бабы. Заколдованное событие! Все видели человека верхом и молодую кобылку, которая бежит следом, но никто не может описать всадника и сказать, куда он делся. Тогда я даже представить не мог, что найду их в центре села. Кобылы стояли одни у забора, "ковбоя" рядом не было, и это спасло и его, и меня. Его от смерти, меня - от тюрьмы. Если бы он стоял рядом, то я его "завалил" бы, это точно. Злости во мне было тогда через край. А увидел лошадей и немного успокоился. Когда пьяный "ковбой" вышел из дома, меня ещё приколачивало, но не до такой степени, чтобы выстрелить. Выговорил ему кучу конкретных гадостей, а он по жизни простоватый был и в тот момент хлопал глазами, и по серьёзному говорил: "Да я просто покатался, я бы их обратно пригнал". На прощание я потряс его за грудки и сказал: "У нас с тобой ещё дороги пересекутся. Попомни моё слово, встретимся на узкой тропе". А через год мы и точно встретились. Бог всё видит! "Напросился? На, получай!". В Чечне с одного котелка ели…
- Давай, по третьей. За Саида и за всех наших ребят, - Толик разливает водку, и мы пьём стоя.
Всё встало на свои места. Из души ушла злость, которая не давала мне покоя ещё несколько минут назад.
Ничего в жизни просто так не случается. И я верю, что Господь не зря привёл ко мне в этот день холёного человека, который выбил меня из колеи и заставил метаться. Через метание это я ещё раз вспомнил о Славике-Саиде - моём боевом товарище.