Первые полчаса Лестер слушал королеву, не теряя самообладания. Он молчал, потому что она не давала ему возможности вставить хоть слово. Начала она спокойно - то было жутковатое, зловещее спокойствие, которое означало, что она вне себя от гнева. Она язвительно спросила, как ему нравятся его новые поместья и новый графский титул; она отметила, что он богато одет, а в ухе у него подаренная ею серьга с жемчужиной. Она дала оценку его богатствам, как мужчина, напоминающий своей любовнице о том, сколько он ей давал на содержание, и тут, внезапно перейдя с ледяного сарказма на крик, она заявила, что ей очень хочется раздеть его донага, как нищего, которым он и был раньше, и выбросить на улицы Виндзора. Если он ещё хоть раз посмеет подойти к Сесилу или в его поганую башку ещё раз придёт мысль о браке с ней, именно так она с ним и поступит.
Он никогда не видел Елизавету в таком гневе; её лицо стало пепельно-серым, глаза из-под прищуренных век метали молнии. Ни одна их ссора не была такой ожесточённой, как эта. Он также был бледен, на щеке дёргался мускул. У него не укладывалось в голове, как он может вот так стоять и слушать её оскорбления и не ударить её. Однако он знал, что не посмеет, как не посмел в тот день, когда она поместила его под домашний арест за убийство Эми. Хотя от природы он не был трусом, Елизаветы он боялся.
- Ты отказываешь мне во всём, - взорвался он, наконец ухватившись за единственный имевшийся в его распоряжении контраргумент. - Не только в браке, но и в том, на что имеет право любой мужчина с женщиной, которая говорит, что любит его! Дай мне это, и я перестану думать о браке! Ты попрекаешь меня своими подарками, как будто это вознаграждение за то, что я сижу у твоих ног, как комнатная собачка. Позвольте вам напомнить, ваше величество, что мой отец был герцогом Нортумберлендским в те времена, когда вы были всего лишь леди Елизаветой!
Её движения были так быстры, что он не успел уклониться; она ударила его по лицу с такой силой, что он пошатнулся. На мгновение они застыли, свирепо глядя друг другу в глаза и трепеща от ненависти, как два зверя, готовых к прыжку.
- Голову твоего отца клевали вороны! - взвизгнула она.
- Как и голову твоей матери, - бросил в ответ Лестер.
Не успел он договорить этих пяти слов, как у него мелькнула мысль, что ими он себя погубил. И всё же она не ударила его, как он ожидал. Она вперила в него пристальный взгляд, гневно прищуренные глаза открылись шире; они были холодны и пусты, но из них внезапно исчез гнев.
- Никто из жителей Англии не посмел бы сказать мне подобного.
- Скоро никто не посмеет тебе сказать ничего, кроме того, что ты сама желаешь услышать. Но я не из таких. Я честно делаю тебе предложение руки и сердца, а ты в ответ шипишь на меня, как змея. Выбери кого-нибудь из твоих иностранных женихов, обвенчайся с каким-нибудь полоумным немчурой, который будет приходить к тебе в спальню лишь из чувства долга и обращаться с тобой, как король Филипп с твоей сестрой. Выходи замуж за кого хочешь, и видит Бог, я им всем желаю с тобой всяческого счастья!
Она решительно повернулась к нему спиной и, не поворачиваясь, презрительно, почти небрежно, вынесла ему свой приговор:
- Я тебя прогоняю. Отправляйся в свой дом в Ричмонде, точнее говоря, мой дом, потому что я тебе его подарила. Сиди там и думай о своей наглости и неблагодарности.
Когда дверь закрылась и она осталась одна, Елизавета медленно повернулась - медленно, как будто очень устала; в этот момент она чувствовала себя намного старше своих тридцати двух лет. Она подошла к стоявшему в приёмном зале трону - покрытому резьбой и позолотой креслу с высокой спинкой, сидя на котором она принимала официальных визитёров, и в отчаянии опустилась в него. В зале стояла неестественная тишина; через частые оконные переплёты лились лучи солнца, покрывая пол замысловатыми узорами. Елизавета откинулась на спинку кресла; у неё болела голова - совсем как у сестры, когда она бывала расстроена, подумалось ей ни с того ни с сего. У Марии Тюдор всегда что-нибудь болело: то зубы, то голова, то её мучила ломота в суставах, но самой страшной была боль, которая терзала её сердце, боль воспоминаний о неразделённой любви к мужу, который её не любил.
