Он торопился на свой КП, будучи уверен, что не завтра, как предполагал ранее, а уже сегодня его армия вступит в ожесточенный бой. А что бой будет ожесточенным, генерал Лелюшенко знал. Он помнил до мельчайших подробностей битву под Мценском. Еще третьего дня Дмитрий Данилович командовал стрелковым корпусом. И в самый разгар сражения за Мценск, куда прорвались немецкие танки, Лелюшенко позвонил по ВЧ начальник Генштаба и, поздоровавшись, спросил своим мягким, доброжелательным голосом:
- Что там у вас, голубчик?
- Выбиваем немцев из Мценска, товарищ маршал! - бодро ответил Лелюшенко.
- Выбиваете? Это хорошо, очень хорошо. Теперь слушайте. Есть решение Верховного назначить вас командующим пятой армией. Она должна занять оборону в районе Можайска. Ясно?
Всего девять дней Дмитрий Данилович командовал корпусом, но эти девять дней стоили девяти лет. Ох и тяжелые, емкие и до чего же долгие были эти девять дней. И вот награда: по служебной лестнице он поднялся на ступеньку выше, из комкора превратился в командующего армией. Уже не командир, а командующий! Вспомнил, как позавчера в Кремле докладывал Верховному: "Противник из Мценска выбит. Положение на реке Зуше стабилизировано". Сталин молчал, вышагивая по кабинету, занятый своей трубкой. Шапошников размышлял над картой.
"За Мценск спасибо. - Сталин остановился перед генералом и внимательно посмотрел ему в глаза. - А сейчас, командарм, перед вами стоит другая задача. Товарищ Шапошников все вам объяснит".
Вот она, другая задача - часовой у ворот Москвы. Высокое доверие! Начинается сражение, а пятая армия еще не укомплектована, еще где-то на подходе с Урала четыре стрелковые дивизии. А пока что центр обороны армии - 32-я, на правом фланге - отряд добровольцев-москвичей, на левом - курсанты военно-политического училища. В резерве. - танковая бригада, да еще две танковые бригады сдерживают немцев перед передним краем. И еще артиллеристы и мотоциклетный полк. Вот и все наличные силы. Правда, в резерве командарма есть еще пять дивизионов PC, то есть "катюши". Это, конечно, сила - Лелюшенко испытал ее под Мценском. Но оружие это все же более эффективно против пехоты. А здесь против пятой армии действуют не только пехотинцы Клюге, но и танкисты Гёпнера. Ну что ж, видали Гудериана, посмотрим и Гёпнера.
Полосухин ему понравился спокойной уверенностью и трезвым умом. В его облике, в холодной рассудочности было что-то прочное, установившееся. Этот будет стоять насмерть.
Виктору Ивановичу Полосухину, шел тридцать восьмой год. Он обладал способностью располагать к себе как начальство, так и подчиненных безупречной внешностью, неподдельной, естественной добротой, сочетающейся с твердой волей и решимостью. И когда после первой встречи с ним Гоголев спросил Макарова, что он скажет о комдиве 32-й, то есть о своем новом начальнике, Глеб ответил незамедлительно:
- Первое впечатление самое положительное. А что думаешь ты?
- Откровенный и добродушный, и простодушие его не наигранное, как это нередко встречаешь, а искреннее. Такие не способны на бесчестный поступок. К "дипломатии" и прочим хитростям не склонны.
- Ого, да ты уже целую аттестацию выдал человеку, с которым и общался-то всего четверть часа.
- Но она, как видишь, не расходится с твоей характеристикой.
- Ну-ну, время покажет, - заметил Глеб, садясь в седло.
- Так, может, сначала в музей заглянем? - предложил Гоголев.
- Нет, Александр Владимирович, иди один. А я - в полк. Дел по горло. Надо сейчас же для вкопанных в землю танков подобрать ребят. Распорядиться насчет связи с КП командира дивизии. В музее я ведь бывал. А тебе побывать стоит.
