- Я ненавижу его и желаю ему смерти, - сказала она. - Я уже говорила Сесилу и готова повторить ещё раз: найдите другой способ - всё, что угодно. Но почему этот способ казни так на меня действует, Роберт? Почему мысль о плахе так парализует мою волю и от неё я чувствую себя так плохо, что не могу ни есть, ни спать?
- Потому что эта мысль пробуждает в тебе воспоминания, - мягко предположил он. - Но это всего лишь воспоминания. Адмирала убила не ты, но ты должна убить Норфолка. Ты должна взять это перо, сказать себе, что сейчас подпишешь - и всё будет позади прежде, чем ты это заметишь.
Она села, и он вытер её лицо своим платком. Без негнущегося платья и драгоценностей, с волосами, распущенными по плечам, Елизавета казалась на удивление молодой, гораздо моложе своих тридцати семи лет. На её бледном лице не было морщин, благодаря тонким чертам лица и гордому носу она сохранила моложавый вид лучше большинства тех, кого принято считать красавицами. Как покойно и трогательно было видеть её сидящей на огромной кровати и обнимать, не чувствуя страсти, будто они оба - старики, которые прожили вместе много лет. Летиция была права, сказав, что он любит Елизавету. Он поздно стал нежным и верным; стать таким его заставила она. Он поднёс её руку к губам и поцеловал.
- Сейчас я пошлю за этой бумагой, а ты её подпишешь прямо при мне. А потом ты встанешь с постели и оденешься: погода просто чудесная, а твои кони застоялись и мечтают о прогулке.
Во второй половине того же дня Сесил получил смертный приговор за подписью королевы и узнал, что она поехала кататься верхом с графом Лестером. Второго июня герцог Норфолкский был обезглавлен на эшафоте, воздвигнутом специально для этого на Тауэрском холме. Несмотря на мучительные месяцы, проведённые между жизнью и смертью, он умер мужественно и с достоинством; он написал королеве письмо, в котором прямодушно заявлял, что, видимо, ей было нелегко казнить его, приносил извинения за свою измену и утверждал, что не намеревался причинить вреда ей лично. Весть о смерти герцога застала Марию Стюарт в Татбери; в наказание за участие в заговоре её вернули в этот замок и поместили в покоях, где крыша текла, стены были покрыты сырыми потёками, а яркие лучи летнего солнца еле пробивались через узкие окошки, забранные решётками. Ещё во время своего прошлого пребывания здесь она заболела ревматизмом и теперь так страдала от холода, что целые дни проводила в постели; когда лорд Шрусбери известил её о казни Норфолка, она упала в обморок и с ней случилась истерика; она рыдала и отказывалась от еды и утешении. Лорд Шрусбери смутился, когда она заявила, что кузина Елизавета спасла её от эшафота лишь потому, что вознамерилась уморить условиями заточения. Шрусбери не мог представить на это убедительных возражений, поскольку сам думал так же. Он не был жесток, а обаяние и привлекательность узницы, которую он охранял, вызывали у него некоторое сочувствие.
- Если бы вы только перестали строить козни против нашей королевы, госпожа, - со смущённым видом проговорил он, - если бы вы только смирились с жизнью в Англии и обещали ей не пытаться бежать, королева обошлась бы с вами милостиво. Умоляю вас, ради вас самих, напишите ей и дайте слово.
- Смириться?! - Мария села в постели. От слёз её лицо опухло, от недостатка свежего воздуха и неподвижности кожа, некогда славившаяся своей белизной, приобрела землистый оттенок, а спутанные волосы в беспорядке рассыпались по плечам. - Смириться с жизнью в заточении?! Я искала у неё убежища, а оказалась в английской темнице вместо шотландской! "Если я дам слово, она обойдётся со мной милостиво" - как легко вам говорить, милорд, о том, чтобы смириться с такой жизнью, ведь ваша уже наполовину прожита. А мне лишь двадцать семь, я королева Шотландии и ваша законная государыня - на моём месте должна находиться она! Если я дам Елизавете слово, что отрекусь от своей свободы и прав, буду жить как монахиня, среди дам и вышивок, предам мою кровь и отрекусь от законного наследства, она отправит меня в приятное местечко, чтобы я там тихо угасала!