Впервые в жизни Елизавета ощутила душевную боль - более жгучую и мучительную, чем любые физические страдания. Она сидела, вцепившись руками в подлокотники трона, и физически ощущала гнетущую тишину, стоявшую в пустом величественном зале.
Роберт ушёл. Роберт пытался интриговать с Сесилом - ну и глупец, с презрением подумала она, каким он должен быть ослом, чтобы пытаться шутить такие шутки с её секретарём - он зачем-то попытался воскресить былые конфликты и проблемы и искушать её рискнуть своей независимостью. Именно тогда, когда их отношения стали действительно её удовлетворять и когда она могла наслаждаться своей привязанностью к нему без ограничений, когда она представала перед миром как женщина с десятком женихов и одним постоянным фаворитом, будучи в состоянии не связывать себя ни с кем из заграничных искателей её руки, а также и с тем, кто был рядом, - в этот момент, когда она наслаждалась самым мирным и спокойным периодом своего царствования, Лестер - точнее, Дадли, сердито поправила она себя - Дадли посмел снова вылезти со своими амбициями, воскресив все её былые подозрения и все конфликты между ними. Она снова и снова перебирала в уме все его преступления, пытаясь вернуть свой утихший гнев на него, который теперь казался ей противоядием против тишины и одиночества, которые обрушились на неё, стоило ей остаться одной в этом величественном зале. Он отправился в изгнание, и последним, что он от неё услышал, было язвительное замечание о его ричмондских владениях. Он ушёл, и она была права, что изгнала его; и всё же он так никогда и не узнает, что спасла его только безумно смелая фраза по поводу казни её матери. Тем самым он низвёл их на один уровень; они стали просто мужчиной и женщиной, которые так яростно ссорятся потому, что их слишком многое связывает. По-своему Елизавета его любила; её щёки сделались мокрыми от слёз. Прошло уже много лет с тех пор, как она в последний раз плакала, и она даже не смогла вспомнить причину - кажется, это было в первую ночь, которую она провела в Тауэре; жизнь тогда казалась ей такой желанной, а смерть - такой отвратительной и неизбежной. Теперь она плакала о Роберте и о себе, оттого, что она королева и никогда не выйдет за него замуж и всё же она - женщина, которую её положение обязывает отправить его в ссылку и тем самым наказать себя больше, чем его.
- Ваше величество!
Королева подняла руку, чтобы прикрыть мокрые глаза, и быстро смахнула со щёк следы от слёз. В дверях стояла леди Дакр; она сделала реверанс и смущённо потупилась.
- Ваше величество, я везде вас ищу... милорд Сассекс просит об аудиенции; он получил свежие вести из Шотландии.
Елизавета наклонилась вперёд и сиплым голосом, который леди Дакр едва узнала, отчеканила:
- Можешь предложить милорду Сассексу отправляться прямиком ко всем чертям. Да пусть заодно прихватит с собой и всю Шотландию.
Джеймс Стюарт, граф Муррей, стоял в малой приёмной дворца английской королевы в Гринвиче, протянув руки к жаркому камину. Приёмная была холодным, угрюмым помещением с каменными полами; стены были увешаны гобеленами, а окна закрыты тяжёлыми шторами, не пропускавшими в комнату тусклый свет октябрьского дня. От тумана, поднимающегося с реки, окна запотели; здешний холод ничем не походил на шотландскую стужу, которая всегда была Муррею нипочём, в то время как сейчас проклятая всепроникающая сырость пропитала даже его одежду, которая неприятно холодила тело.
Прошло около месяца с тех пор, как он бежал от армии Марии Стюарт через английскую границу. Остальные мятежные лорды также пребывали в Англии, но не в Лондоне. Они направили его к английской королеве, чтобы выразить недовольство тем, что она не прислала обещанных ею войск и денег и напомнить о её обязательствах перед ними. Она подстрекала их взбунтоваться против Марии; её агенты прозрачно намекали - если они сумеют свергнуть свою королеву с престола, Елизавета будет у них в долгу и поэтому сейчас готова оказать им материальную поддержку. Она действительно послала им некоторую сумму денег - достаточно, чтобы внушить им надежду, но слишком мало, чтобы они смогли повлиять на события. Когда солдаты королевы Марии разбили их и с арьергардными боями погнали к английской границе, мятежники оправданно надеялись, что королева Англии открыто встанет на их сторону и пришлёт им подкрепление. Вместо этого Джеймс Муррей получил послание, где ему запрещалось даже приближаться к Лондону и предписывалось ожидать дальнейших распоряжений английской королевы.
