Ну, вот и Прага. Два готических шпиля, вознесшихся к небу. С древних пор люди, не знавшие грамоты, определяли по шпилям города, встречающиеся на пути: один шпиль – Вена, два шпиля – Прага. Почти два года с трагического для нее июня 1942 года Хелене не бывала здесь. Но в душе она не расставалась с этим городом ни на секунду. Город звал ее. Сюда стремилось ее сердце. Измученное, разбитое, разорванное, оно на мгновение перестало стучать, когда она узнала, что опоздала – все кончено. Тот, кого она любила, умер. Осталась Прага, остались воспоминания и боль, не утихающая со временем. Ее не может заглушить даже тот, кто теперь рядом с ней, красивый, молодой, знаменитый, любящий страстно и искренне. А она? Она по-прежнему стремится к прошлому, она живет воспоминанием, и только воспоминания дарят ей уже почти забытое ощущение счастья. Счастья, которого не вернуть и не повторить. Почти два года мыслями и чувствами своими она стремилась в Прагу и боялась приезжать. Она, которая привыкла видеть смерть и не раз встречалась с ней в сражениях, которая хоронила лучших из лучших и не теряла присутствия духа в тяжелейших ситуациях, часто выпадающих командиру на войне, твердая, жесткая, хладнокровная, она боялась снова увидеть то место, где произошло убийство, перевернувшее ее жизнь. Нет, это было невыносимо. Она боялась, что не выдержит. Не выдержит осознания, что он мертв, все кончено, ничего не исправить. Он ушел навсегда. Но все же зов сердца оказался сильнее. Воспользовавшись вызовом в Берлин, она по пути прилетела в Прагу. И вот, на закате короткого зимнего дня она стоит на том роковом повороте улицы в Холесовичах, ведущей с вершины холма вниз, к Пражскому граду. Тогда город был оцеплен эсэсовцами и ей не позволили посетить это место. Теперь же оно почти пустынно. Позвякивают, проезжая мимо, трамваи. Год назад напротив трамвайной остановки, где Гейдрих упал рядом с искореженным автомобилем, власти протектората установили его мраморный бюст. Он не понравился Хелене. Бюст был выполнен формально – обычный слепок с посмертной маски. Хелене не увидела в нем ни единой знакомой черты, которую любила. С пьедестала на нее смотрело лицо совершенно чужого человека. И застывшие по краям часовые на каких-то нелепых каменных подставках! Интересно, кто выбирал проект? Неужели Лина? Выходит, она совсем не знала своего мужа. Звякнув колокольчиком, рядом остановился трамвай. Несколько пассажиров сошли с подножки и заспешили по своим делам. Вечерело. Последние лучи заходящего солнца скользнули по бледному лицу женщины в офицерской шинели Люфтваффе с погонами полковника на плечах. Вот уже более часа она стояла на повороте в Холесовичах, прислонившись спиной к каменному столбу ограды парка и крепко схватившись руками в черных перчатках за холодные, посеребренные инеем прутья. Безмолвно смотрела перед собой застывшим, неподвижным взглядом, не обращая внимания на оглядывавшихся прохожих и проезжавшие трамваи. Проходя, немецкие патрули отдавали ей честь, менялся караул у постамента. Но она словно не замечала ничего вокруг. Наконец один офицер подошел к ней и спросил, тронув за рукав:
– Госпожа полковник, у вас что-то случилось? Я могу помочь?
Она взглянула на него равнодушно, глаза ее были темны и сухи.
– Нет-нет, благодарю, все хорошо. – Наверное, она бы и сама не узнала свой голос, услышь его со стороны – холодный, глухой, безжизненный. Офицер сразу же узнал ее: – Фрау Райч? – и вытянувшись, отдал честь, – позвольте мне проводить вас. Когда темнеет, на улице опасно оставаться без охраны.
Хелене слабо улыбнулась.
– Нет-нет, еще раз благодарю вас, гауптман. Я ни в чем не нуждаюсь. Я сама… – и сделала жест рукой, приказывая ему удалиться. Офицер еще постоял рядом, ожидая, что она изменит свое решение. Но потом ушел и увел патруль.