Гоголев не спешил уходить с кургана Раевского. Кивнув взглядом на гранитную плиту, под которой покоился прах Петра Багратиона, сказал, обращаясь к Глебу:
- А ты помнишь огненные слова этого грузинского князя и русского полководца? Он говорил; "Или победить, или у стен отечества лечь… Надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах, ибо война теперь не обыкновенная, а национальная".
- Хорошо сказал, - выдохнул Глеб. - Будем драться не хуже предков своих. Лучше.
Они расстались на площадке возле музея. Отсюда Макаров повернул на Семеновское и затем на Шевардино. Но поехал не дорогой, окаймленной старыми березами, а чуть левей дороги, полем, изрытым окопами и траншеями и щедро освещенным уже поднявшимся в лазурную высь спокойным и мягким солнцем. На ветках деревьев уже не сверкали бриллианты росы, но трава была еще влажная, лоснящаяся атласом. Впереди на кургане Наполеона виднелся обелиск с бронзовым орлом, и Глеб направлял свою лошадь именно туда, на свой НП. Осматривая перед собой местность, он чаще всего устремлял взгляд влево, в сторону железной дороги и Утицкого леса, в котором среди золота и бронзы берез и осин аспидно чернели острые клинья елок. Желтизна лиственных соседей делала осеннюю зелень их хвои густой, темной, а в иных местах даже черной, и эта чернота, в свою очередь, выделяла, подчеркивала и усиливала броский наряд лиственных. Но не этот цветовой контраст притягивал к себе задумчиво-взволнованный взгляд Глеба Макарова. Где-то там, в Утицком лесу, был его сын Святослав, его Славка, мальчишка, которому, возможно, раньше отца приведется вступить в новое Бородинское сражение. Как он там? Повидаться бы надо, проехать туда - ведь это совсем недалеко, каких-нибудь пять километров, а то и меньше…
Так размышлял Глеб, подъезжая к своему НП. А потом появились самолеты. Их было около тридцати. Приблизительно половина из них прошли правее, стороной, от взора Глеба их скрыла высокая тополиная стена. Зато он хорошо видел, как другая группа самолетов шла прямо на КП полка. Он бросил повод своей лошади Чумаеву, спешился и торопливо сказал:
- Скачи в рощу! - И сам пошел на свой НП.
Он ожидал мощного бомбового удара по огневым позициям своего полка, по батареям. Какая-то горькая досада легла на душу и угнетала: что, если его артиллерию разобьют еще до того, как на Бородинское поле пойдут фашистские танки, разбомбят с воздуха, не дав им исполнить свой священный долг? Стоя у блиндажа, он наблюдал, как дюжина "юнкерсов" сделала разворот, как ему показалось, над Шевардино. Думалось, что сейчас на деревню посыплются бомбы. Но бомбы не посыпались, и самолеты не долетели до Шевардино, встреченные плотным огнем зениток. Они поспешно развернулись и затем коршунами друг за другом пошли в пике над лесом, за которым проходил передний край. Они пикировали на деревню Фомкино, которую не было видно за лесом ни с Шевардинского, ни с Наполеоновского курганов. Но Глеб видел, как один самолет, растянув над горизонтом длинную черную полосу дыма, уходил на запад. Он облегченно вздохнул: на этот раз опасность пронесло мимо. Но он-то хорошо знал, что будет еще второй, третий, десятый налеты, будут жестокие бомбежки, которые его больше всего беспокоили, потому что с воздуха его полк, впрочем, как и вся 32-я дивизия, был недостаточно защищен.
Первый налет немцев на какое-то время отвлек мысли Глеба о сыне. Он не знал, что и Святослав Макаров видел "юнкерсы", пикировавшие на деревню Фомкино. Вооруженный самозарядной винтовкой с плоским штыком, Святослав и еще пять его товарищей во главе с сержантом находились в боевом охранении.