Он не привык к тому, чтобы женщина действовала таким образом; его сестра Мария никогда ничего не приказывала ему до тех пор, пока он не выступил против неё с оружием, и поэтому ему и в голову не пришло повиноваться Елизавете. Женщины, пусть даже они и королевы, не вправе что-либо приказывать мужчинам. Муррей немедленно отправился в Лондон и подал прошение об аудиенции у королевы.
Тени за окнами сгустились; Муррей принялся ходить взад и вперёд по узкой комнате, заложив руки за спину - его сестре Марии эта привычка была отлично знакома. Она никогда не заставляла его ждать, а ведь она была его государыней, а не иностранкой, как эта женщина... Мария всегда была учтива и деликатна, как и подобает существу, принадлежащему к низшему полу; у него до сих пор не укладывалось в голове, что она настолько низко пала, что преследовала его верхом на коне с кинжалом за поясом. Она к этому совершенно не приспособлена; возможно, она сочла себя вынужденной пойти на эту демонстрацию мужества, чтобы не была так заметна трусость её негодяя супруга. Что бы там ни было, Муррей не считал возможным восхищаться ею, а только ненавидел; ненавидел потому, что он наконец бросил ей вызов, а она ответила и разбила его на его же условиях. Она пренебрегла его советами и отдалась жалкому сластолюбцу, который за се спиной пьянствовал и распутничал; и всё же ему было не жалко Марию, потому что он считал происшедшее справедливым возмездием за её упрямство. Вместо неё он жалел себя; это ему выпало на долю стоять и смотреть, как женщина оскверняет королевскую корону и ущемляет права своих подданных, - женщина, неспособная быть королевой, подпавшая под влияние молодого сладострастника, чьи аппетиты она оказалась не в силах удовлетворить уже через год после свадьбы.
В этот момент дверь приёмной распахнулась. В ней стоял церемониймейстер Елизаветы, а за его спиной был виден залитый светом зал, полный людей.
- Лорда Муррея к её королевскому величеству!
Войдя в аудиенц-зал, он обнаружил, что там выстроились полукругом какие-то люди; двое из них были одеты в костюмы явно французского покроя. Муррей сразу понял, что это дипломаты, он знал, что остальные - советники королевы и дворяне; окинув их всех одним взглядом, он оказался лицом к лицу с королевой Англии.
Она была с ног до головы одета в чёрное; сплошная чернота, которую нарушало лишь радужное сияние висевшей у неё на груди грозди огромных бриллиантов, к которой был прикреплён фестон из жемчужин. Он не мог представить себе, чего ожидать от этой женщины; она была гораздо старше его сестры Марии - та тоже одевалась в чёрное, но выглядела совсем по-другому. Елизавета была чрезвычайно бледна, такая бледность напомнила ему камень - каменное лицо с жёсткими чёрными глазами и тонкими губами, выкрашенными в ярко-алый цвет. Лицо будто вырезанное резцом ваятеля, слишком холодное и резкое, чтобы быть красивым, ни в чём не похожее на лицо его сестры-королевы, полное женственного очарования. Ему ещё не приходилось видеть женщины, у которой были такие пронзительные глаза, как у Елизаветы Тюдор, и такие ослепительно рыжие волосы.
- Как вы посмели приехать в Лондон, когда я вам это запретила!
Муррей почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Ещё не успела отзвенеть в его ушах эта фраза, как послышался сухой мужской голос:
- Перед королевой полагается преклонять колени.
Тот, кто сказал это, стоял совсем рядом с Елизаветой; это был скромно одетый человек с покатыми плечами и преждевременно состарившимся лицом. Муррею ещё ни разу в жизни не приходилось видеть таких пронизывающих зелёных глаз, как у этого человека; они вонзились в него, как стальные острия, заставляя опуститься на колени.
- Не упрекайте его, Сесил. Разве вам не известно, что шотландцы лишены почтения к царственным особам? Присутствующий здесь милорд Муррей взбунтовался против своей государыни, милой нашему сердцу сестры королевы Марии. Клянусь Всевышним, милорд, меня удивляет, как вы осмелились явиться мне на глаза, когда вашу совесть отягощает столь тяжкое преступление!
- Ваше величество, восставать против тирании - не преступление. - От гнева голос Муррея прерывался. Такой приём застал его врасплох, и это было единственное, что он мог ответить на брошенные ему обвинения. Какой-то инстинкт заставил его сдержаться и промолчать, когда у него уже было готово сорваться с языка напоминание о том, что она сама обещала мятежникам денежные субсидии.
Он прочёл в её лице и лицах тех, кто стоял рядом с ней, нечто предостерегавшее его от этого шага.