Усилившийся к вечеру мороз пронизывал Хелене насквозь. Спустившись с тротуара, она подошла к трамвайным рельсам, постояла. Вокруг было пустынно – трамваи ходили редко. Перед наступлением комендантского часа чехи давно сидели по домам. Патруль также не появлялся. Было тихо, холодно, темно. В блеклом свете фонаря Хелене показалось, что снег, засыпавший мостовую, залит кровью. Не в силах более удерживать чувства, она упала на колени и, закрыв лицо руками, наклонилась к металлическому рельсу – от него шел обжигающий холод. Она не знала, сколько прошло времени с того момента, как она пришла в Холесовичи, она потеряла счет минутам и часам. С дребезжанием рядом остановился трамвай. Кто-то тронул ее за плечо, спросил на плохом немецком языке, с акцентом:
– Что с вами случилось, фрау? Вам плохо?
Она с трудом подняла голову и посмотрела на человека. Кондуктор, чех, присев на корточки около, тормошил ее за плечо. Трамвай стоял, тускло освещенный, пустой – в нем не было пассажиров, последний трамвай из Пражского града в Жижков.
– Вы что ж это на рельсы бросаетесь? – укоризненно продолжал чех, – такая молодая. Я ж мог и не заметить, темно уже.
Хелене попробовала встать – замерзшее тело почти не слушалось. Она покачнулась, чех поддержал ее под руку.
– Может, вызвать патруль? – спросил он озабоченно.
– Благодарю, не нужно, – Хелене отрицательно покачала головой. Кроме этих слов, она ничего не могла произнести – голос отказывался повиноваться ей. Оставив кондуктора, она перешла на другую сторону и, опираясь рукой на стены домов, медленно пошла вниз по холму, к Праге. Кондуктор некоторое время наблюдал за ней. Потом, покачав с сожалением головой, сел в трамвай и уехал. Хелене с трудом добралась до гостиницы "Кароль", в которой останавливалась два года назад, когда прилетала в Прагу в день смерти Гейдриха. Свободных номеров было в достатке. Она выбрала ту же комнату, где жила и тогда. Приняв горячую ванну, немного пришла в себя. Налила себе коньяк, чтобы не заболеть, закурила сигарету и, закутавшись в теплый плед, подсела к камину. Закрыв глаза, откинулась в кресле-качалке, теперь она одна, теперь ей никто не помешает думать о том, о чем хочется – ни генерал фон Грайм, ни русские истребители, ни чех-кондуктор. Хелене знала, что Лина Гейдрих до сих пор живет в поместье Паненске Брецани, отданном ей после смерти Гейдриха в собственность. Это очаровательное местечко находилось недалеко от Праги и прежде принадлежало сахарному магнату еврейского происхождения. В 1939 году оно было конфисковано для нужд рейха. Замок окружал великолепный парк с прудом. Он был обнесен высокой оградой наподобие крепостной стены. Гейдриху очень нравилась эта усадьба. Он часто работал там, предпочитая замок официальной резиденции в Градчанах, и даже находил время, чтобы проводить традиционные вечера камерной музыки для избранных, когда сам играл на скрипке. Для его честолюбивой супруги замок стал верхом ее мечтаний. Она постоянно перестраивала его, обновляла, не жалея ни заключенных из концлагеря, расположенного неподалеку, которые работали на строительстве, ни средств. Увлекшись идеей стать истинно светской дамой, Лина начала собирать старинный венский фарфор, скупая редкие экземпляры за любую цену. Гейд-рих молча потворствовал ее капризам, хотя про себя знал, что развод предрешен. Первой дамой протектората, а впоследствии, как он планировал, и всей империи, должна была стать вовсе не Лина. Это место рядом с собой на вершине государственной лестницы он подготовил для другой женщины, для нее, Хелене. Она должна была стать полновластной хозяйкой Паненске Брецани. И потому не Лина, а она первой приехала в этот замок. Тогда, в сентябре 1941 года, перед переездом из Берлина он пригласил ее посетить поместье, где скоро они будут жить. Хелене прилетела. Она знала, как редко удается ему вырваться из Берлина, от Лины, и не могла не воспользоваться случаем побыть наедине. За своеволие ей пришлось выслушать нагоняй от фельдмаршала авиации Мильха, которому нажаловался потерявший терпение фон Грайм. Но Хелене тогда мало заботили мелкие служебные неприятности. Они таяли в радостных чувствах, которые она испытывала всякий раз, спеша на встречу с ним. В Праге Хелене присутствовала при том уважительном и изысканном приеме, которым удостоили Гейдриха высшие офицеры расположенных в Чехословакии немецких частей, руководители армейской разведки, лощеные прусские аристократы. Прежде они презирали его как выскочку, а теперь заискивали и боялись. Хелене стояла рядом с Гейдрихом, затянутая в парадный мундир, и он держал ее за руку, как спутницу жизни. Дочь инвалида Первой мировой войны, влачившая с матерью и сестрой нищенское существование, она тоже прежде была для них никем – просто муха на стекле. Теперь же каждый знал ее имя, каждый считал за честь высказать свое почтение и восхищение. Как были схожи их судьбы. Казалось, соединившись воедино, они не расстанутся никогда.