Так вот, этому не бывать; я буду интриговать и бороться за свободу, пока дышу или пока она меня не убьёт. Это я могла бы простить - Иисус свидетель, я бы, пожалуй, даже была бы этому рада, лишь бы не влачить это жалкое существование... Но я никогда не прощу ей обмана и не позволю ей успокоить свою совесть, заявив, что согласна с тем, как со мной поступили, лишь бы меня перевели в сухую комнату и позволили посидеть в саду моего тюремщика! Так ей и напишите, милорд. Передайте ей, что она понапрасну убила Норфолка и вешала своих подданных, потому что я всё равно не дам ей покоя!
Она упала лицом в подушки и зарыдала, а Шрусбери ушёл. Мария Стюарт нравилась ему, и он сочувствовал её положению, но больше всего ему хотелось избавиться от возложенной на него ответственности. Если Мария убежит, Елизавета обвинит в этом его; если она умрёт под его надзором, все будут подозревать, что умертвил её он. А вчера вечером жена спросила у него напрямик, как он поступит, если советники королевы прикажут ему избавить их от затруднений, отравив порученную его заботам узницу. Он подумал о запертой в сырых покоях злополучной женщине, которой предстоит провести в заточении всю жизнь; он считал, что смерть была бы для неё наилучшим избавлением, но не желал оказывать ей эту услугу сам. Поэтому Шрусбери внял совету своей жены и в тот же вечер написал в государственный совет письмо, в котором умолял найти для Марии Стюарт другого стражника...
Сесил сидел один в своём кабинете в Хэмптонкорте; свечи на столе догорели, но в комнате уже было достаточно светло, чтобы обойтись без них, а из окна доносилось пенье птиц, которые приветствовали наступление нового весеннего дня. Он ушёл с королевского маскарада глубокой ночью, после того как один из секретарей прошептал ему на ухо срочное известие. Сесил был уверен, что королева не заметит его отсутствия; он не участвовал в легкомысленной половине её жизни и не располагал той нервной энергией, которая позволяла ей танцевать до зари, а потом работать целый лень, не нуждаясь в сне. Однако эту ночь провёл без сна и он: сел за письменный стол, развернул поданную ему бумагу и, прочитав её, отослал секретаря спать. Сесил был невозмутимым человеком с крепкими нервами и завидным хладнокровием; даже в эту минуту он не подал виду, будто встревожен и удивлён, а подумал прежде всего о том, как скрыть от всех то, что написано на этом листе мятой грязной бумаги, до тех пор, пока он не решит, как поступить и как известить об этом королеву.
Этот документ сейчас был развернут у него на столе, и в конце его была видна папская печать с чётким изображением трёхъярусной тиары и ключей апостола Петра, стража Царствия Небесного. Сесилу эти символы были ненавистны от рождения, и вот уже одиннадцать лет их не выставляли в Англии на обозрение. Верхний край документа был надорван - его сорвали с дверей собора Святого Павла, к которым он был приколочен. За последние два часа Сесил столько раз прочёл его, что выучил наизусть до последнего слова.
"Пастырское послание Его Святейшества касательно Елизаветы, самозваной королевы Англии, и прибившихся к ней еретиков".
Итак, Папа Римский наконец отлучил её от церкви. Он терпел одиннадцать лет - вероятно, надеялся достичь с ней компромисса после того, как она вступит в брак с католиком или другим путём, хотя Сесилу было известно, что этому не бывать, - но теперь слово Папы делало Елизавету в глазах всего христианского мира отщепенкой, незаконнорождённой похитительницей престола, гонительницей истинной религии; оно освобождало её подданных, исповедовавших католическую веру, от присяги на верность ей. Друзья Елизаветы объявлялись врагами Рима и анафема, которой была предана она, автоматически распространялась и на них. Теперь святая обязанность любого католика в Англии заключалась в том, чтобы при первой же возможности свергнуть Елизавету с престола.