- Мосье де Фуа, - обратилась королева к одному из французов, указывая рукой на Муррея, - вы засвидетельствуете, что эта аудиенция была мне навязана. Я запретила лорду Муррею приезжать в Лондон. Вы изменник, милорд. Вы возглавили мятеж против вашей законной государыни, и я, будучи её сестрой и коронованной особой, заверяю вас, что не оказываю помощи мятежникам.
Наконец до Муррея дошло, что происходит. Это спектакль, устроенный специально для французов, которые, должно быть, прознали, что она подстрекает лордов Марии к бунту против неё. Она превращает его в козла отпущения, и ему придётся с этим смириться. В холодных как лёд глазах Сесила ясно читалось: если он её выдаст, ему не удастся выбраться из столицы живым.
- Я и мои друзья подняли восстание против злоупотреблений мужа нашей королевы лорда Дарнли, ваше величество. До тех пор пока королева не вступила с ним в брак, она правила нами справедливо, и мы с обращались с нею как подобает.
- Муж и жена - единая плоть, - холодно ответила Елизавета. - Так или иначе, подданные не вправе давать оценку поведению своих государей. Вы мятежник, лорд Муррей. Вы должны были хранить мужу вашей королевы такую же верность, как и ей самой.
- Он погубит и Шотландию, и королеву! - яростно вскричал Муррей.
- Не мните себя их спасителем. - Устремлённые на него глаза Елизаветы сверкнули. - Вы нарушили присягу на верность своему государю. Вы ослушались данного мною приказа и имели наглость сюда явиться. Предупреждаю вас, милорд, ещё немного - и из изгнанника вы превратитесь в узника. А теперь, господа, будьте любезны нас оставить: я хотела бы подробнее расспросить лорда Муррея о мятеже в Шотландии и той роли, которую он в нём играл.
Муррей встал; он смотрел, как французский посол поцеловал Елизавете руку и с презрительным видом прошёл мимо него; члены английского государственного совета поклонились ей, включая того, кого она назвала Сесилом и кто велел ему преклонить перед ней колени.
Наконец они остались одни, и тогда Елизавета повернулась к нему:
- Отлично, милорд! Вы вынесли эту взбучку как подобает мужчине. Сожалею, что мне пришлось обойтись с вами подобным образом, но по-моему, на французского посла это произвело надлежащее впечатление. Мы должны быть уверены, что наш союз для всех тайна.
- Он остаётся едва ли не полной тайной и для нас, - мрачно заметил Муррей. - Мы ждали обещанных вами войск и денег, но не получили ничего. Мы бежим под вашу защиту, а вы избегаете встречи. Что мне передать тем, кто послал меня, ваше величество?
- Передайте, что им следовало бы послать кого-нибудь с лучшими манерами. Следите за своей речью, друг мой; я вам не королева Мария! Что же касается моих обещаний, объяснения следует давать вам. Это вы затеяли этот бунт, и вы его провалили. Стоило моей кузине вывести против вас горсточку солдат, и вы побежали как зайцы - и после этого вы хотите, чтобы я и дальше бросала деньги на ветер? Скажите вашим друзьям следующее: лучшее, что вы можете сделать, - это помириться с моей кузиной и попытаться другими средствами добиться того, чего вам не удалось добиться на поле боя. Я заступлюсь за вас; но если после возвращения в Шотландию с вашего языка слетит хоть одно слово о наших связях, я скажу королеве Марии, что лучший способ убить длинную змею - это отрубить ей голову. Прощайте, лорд Муррей. Благодарите Бога, что ваша госпожа - она, а не я. Может быть, вам удастся уговорить её простить вас.
Она повернулась к нему спиной и удалилась в свои покои прежде, чем он успел что-либо ответить. На выходе из зала для аудиенций к Муррею подошёл паж.
- Сэр Вильям Сесил послал меня проводить вас к вашим лошадям, милорд.
Не говоря ни слова, Муррей последовал за ним. Он оказался в маленьком дворике и хотел было заявить, что вошёл в Гринвич другим путём, когда паж указал ему на двух джентльменов, сидевших верхом; один из них держал под уздцы великолепного гнедого мерина.
- Сэр Вильям просит вас принять этого коня; ваш совсем загнан, и вы не сможете проделать на нём обратный путь. Эти джентльмены - слуги королевы, которые будут охранять вас в дороге, милорд.
Муррей кивнул, оценивая своим практическим умом отличного коня и сбрую, которая была ему под стать. Это был первый признак того, что могущественный секретарь Елизаветы - его друг.