Они расположились в неглубоком окопчике на западной опушке небольшой овальной, насквозь просматриваемой рощицы, в которой осины уже сбросили свои багряные одежды, березы тоже наполовину осыпались, и лишь красавец клен полыхал золотым пожаром, и от его пламени в рощице было светло и тревожно. За рощицей на восток - лес, перед лесом - противотанковый ров, а за рвом вдоль опушки окопы первой линии обороны. Над ними проплыла стая "юнкерсов", сбросила бомбы и возвратилась назад, туда, где уже слышалась напряженная, тревожно-суровая музыка боя. Курсанты знали: там сражаются окруженные врагом наши дивизии. Еще сегодня утром они встретили идущих оттуда бойцов. Заросшие щетиной, изнуренные, они молча прошли через боевое охранение, не желая отвечать на вопросы.
Святослав пристально всматривается вперед: сержант определил ему сектор для наблюдения. Впереди открытое поле убегает к дальней опушке рощи,, из которой и должен появиться враг. Ничто не мешает обзору, даже одинокая молодая березка метрах в двадцати. Хотели срубить ее, но пожалели: уж больно хороша. Ветки идут снизу, чуть ли не от самой земли, изящной копной, похожей на луковицу. Одна сторона листвы золотисто-желтая, другая светло-зеленая, но зелень в золото переходит постепенно, без резкой границы. Рядом со Святославом его приятель и сосед по строю Максим Сергеев - плотный низкорослый крепыш с улыбчивым лицом и всегда удивленными глазами.
Святослав мечтал о подвиге и считал, что ему повезло, когда его назначили в боевое охранение. Они первыми обнаружат наступающего врага, первыми откроют внезапный прицельный огонь, и он, Святослав Макаров, начнет свой боевой счет. По его предположению, впереди у фашистов должна будет идти разведка. Сказывали, как правило, это мотоциклисты. По ним-то он и будет стрелять, целясь сначала в водителя, а уж вторым выстрелом снимет сидящего в коляске пулеметчика. По стрельбе у Святослава всегда была пятерка. Конечно, лучше бы иметь автомат, чем эту винтовку. Но в их группе всего два автомата: у сержанта и у Максима. Правда, у каждого из них по две ручных и по одной противотанковой гранате, и они могут вести настоящий бой. Но это не входит в их задачу: боевое охранение обязано предупредить своих товарищей о приближении врага. Короткая стычка, а затем - отход.
Время тянулось медленно, и хотя солнце слегка пригревало, все же в шинелишках и кирзовых сапогах сидеть на одном месте прохладно. Напряженность ожидания постепенно смягчилась, начали негромко, полушепотом разговаривать друг с другом.
Максим пристально смотрел в лицо Святославу и с детским благодушием удивленно улыбался своим мыслям. Странный он какой-то: улыбается без причины. А может, и есть причина, но Святослав не станет спрашивать - он серьезен и сосредоточен. Тогда Максим сам сказал:
- Я на твои глаза загляделся. Чудные у тебя глаза, никогда в жизни ни у кого таких не встречал.
- Чем они чудные? - недовольно отозвался Макаров.
- Бывают голубые, черные, карие, зеленые. А у тебя какие-то желтые. Нет, не желтые, а какие-то желто-карие, зеленоватые и в крапинку.
Максим Сергеев не первый сказал об этом Святославу, многие говорили. Такие глаза у мамы.
Мама… Все еще не хочется верить, что нет ее в живых. И Наташки нет. Они заплатят, трижды проклятые фашисты, дорого заплатят за маму и Наташку, за все заплатят. И этот Святославов день расплаты наступил. Хорошо бы, пошли они сегодня, вот сейчас. Святослав не дрогнет. Он пойдет на подвиг, он не боится смерти, готов умереть за Родину, но прежде должен отомстить. Он должен убить не одного, а хотя бы трех фашистов: за маму, за Наташку, за себя. Вот только плохо, что у него не автомат. Он машинально потрогал противотанковую гранату. Тяжелая она. Но если фашисты пойдут на них в атаку, он швырнет противотанковую в самую гущу атакующих. Ему живо представляется психическая атака белых, запомнившаяся с детства по кинофильму "Чапаев". Жаль, что у чапаевцев не было противотанковых гранат и автоматов. А Максим снова прерывает мысли, мешает думать:
- Посмотри, Слава, на березку… Как хорошо, что мы ее не срубили. Красотища какая. А? Как невеста. А скажи, отчего так получается: одна сторона у березки желтая, другая зеленая? Я такого прежде не видел.