Никто из её советников не предполагал такого оборота событий; они уже привыкли считать Папу далёким и бессильным врагом, который слишком слаб, чтобы что-либо против них предпринять и готов смириться с методичным уничтожением своей церкви в Англии в надежде на то, что после смерти Елизаветы к власти придёт Мария Стюарт и повернёт всё на прежний лад. Однако Елизавета не умерла; более того, её преемница стала пленницей, которую она могла в любую минуту лишить жизни. А если бы Мария умерла, править Англией стал бы её сын, который воспитывался в духе самого фанатичного протестантизма. Если бы Мария сохранила свой трон или была казнена, не успев поднять мятеж в Шотландии, Папа Римский никогда бы не сделал этого шага, после которого у него не было пути назад. Теперь он знал: единственный способ сохранить католическую веру в Англии - это свергнуть Елизавету с трона в пользу Марии, и английская королева была отлучена от церкви именно с этой целью. Отныне казнённые участники Северного мятежа становились мучениками за веру, а все будущие бунтовщики получали благословение самого Папы. Что же касается католических держав Европы, то папское послание прямо подстрекало их к священной войне против Англии. Кто-то прибил его к дверям собора Святого Павла; даже если этих злоумышленников удастся найти и покарать по всей строгости закона, буллу уже видело много людей, и заставить их молчать не удастся; кроме того, во все крупные английские города наверняка тайком провезены другие экземпляры.
Сесил сидел в своём кабинете уже почти три часа и размышлял, что теперь предпринять и как защитить Елизавету, приговорённую к смерти в собственном королевстве.
- Мне сказали, что у вас в окнах до сих пор горит свет. В чём дело, Сесил?
Она стояла на пороге одетая в маскарадный костюм, сверкающий драгоценными камнями, а на руке у неё болталась раскрашенная маска с султаном.
Секретарь королевы нерешительно встал с места и прикрыл ярко-алую печать на документе ладонью.
- Мне не хотелось вас тревожить, госпожа. Я думал, вы уже отошли ко сну.
Елизавета рывком захлопнула дверь и подошла к столу.
- Я веселилась. Вам иногда следует брать пример с меня и убивать время не только за работой, но и за развлечениями. Уберите руку и покажите мне, что вы прячете.
Он молча протянул ей документ, и она прочла его, не сняв с правого запястья висевшую на ленте золотую маску Дианы, богини охоты.
- Нортумберленда и Вестморленда это уже не воскресит, но вдохновит тех, кто захочет идти по их стопам, - сказала она. - Я незаконнорождённая самозванка, и всякий, кто свергнет меня с престола или вонзит кинжал мне в сердце, совершает подвиг во славу Господню. Такое же послание было издано против моего отца, а он умер в своей постели.
С этими словами она швырнула папскую буллу обратно на стол.
- При вашем отце всё было по-другому, - проговорил наконец Сесил. - На его трон не было претендентов-католиков, кроме его родной дочери Марии. Хотя она была нечестива и деспотична, она бы никогда не восстала против него.
У Елизаветы вырвался невесёлый смешок:
- Просто не успела бы: появись у неё такие мысли, ей бы пришёл конец.
- Франция тогда была на ножах с Римом, - продолжал между тем Сесил. - Теперь они союзники. Испания была не в состоянии начать против нас войну, в Германии была смута, протестантское движение по всей Европе было слишком мощным, чтобы позволить кому бы то ни было исполнить папский приговор, вынесенный вашему отцу. Благодарение Богу, госпожа, что ему так посчастливилось. Ваше положение куда тяжелее.
