- Благодарю, ваше превосходительство! - Я был тронут заботой главнокомандующего: что ни говорите, в жизни бывает и так, что старые дружеские связи забываются, а порой сами обстоятельства как бы отодвигают их в область забвения. В моём случае всё было по-иному, и я по достоинству оценил душевные качества Антона Ивановича Деникина.
20
- Какие же новые идеи обуревают Краснова? - с заметным оттенком иронии спросил Деникин у Романовского, который уже успел удобно устроиться в кресле у приставного столика, видимо полагая, что разговор будет достаточно продолжительным. - С того дня, как он стал Донским атаманом, его деятельность приняла прямо-таки взрывчато-опасный характер.
- Абсолютно точно, Антон Иванович, - согласился Романовский. - На этот раз он настаивает на немедленном свидании с вами в станице Манычской.
- Надо отдать ему должное, энергии Краснову не занимать. К тому же страсть как любит молниеносно осуществлять приходящие ему в голову идеи.
- К сожалению, часто сумасбродные, - заметил Романовский. - Чего стоит его прямо-таки патологическое стремление установить самые тесные отношения с немцами. Разве может себе это позволить истинно русский патриот?
- И чем же он объясняет это своё и впрямь антироссийское стремление?
- Причинами, которые на первый взгляд кажутся вполне логичными, - принялся объяснять Романовский. - Немецкие войска, как вы знаете, хозяйничают сейчас в Донской области. Вся западная её часть до железной дороги Воронеж - Ростов в их руках. И самое неприятное, что немцы заняли Ростов и Таганрог. Вот Краснов и разводит руками, мол, что ему остаётся делать, находясь в оккупации, как не сотрудничать с оккупантами. Мол, силёнок для того, чтобы дать им от ворот поворот, у него нет.
- Ещё куда ни шло, если бы только это, - нахмурился Деникин. - Поступают сообщения, что новый атаман спит и видит, как бы ему сотворить из Донской области суверенное независимое государство! Но разве такие идеи не приведут к развалу великой России? Судя по фактам, Краснову совершенно чужда наша главная ориентация - единая и неделимая Россия.
- Именно так и обстоит дело, - подтвердил Романовский.
- В таком случае встреча с ним в ближайшие дни отвечает и нашим интересам, - решительно сказал Деникин. - Пора этому самостийнику сказать всё, что мы о нём думаем. И не просто сказать, но и хорошенько дать по зубам.
- На открытый конфликт с ним идти не хотелось бы. - Романовский попытался несколько охладить воинственно настроенного Деникина. - Ведь какая-то часть казачества - за ним, и это не сбросишь со счетов.
- А вот встретимся - и разберёмся, - всё с той же решительностью заключил Деникин.
...Вскоре встреча состоялась. Деникин высказал пожелание, чтобы на ней присутствовал генерал Алексеев. И хотя тот чувствовал себя скверно из-за обострившейся болезни, всё же дал согласие.
Не желая отдавать инициативу в руки Краснова, Деникин сразу взял, что называется, быка за рога:
- Открытая ориентация Краснова на немцев нами принята быть не может ни в коем случае. - За всё время совещания Деникин ни разу не назвал Краснова генералом, как и не обратился к нему по имени-отчеству. - До нас дошёл даже такой факт, который иначе чем кощунственным я назвать не могу. Донской атаман составил план, по которому собирается овладеть Батайском, действуя вместе с немецкими войсками. Это позор для Белого движения!
Крупное лицо Краснова покрылось бурыми пятнами. Под крепкими скулами заходили желваки. Он тут же взорвался:
- Главнокомандующий, кажется, напрочь запамятовал, что генерал Краснов - уже давно не командир бригады, которая во время войны с немцами подчинялась Деникину. Генерал Краснов ныне - это представитель пятимиллионного казачества и не намерен выслушивать подобные обвинения! Да ещё высказанные столь недопустимым на подобных встречах тоном!
Деникин едва заметно усмехнулся: всем было хорошо известно, что, во-первых, Краснов стал атаманом всего двенадцать дней назад и, во-вторых, выбран был лишь незначительной частью Донской области, той, что совсем недавно освободилась от большевиков. К тому же Донской круг, проголосовавший за Краснова, представлял собой крайне разношёрстное сообщество и не мог быть изъявителем воли всего донского казачества.
- Насколько мне известно, - включился в разговор Романовский, - население Донской области составляет не пять миллионов, а только четыре. И это включая иногородних, а их отношение к генералу Краснову должно быть ему самому хорошо известно. Так что не стоит преувеличивать.