В распахнутом кителе, с веселым смехом она бежала через залы Паненске Брецани, скользя по начищенному паркету, к кабинету, где он ее ждал. Подхватив, он поднял ее на руки и страстно целовал лицо, шею. Теплый осенний ветер, врываясь сквозь открытые окна, ворошил ее пышные белокурые волосы, приятно обдавая прохладой разгоряченное тело. После они долго лежали на траве у пруда, утомленные лаской, словно плыли по волнам утихающей страсти. Теперь будто вечность отделяет тот счастливый день от другого, когда его не стало. Как она могла не почувствовать приближающуюся опасность? Почему опоздала? Теперь она верила, что, окажись в Праге всего на несколько часов раньше, смогла бы заставить предателей в белых халатах и генеральских мундирах бороться за жизнь их начальника. Она была почти уверена, что у нее получилось бы. Она бы все поняла и сумела разрушить заговор Гиммлера, отправившись напрямую к фюреру. Но она опоздала. Последним его словом, как сказал ей профессор Гебхардт, было имя ее, Хелене. Но ее не оказалось рядом. Она не простит себе этого никогда. Никогда не забудет.
Так и не сомкнув глаз всю ночь, на следующий день Хелене Райч приехала в Паненске Брецани. Она вовсе не собиралась наносить визит Лине, прекрасно понимая, что та не обрадуется их встрече. Но Хелене не могла уехать в Берлин, не посетив замок, где жил Рейнхардт, место, откуда он выехал в тот роковой майский день. Ей казалось, что именно в Паненске Брецани все еще должен витать его образ, его несокрушимый и страстный дух. Сначала Хелене не надеялась даже, что ей удастся проникнуть на территорию замка, ведь он наверняка охраняется. Она только посмотрит – и все, и сразу на аэродром, в Берлин, на совещание к Герингу. Тем более, что время поджимает.
Однако положение в Паненске Брецани оказалось иным, нежели она себе представляла. Лину охраняли, но явно с неохотой, спустя рукава. Увидев на Хелене немецкую форму, охранники беспрепятственно впустили ее в поместье, мельком взглянув на документы. "Ведь так легко сюда могут проникнуть и партизаны, – мелькнула у Хелене мысль, – переодевшись эсэсовцами, например, или как я, летчиками. Достать обмундирование и сделать подложные документы для них не составит труда". Но, похоже, судьба Лины мало волновала нового рейхспротектора Богемии и Моравии, бывшего заместителя Гейдриха, Франка. Он держал охрану в замке сугубо формально. И конечно, с молчаливого согласия Гиммлера. Вдруг фюрер вспомнит ненароком о своем любимце. "А как там вдова? Ни в чем не нуждается?" Ни в чем…
Сердце Хелене тоскливо заныло, когда, оказавшись внутри поместья, она окинула его взглядом. Впереди возвышался замок, вокруг расстилался парк, сверкающий инеем на солнце. Как все знакомо! Ничто не изменилось с тех пор. Кроме одного обстоятельства – хозяина не было в живых. Хелене прошла в глубину парка, к замерзшему пруду. Он был покрыт льдом, деревья вокруг в изящных белесых ризах, точно в траурном саване, скованные морозом склонялись к воде безжизненно и равнодушно. Прижавшись щекой к холодному стволу дерева, Хелене смотрела на простирающийся перед замком ландшафт, но в памяти ее он всплывал едва тронутым увяданием осени, таким, каким был в сентябре. Ей чудилось, что, лежа у озера в объятиях любимого, она снова чувствует, как дышит земля, и с наслаждением впитывает ее приятный запах под едва разгорающимися звездами на вечернем небосводе. Этот струящийся запах земли, его близость и ласки… Слезы стыли на щеках, мороз, пробираясь под шинель, вызывал озноб, и неумолимо возвращал к реальности – его