- Прежде ты многого не видел, - вместо Святослава сказал сержант. - Фашистов тоже не видел. А теперь увидишь.
Холодное тело противотанковой гранаты все время напоминает о себе. Уничтожить одного или даже пять фашистов просто (так кажется Святославу). Выйдут они вон из того леса, идут на тебя, подпускай поближе, целься хладнокровно и нажимай на спуск. По правде сказать, это не такой уж и подвиг. Другое дело - сбить самолет или уничтожить танк. Святослав уже представил себе, как пойдет на него танк и как он удачно бросит гранату под гусеницу, а потом будет расстреливать экипаж. Вот это уже подвиг. За это полагается боевой орден. А может, и Золотую Звезду Героя дадут.
А музыка боя все ближе, слышна отчетливей. Она врывается в приятные и тревожные думы Святослава и развеивает их. Слышен явственно гул моторов - там, впереди, в роще. И вдруг - это так неожиданно - из рощи на опушку выскочил танк. За ним второй. Выскочили и на какую-то минуту остановились. Осмотреться, что ли? И потом сразу, урча моторами, взяли курс на окопчик, в котором залегло отделение сержанта.
Сердце заколотилось, все мускулы напряглись, по телу пробежала холодная дрожь. Много дней готовился к этой встрече Святослав, ожидал, а когда настала эта грозная минута встречи с врагом, он почувствовал в себе что-то такое, чего не мог предвидеть: не страх - в этом он даже себе самому не мог признаться, - а странную неуверенность. Он посмотрел на товарищей пытливо и вопросительно. По лицу Максима широко и явственно, почти кричаще распласталась нескрываемая растерянность. Бледное лицо сержанта было суровым. Холодные глаза смотрели решительно и жестоко из-под нахлобученной на лоб каски.
- Приготовиться! - скомандовал он сухим и отчужденным голосом.
К чему, собственно, приготовиться? Ведь готовились с самого утра, зарываясь в землю. А танки идут, вот они уже совсем хорошо видны. Открывается верхний люк головной машины, поднимается над башней красный флажок и раскачивается в стороны.
- Не стрелять! - приказывает сержант. - Кажись, свои.
Действительно, это были наши танки. Из первого вышел, судя по ремням на комбинезоне и биноклю на груди, командир. Спросил начальнически:
- Вы что здесь? Передний край?
- Боевое охранение, - доверчиво выпалил сержант. Он, видно, очень обрадовался тому, что вместо немцев оказались свои.
- А минное поле есть там, перед передним краем? - Танкист говорил стремительно, дорожа временем.
- Противотанковый ров, - ответил сержант. - А насчет мин не знаю. Возможно, и есть. Тут ходили минеры.
- Проход где? У противотанкового рва есть проход?
Сержант заколебался: а вдруг это переодетые немцы? Ищут проход. Подай им тайну…
- Ну что молчишь, сержант? - В голосе танкиста настойчивость и нетерпение.
И тогда Святослав вклинивается в разговор неожиданным вопросом:
- А вы, случайно, не знаете лейтенанта Макарова? Он тоже танкист и где-то на фронте.
- Макаров? В какой бригаде? Нет, не слыхал о таком. Он кто тебе, брат?
- Дядя.
- Ты лучше, племянник, скажи, где проход через ров? Говорите быстрей, потому что фашист наступает на пятки. С минуты на минуту будут здесь. Дивизия СС "Райх" и танковая дивизия. Головорезы. Так что не зевайте.
Сомнение сержанта рассеялось. Он поворачивается лицом на восток и машет туда рукой, говоря:
- Правее возьмите. Там проход. Но он охраняется. Смотрите не угодите под снаряды сорокапяток.