Деникину вспомнилась его первая встреча с Красновым, не генералом, а подъесаулом, в Сибирском экспрессе, которым они ехали на русско-японскую войну четырнадцать лет назад. Тогда Краснов был всего-навсего военным корреспондентом "Русского инвалида" - официальной газеты военного министерства. В салон-вагоне Краснов любил навязывать своим спутникам громкое чтение написанных им корреспонденций. И когда слушатели говорили о том, что в них слишком уж часто встречается, мягко говоря, вымысел, противоречащий истинным фактам, Краснов с воодушевлением доказывал, что поэтический вымысел в ущерб правде имеет полное право на существование, особенно в обстановке военного времени, когда необходимо поднимать дух народа, а не повергать народ в уныние фактами, противоречащими мобилизации патриотического духа. Так и сейчас Краснов вновь обратился к столь любимому им "поэтическому вымыслу".
- Простим нашему оратору некоторые поэтические преувеличения, - остановил Романовского Деникин, заметив, что эта его фраза сильно задела Краснова. - Главное, ради чего мы здесь собрались, - наметить план дальнейших действий Добровольческой армии.
- Я готов высказать свои соображения! - тут же заявил Краснов, даже не дождавшись, пока Деникин предоставит ему слово. - Добровольческой армии следует незамедлительно отбросить всяческие намерения действовать на Кубани. Ближайшей целью её должно стать овладение Царицыном. Вы спросите, почему, господа! Отвечаю, не ожидая ваших вопросов: на Волге вы найдёте громадные запасы военного снаряжения, там, в Царицыне, есть и пушечный и снарядный заводы. Добровольческая армия перестанет быть в зависимости от казаков, станет поистине русской силой.
- У нас планы совершенно противоположного характера, - заговорил Деникин, когда Краснов замолчал. - В первую очередь мы должны освободить Задонье и Кубань. План же, который мы только что услышали от Донского атамана, равносилен самоубийству! Согласно этому плану мы вынуждены будем начинать своё наступление на Дону, то есть в тех областях, где хозяйничают немцы. А в ходе боевых действий армия может оказаться в критическом положении, ибо с запада её заблокируют немцы, с севера - большевики, а на востоке мы упрёмся в Волгу, куда красные и пытаются загнать всех нас. А Волга, как известно, река широкая.
- А что вам даст освобождение Задонья и Кубани?! - яростно выкрикнул Краснов, теряя самообладание. - Казаки и сами справятся с этим!
- С помощью немцев? - охладил Краснова Деникин и сразу же продолжил: - В соответствии с нашим планом мы сможем взять под контроль всю южную границу Донской области. А это, как вы знаете, четыреста километров! Далее, у нас будет открыт путь к Чёрному морю, и мы сможем установить связь с союзниками через Новороссийск. Укрепившись на Кубани, мы более уверенно поведём наступление на север, имея конечной целью Москву.
Раскрывая свои карты, Деникин тем не менее высказал не все доводы, которые были в пользу именно его решения. Неужели Краснов не понимает, что при наступлении на Царицын в тылу Добровольческой армии осталось бы не менее ста тысяч красных войск? Деникин поднял ещё один важный вопрос:
- В соответствии с нашим планом считаю целесообразным, чтобы все части донского казачества подчинялись бы единому командованию.
Говоря это, он конечно же предвидел ответ Краснова.
- Этому не бывать! - снова взорвался Краснов. - Донские казаки будут подчиняться только мне, и никому более!
- Воля ваша, - развёл руками Деникин. - Но этим решением вы наносите Добровольческой армии серьёзный урон.
- Решение моё неизменно, - повторил Краснов. - Думаю, что на этом надо поставить точку и перейти к обсуждению следующего вопроса.
- Следующий вопрос нами уже определён. - Деникин помолчал. - Ещё по соглашению с покойным Алексеем Максимовичем Калединым Добровольческая армия должна получить с Дона шесть миллионов рублей. Надеюсь, что эту сумму мы получим.
- Извольте! - вскинулся Краснов. - Извольте хоть сию минуту! Мой Дон... - он подчеркнул слово "мой", - мой Дон готов заплатить эти деньги. Но при одном непременном условии: Добровольческая армия должна перейти в подчинение истинного хозяина Дона - Донского атамана!
Теперь уже пришла очередь взорваться Деникину:
- Я хотел бы со всей определённостью заявить Донскому атаману, что Добровольческая армия не нанимается на службу. Она выполняет задачу общегосударственного масштаба и поэтому не может и не будет подчиняться местной власти.
- Ну что ж, выходит, результатом вашей встречи можно считать пшик! - съязвил Краснов.
- Мы готовы сотрудничать с Доном, - примиритель, но сказал Алексеев, до сих пор хранивший молчание, - если Дон передаст нам хотя бы часть снаряжения, которое он получает с военных складов на Украине.
- Да, из запасов бывшего русского Юго-Западного фронта, - вставил Романовский. - Правда, всё это оружие, боеприпасы и снаряжение, как известно, захвачены немцами. Известно также, что Пётр Николаевич получает у немцев это оружие.