нет, все кончено. Забыв о том, что ей необходимо лететь в Берлин, Хелене весь день провела у озера, предаваясь воспоминаниям. Охранники ни разу не побеспокоили ее. А когда стемнело и промерзшая и голодная Хелене вышла из Паненске Брецани, шарфюрер, заступивший на пост, сказал, что добираться до Праги уже поздно и опасно. Он предложил ей переночевать в ближайшей деревушке, где располагалась его часть. Хелене согласилась. Ее отвезли к командиру. Оберштурмбанфюрер СС Ханс Кранц, возглавлявший охрану замка Паненске Брецани, конечно же, узнал в Хелене знаменитую летчицу. Ее накормили. До глубокой ночи она беседовала с оберштурмбанфюрером о Берлине, о Восточном фронте и о том, что их ждет, если не удастся остановить наступление русских в самом ближайшем будущем. Кранц жаловался на Лину, на то, что она по пустякам держит при себе почти целый батальон, который вполне мог сгодиться в другом, куда более важном, деле.
– Кому она нужна, эта госпожа Гейдрих, – говорил он, отхлебывая шнапс, – про нее давно уже забыли даже в Берлине, не то что партизаны. За все время, что мы охраняем замок, сюда никто даже носа не сунул. Только морозь солдат по ночам. А сегодня обещали до тридцати градусов. Я приказал снять караул, – сообщил он, – зачем рисковать здоровьем людей понапрасну.
– Вы сняли караул? – Хелене удивилась, – а гауляйтор Франк знает об этом?
– Я не докладываю ему о таких мелочах, – ответил Кранц легко, – у него и без того забот хватает. Но вообще, гауляйтор приказал не напрягаться и смотреть по обстоятельствам. Да ничего с ней не будет, с фрау Линой, – Кранц махнул рукой, – выдумывает она все. Чудятся ей какие-то угрозы. Откуда? Неужели партизанам больше интереса никакого нет, как только на фрау Лину покушаться.
– Как знать, – Хелене вздохнула. Ей стало жаль Лину. Действительно, с ней теперь никто не считался. Даже командир эсэсовского отряда, обычный служака, мог позволить себе так вольно игнорировать ее приказания. Посмел бы он произнести что-либо подобное при жизни Гейдриха. Да он скорей бы проглотил язык. Хелене беспокоилась не столько за Лину, сколько за детей Гейдриха, ведь они тоже находились в Паненске Брецани. Из разговора с оберштурмбанфюрером она поняла, что партизаны в Чехии не притихли после многочисленных карательных акций, проведенных по приказу Гиммлера в ответ на убийство гауляйтора. Напротив, они активизировали свои действия. И тому немало способствовало положение на фронтах. А что если угрозы в адрес детей Гейдриха – не выдумка Лины, как полагает Кранц, а реальность? Как можно так беспечно относиться к этому?
Эсэсовский караул вернулся. Хелене не стала переубеждать Кранца. В конце концов, это не ее дело. Кранц поступает так, как приказал ему Франк, а Франк – как приказал Гим-млер. Что говорить зря? Говорить надо с Гиммлером. И для себя Хелене твердо решила, что завтра в Берлине, на приеме у Геринга, обязательно напомнит рейхсфюреру о клятвах, которые тот давал над гробом Гейдриха. Вообще, она и сама у рейхсфюрера, как кость в горле, но если не она, то кто? Теперь уже некому, кроме нее. Ведь она всерьез собиралась стать детям Гейдриха второй матерью. Что же, теперь она не сможет их защитить? Твердо решив, что ради детей Рейнхардта она обязательно добьется от рейхсфюрера обстоятельной беседы, а если не получится, попросит Геринга, Хелене улеглась спать в отведенной ей оберштурмбанфюрером комнатке. Она даже не догадывалась, что спасать детей Рейнхардта ей придется не завтра в Берлине, а прямо сегодня ночью, в разрушенном взрывом горящем доме.