- Постараемся. А вы, если не хотите быть раздавленными немецкими танками, поглубже в землю заройтесь. Да рассредоточтесь. Чего все в одну кучу сбились? - Он уже собрался уходить, потом задержался на минуту, сочувственно посмотрел на курсантов, прибавил сокрушенно: - А вообще, не вижу смысла вам здесь оставаться. Винтовкой танк не остановишь.
- А это? - Святослав показал противотанковую гранату.
- Это? - Танкист скептически повел бровью. - На безрыбье и рак…
- У нас приказ, - обрубил сержант неуместный разговор.
- Желаю успешно выполнить приказ! - бросил на прощание танкист и, перед тем как захлопнуть люк, напомнил: - А в землю поглубже зарывайтесь. Землица, она - мать родная, выручит!..
Совет был добрый и своевременный. Пришлось немедля взяться за лопаты. Через час примерно справа и слева от окопчика появились две глубокие, в человеческий рост, щели. В правую ушел Святослав, в левую - Максим. Сам сержант с остальными курсантами остался в окопчике, вырытом теперь в полный профиль.
После полудня испортилась погода, притом как-то вдруг, внезапно, как это бывает обычно поздней осенью. Пока они копали землю, подул свежий ветер, нагнал откуда-то низких холодных туч, и в овальной светлой рощице, что лежала за спиной боевого охранения, начался золотой дождь. Пожалуй, это был даже ливень. Ветер нещадно, с яростью безумца колошматил кудри берез, и вьюга усыпала сырую землю миллионами мягких блесток.
Вот тогда и появились вражеские танки. Их нетрудно было опознать с первого взгляда по тупорылым пушкам и меченным крестами стальным бокам. Да и масти они были иной, чем наши, - темно-серой, мышиной. Они тоже вышли из дальней рощи и остановились на опушке, что-то высматривая. Постояли минуты три и рывком двинулись вперед по открытому полю, но не прямо на боевое охранение, а гораздо правее его. Сначала было два танка. Потом за ними вышли еще три. Никаких мотоциклистов, никакой пехоты и артиллерии. Просто шли одни танки, построившись клином. Один из них дал длинную пулеметную очередь по овальной рощице, и Святослав впервые в жизни услыхал настоящий свист пуль. Ему казалось, что стреляют совсем не по роще, а по ним, и он плотно приник к брустверу, из-за которого торчала лишь его каска.
Вслед за этими танками появилось еще несколько машин - правее и дальше от их окопчика. Судя по гулу моторов, их было много там, на старой Смоленской дороге. Затем и на левом фланге, у шоссейной магистрали Минск - Москва, послышались гул моторов и артиллерийская стрельба вперемежку со взрывами. Батальон курсантов вступил в бой с передовыми отрядами немцев.
Сержант смотрел на своих подчиненных вопросительно. В его нерешительном, слегка растерянном взгляде явно виделся немой вопрос: как быть дальше? Святослав повял его и сказал, будто размышляя вслух:
- Нас обошли справа и обходят слева. Мы окажемся в тылу у немцев.
Именно этих слов и ожидал сержант. Сказал:
- Надо отходить к своим, пока не поздно.
Оставив окопчик, они метнулись в овальную, теперь уже сквозную, завьюженную, шуршащую желтым листом березовую рощу. Справа и слева гремел бой. И тогда они увидели, что те танки, которые прошли правее их, стоят сейчас перед противотанковым рвом и ведут огонь из пушек и пулеметов по передовым траншеям нашей обороны. Один танк горит. Сержант дал команду, и они, рассыпавшись в цепь, побежали к своим, одним махом достигли противотанкового рва. Упали на спасительное дно его, чтобы отдышаться. Еще один бросок - и они будут в первой траншее своей роты.
Выглянув из рва, сержант сообщил ликующим голосом:
- Еще один горит!
Как по команде, все вскочили, чтобы посмотреть на второй подбитый немецкий танк. Он стоял почти у самого края рва и густо дымил.
Максим, очутившийся рядом со Святославом, шепнул на ухо:
- Как? Страшно?
- Обидно, - мрачно и с досадой буркнул Святослав.
- А мне страшно, - признался Максим. - Если б на нас пошли - считай, крышка.