Краснов изобразил на лице страдальческую обиду.
- Да-да, господа! - воскликнул он, уязвлённый словами Романовского. - Добровольческая армия конечно же чиста и непогрешима. Честь ей и хвала! Но ведь это я, Донской атаман, своими грязными руками беру немецкие снаряды и патроны, отмываю их в волнах Тихого Дона и чистенькими передаю Добровольческой армии. Весь позор этого дела лежит на мне!
"Какой болтун! - Деникина передёрнуло. - Снова "поэтический вымысел" в ущерб правде! Ведь оружие и боеприпасы немцы передают тебе не за красивые глаза! Кто в уплату за всё это гонит в Германию донской хлеб, донскую шерсть, донской скот?"
Деникин располагал фактами: в ближайшем окружении Донского атамана было несколько надёжных агентов, которые давали возможность Деникину быть в курсе всех дел, которые вёл с немцами Краснов. Так, агентура донесла, что Краснов отправил два своих, написанных им лично, письма германскому императору Вильгельму. В этих письмах Донской атаман не только от имени Войска Донского, но и от имени выдуманного им несуществующего Доно-Кавказского союза высказывал свои просьбы и пожелания. Деникин располагал почти полными текстами этих писем. В одном из них Краснов просил Вильгельма "содействовать в присоединении к Донскому Войску по стратегическим соображениям Камышина и Царицына, Воронежа, станции Лиски и станции Поворино". Тут же он клялся Вильгельму в том, что "всевеликое Войско Донское обязуется за услугу Вашего Императорского Величества соблюдать полный нейтралитет во время мировой борьбы народов и не допускать на свою территорию враждебных германскому народу вооружённых сил, на что дали согласие и атаман Астраханского войска князь Тундутов, и Кубанское правительство, а при присоединении - остальные части Доно-Кавказского союза.
Особенное возмущение Деникина вызвала исполненная ложного пафоса фраза Краснова: "Тесный договор сулит взаимные выгоды, и дружба, спаянная кровью, пролитой на общих полях сражений воинственными народами германцев и казаков, станет могучей силой для борьбы со всеми нашими врагами".
"Какой позор, до чего докатился атаман! - возмущался Деникин. - Ползает на коленях перед Вильгельмом! И в то же время без всякого стыда и совести втирает ему очки. А как предательски себя ведёт! Толкает Добровольческую армию на Царицын и тут же заверяет немцев, что не допустит на свою территорию враждебных Германии вооружённых сил! Чёрт с ним, пусть лижет задницу Вильгельму, если это доставляет ему удовольствие, но продавать немцам русские земли - это уже слишком".
Как хотелось Антону Ивановичу сказать Краснову прямо сейчас эти слова, но он сдерживал себя, понимая, что ещё не пришло время рвать с ним отношения и отталкивать от себя хотя бы часть донского казачества.
Что поделаешь, не всё подвластно человеку, особенно тогда, когда обстоятельства оказываются сильнее его!
21
Из записок поручика Бекасова:
Я вышел из штаба после встречи с Деникиным, испытывая крайне сложные и противоречивые чувства. Прежде всего, это была радость от сознания того, что мне сравнительно легко удалось достичь своей первоначальной цели. Я смог живым и невредимым пробраться на Кубань, без долгих проволочек попасть прямо к, Деникину и сразу же вызвать у него доверие к себе.
Вместе с тем эта радость вступала в противоречие с сознанием того, что мне предстоит выполнять постыдную роль: выдавая себя за сторонника Белого движения, делать всё, чтобы нанести этому движению хотя бы некоторый, а при удачном стечении обстоятельств и весьма существенный урон. А это означало, что я предаю и Антона Ивановича, как одного из главных организаторов и вдохновителей этого движения.
Но, как и прежде, я оправдывал свои будущие действия тем, что, помогая красным, я тем самым буду работать во спасение самого Деникина: он скорее поймёт, что дело белых безнадёжно, и предпочтёт бессмысленной борьбе эмиграцию за рубеж, способствуя тем самым окончанию междоусобной бойни в России.
Омрачали мою душу и личные переживания. Я всею силою души ненавидел Любу, будучи убеждённым в том, что она предала меня, предала дважды - и доставив меня сразу же в контрразведку, к полковнику Донцову, и там, в степи, с Лукой... И в то же время я ощущал дьявольское влечение к этой предательнице. Я пока не мог понять, какое чувство окажется сильнее - любовь или ненависть, какое из них победит. Самое страшное для человека - это состояние, когда борются в дикой схватке два совершенно непримиримых чувства и он не может решить, какое должно взять верх.
Полковник Донцов, вышедший вместе со мной, был оживлён и даже весел и старался изо всех сил произвести на меня самое благоприятное впечатление.