Усталость быстро взяла свое, Хелене задремала. Она еще слышала, как эсэсовцы негромко переговаривались за стеной. А память, не оставлявшая даже во сне, все рисовала картины минувшего, столь дорогого и желанного сердцу. Она словно снова окунулась в жизнь, которую не возвратить в реальности. В августе 1940 года Гейдрих взял своего старшего сына Клауса в охотничий домик, недалеко от Берлина, где частенько любил проводить время. Там он работал, принимал начальников управлений, готовил речи и доклады фюреру. Клаус резвился на природе, не мешая отцу. В то время в разгаре была операция "Орел" – воздушное наступление на Англию, предшествовавшее высадке десанта и предполагаемому осуществлению любимого детища генштаба под названием "Морской лев", акции по захвату Британский островов. 15 августа по приказу Геринга в воздух поднялись три воздушные армии. Однако операция "Орел" вопреки ожиданиям развивалась неудачно. Английская контрразведка точно установила, какие силы Геринг планирует ввести в действие и где примерно они нанесут удар. Королевские ВВС успели подготовиться. Их истребители встречали немецкие бомбардировщики на нужных высотах и в нужном месте. Волны немецких самолетов каждый раз встречали сильное сопротивление. 17 августа потери Люфтваффе достигли 75 самолетов против 34х английских. Четыре дня, с 19 по 22 августа, стояла нелетная погода, бомбардировщики и истребители оставались на аэродромах. Воспользовавшись затишьем, рейхсмаршал собрал в Берлине своих командиров. Прилетела и Хелене Райч. На совещании рейхсмаршал объявил, что отныне налеты на стратегические цели будут совершаться по ночам. "Мы прикончим англичан", – удовлетворенно заявил он. Хелене Райч отнеслась к его энтузиазму скептически. Ее эскадрильи несли большие потери в схватках с английскими "спитфайерами". После совещания она позволила себе заметить Герингу, что при имеющемся техническом оснащении самолетов не исключена возможность навигационной ошибки в условиях пилотирования в ночное время. Но Геринг отмахнулся, упрекнув ее в занудстве – надо же, испортить такой план! Но вышло, как она и предсказала: в ночь на 23 августа одна эскадрилья сбилась с курса и сбросила бомбы не на авиационные заводы и нефте-хранилища, а на мирные кварталы Лондона. Англичане ответили незамедлительно: на следующую ночь первые бомбы упали на Берлин, погибли люди. Расстроенная разговором с Герингом, Хелене не осталась на банкет по поводу "грядущих побед", а уехала к сестре. Оттуда она позвонила Гейдриху по телефону, номер которого был известен немногим. Он уже знал, что она в Берлине, и обрадовался, что ей удалось освободиться от Геринга. Он немедленно пригласил ее приехать. Был поздний вечер. Они наслаждались любовью, полагая, что сын Гейдриха, Клаус, спит. Рейнхардт сам уложил его в постель незадолго до ее приезда. Но вдруг что-то звякнуло в тишине. Китель Райч, небрежно брошенный на спинку кресла, соскользнул и упал на пол. Хелене подняла голову – в слабом свете ночника она с удивлением увидела, как китель скользит по ковру – его явно тянул кто-то, спрятавшись за креслом.
– Смотри, – она тронула Рейнхардта за плечо, – я рискую остаться без обмундирования.
Он оглянулся, встал. Накинув халат, подошел к креслу и вытащил "воришку". В длинной ночной рубашке, Клаус смущенно переминался босыми ногами и растерянно хлопал глазами, поглядывая на отца. Весь его вид свидетельствовал, что он чувствует себя виноватым. Взглянув на мальчишку, Хелене не могла не рассмеяться.
– Что ты тут делаешь? – с притворной строгостью спросил Гейдрих.
– Да я, вот …– пролепетал, запинаясь, Клаус и, вытянув ручонку, раскрыл ладонь – там лежал боевой знак Люфтваффе в бронзе и серебре. Клаус пытался отколоть награду с мундира Райч и уронил его на пол.
– Понятно, – Гейдрих недовольно качнул головой, – и зачем тебе это понадобилось? Ты решил украсть?