- Всё складывается как нельзя лучше, - говорил он, то и дело лукаво поглядывая на меня. - Вам, Дима, - он почему-то счёл возможным называть меня по имени, как называл меня Антон Иванович, хотя я бы воспринимал обращение "поручик" как наиболее подходящее, - я создам самые благоприятные условия, вы в этом скоро убедитесь. Жить будете в прекрасном доме, со всеми удобствами, хозяйка хоть и немного сварливая, зато как готовит обеды, каналья! Правда, неудобство нашей жизни состоит в том, что мы не задерживаемся в станицах более недели. Путешествуем, так сказать, по благодатной, чёрт бы её побрал, Кубани! Правда, путешествия эти дорого нам обходятся: у красных силёнок побольше, в каждой стычке несём потери.
- Война есть война, - философски заметил я. - Сколько ещё испытаний, сколько потерь впереди!
Он испытующе посмотрел на меня. Так обычно смотрят люди его профессии, у которых в крови сидит неугасающее ни на миг недоверие даже к тем, кому можно вполне доверять.
Тем временем мы приблизились к добротной казачьей хате, огороженной новым высоким плетнём. Солнечные блики вспыхивали в многочисленных цветных стёклах просторной веранды, обращённой на юг. За домом раскинулся большой фруктовый сад, а со стороны фасада был аккуратный палисадник с кустами смородины и цветами, среди которых я сразу же приметил мои любимые ирисы.
- Вот тут и разместитесь, - голосом доброго гостеприимного хозяина пророкотал Донцов. - И удобно, и до штаба недалеко.
- Очень признателен вам за заботу, господин полковник, - произнёс я. - Вы извините меня за то, что я доставил вам столько хлопот. Уверен, что вас ждут более важные дела, а я, с вашего позволения, устроюсь теперь вполне самостоятельно.
- Вы попали в самую точку, Дима, - обрадованно сказал Донцов, и я подумал, что одним из этих "важных" дел было, наверное, стремление полковника побыстрее отправиться на свидание с Любой, которую он обещал навестить вечером. - Вы уж, если что не так, - сразу мне сигнальчик. А то у нас знаете как бывает? Какой-нибудь, ангидрид твою... - Он осёкся, проглотив остаток этой фразы, - какой-нибудь олух, не разбираясь, что к чему, начнёт к вам придираться.
- Да уж постараюсь постоять за себя сам, в случае чего, - сказал я сухо: мне неприятна была такая плотная опека.
- Я в этом не сомневаюсь, Дима. - Он посмотрел на меня почти с любовью. - И всё же на мою помощь и поддержку вы можете рассчитывать в любой момент. Желаю приятного отдыха. - Донцов, откланявшись так, будто я был не поручик Бекасов, а сам генерал Деникин, отправился восвояси. Я не раз замечал привычку людей, подчинённых высокому начальству, изо всех сил угождать тем, кто пользуется благорасположением этого самого начальника. Так уж заведено было в жизни...
Я взошёл на широкое крыльцо, ожидая встречи с той рамой сварливой хозяйкой, о которой мне говорил Донцов, и вдруг, к своему несказанному удивлению, увидел вышедшую мне навстречу... Любу! Красивое лицо её смяло, будто встреча со мной была для неё лучшим подарком.
- Здравствуй, Дима! - В голосе её слышалась радость. - Теперь я уж точно знаю, что родилась под счастливой звездой! Ты снова со мной!
От этих слов я даже потерял дар речи. В голове у меня теснились, обгоняя друг друга, десятки вопросов к ней, хотя главным был один-единственный: почему она так поступает, почему, говоря о любви, предаёт меня на каждом шагу?!
Однако Люба не дала мне задать этот, самый главный для меня, вопрос. Едва я попытался открыть рот, как она, крепко обняв, закрыла вше его горячим поцелуем. И за этот поцелуй я ещё сильнее возненавидел её!
У меня перехватило дыхание, я оторопело смотрел на неё, пытаясь понять: нормальный ли она человек или же помешавшаяся на плотских желаниях психопатка?
- Я знаю, о чём ты сейчас думаешь, Дима, - оторвавшись от моих губ, спокойно, даже отрешённо сказала она. - И знаю, о чём хочешь меня спросить. Сказать?
- Ты не женщина, ты - сам дьявол! - наконец смог выговорить я. - Я не хочу тебя ни видеть, ни слышать! Я проклял день и час, когда встретил тебя!
- Нет! - Любин голос был полон решимости. - Нас свела война, и только война сможет нас разлучить. - В её словах было что-то пророческое. - Ты любишь, хочешь меня, ты всё равно не сможешь жить без меня.
Я молчал. Да и что я мог сказать?
- Пойдём, я покажу тебе твою комнату, - уже по-хозяйски, обыденно сказала Люба, и, странное дело, я пошёл за ней с прямо-таки собачьей преданностью.