- Только в одном отношении, Сесил, и все эти годы здесь не произошло никаких изменений. - Она села лицом к нему и предостерегающе подняла руку, когда он захотел возразить. - Дело не в Марии Стюарт: это ваш пунктик, но для меня Мария куда менее опасна, чем мой милый зятёк, испанский король. Я отлучена от церкви - что ж, отлично. Мария Стюарт - моя преемница, но Франция не пойдёт на меня войной, чтобы посадить её на престол, потому что там понимают: я убью Марию, как только первый французский корабль будет замечен в водах Ла-Манша. У себя дома мы подавили один мятеж, и все остальные, когда настанет их черёд, будут подавлены точно так же. В нашем распоряжении лучшая в мире тайная полиция, самые устрашающие пытки и казни, которые только измыслил человеческий разум, а все потенциальные заговорщики находятся под нашим надзором. Если мы будем знать тайны Марии Стюарт, нам со временем станут известны все тайны наших врагов в Англии и на континенте. Я боюсь не Марии, а Филиппа Испанского. Вы говорили об его отце, императоре Карле. Его руки тогда связывала война в Германии, руки его сына теперь связывает война в Нидерландах. Однако так будет не всегда. Кроме того, Карл Пятый был политиком, а его сын - фанатик. Настанет час, и он попытается исполнить это. - Она указала на буллу. - Некогда он был королём Англии; он ненавидит наше государство не меньше, чем меня. Он будет рад устроить здесь такую же резню, как в Нидерландах - не к вящей славе Господней, а к вящей славе Филиппа; для него это одно и то же. Он не станет со мной воевать для того, чтобы посадить на моё место Марию Стюарт; мне уже надоело вам это повторять. Он не намерен проливать испанскую кровь для того, чтобы отдать половину нашей страны Франции. До тех пор, пока Мария Стюарт жива, с его стороны нам ничего не грозит.
- Он был замешан в заговоре Ридольфи, - напомнил ей Сесил. - Тогда он обещал мятежникам войско и деньги, почему бы ему не поступить так и теперь?
- Я не говорила, что он не будет ничего обещать, - поправила его Елизавета. - Чтобы мне насолить, он пообещает что угодно кому угодно, но я не думаю, что он хотя бы на минуту может поверить в то, что эта дурочка способна довести до победного конца какой-либо из составленных ею заговоров. Боже праведный, вы же знаете Филиппа - в царствование моей сестры вы лично имели с ним дело; неужели вы можете себе представить, что он чувствует что-либо кроме презрения к той, которая, во-первых, родилась женщиной и к тому же потеряла трон из-за того, что вышла замуж за пьяницу и распутника, а затем была обесчещена тем, кто его убил? Да, Сесил, она может тронуть многие сердца, но Филипп войдёт в число её защитников не раньше, чем вы - в число её поклонников! Он нападёт на меня лишь затем, чтобы прибрать Англию к своим рукам.
- Мы должны заключить союз с Францией, - проговорил секретарь. - Нам следует возвратить Марию Стюарт в Шотландию, позволить тамошнему регенту её казнить, а вам нужно выйти замуж за французского принца. Екатерина Медичи не настолько фанатично следует указаниям Рима, чтобы упустить шанс посадить одного из своих сыновей на английский трон.
- Она фанатично следует указаниям одних астрологов, - суховато ответила Елизавета. - Мне это известно. Однако если бы я послушалась вас и обрекла Марию Стюарт на смерть, испанское войско явилось бы сюда из Нидерландов раньше, чем я успею выйти замуж за французского принца или кого бы то ни было.
- Дело может принять такой оборот, что мы не сможем больше держать её в заложниках, - медленно проговорил Сесил. - Вы говорите о ней как о нашем щите, госпожа; но теперь могу вас заверить, что скоро рука Марии Стюарт будет направлять против вас пистолеты и ножи всех убийц, которых только можно будет нанять! У нас действительно лучшая тайная полиция в мире, но мы должны объявить католиков изменниками и казнить их за измену, а не за веру. Мы непременно повесим, колесуем и четвертуем того, кто выставил буллу на обозрение, а также всех его сообщников, которых только удастся отыскать. То же нужно сделать с католическими священниками и со всеми, кто ходит к мессе. Мы должны объявить их веру актом государственной измены, за который полагается самое строгое наказание, предусмотренное законом для изменников. Католичество и измена должны стать в глазах народа синонимами. Мы должны искоренить эту религию так, чтобы от неё не осталось и следа - только так нам можно надеяться избежать опасностей. Однако чтобы добиться этого, вместе с другими католиками мы должны умертвить Марию Стюарт. Можно сколько угодно отсекать у дерева ветви, но оно не упадёт, пока не подрубишь корни. И этот день придёт, ваше величество. Этого не избежать, как бы вы этому не противились.
- Когда это произойдёт, если произойдёт вообще, - ответила ему Елизавета, - мы начнём готовиться к испанскому вторжению. А пока я иду спать.
Как выяснилось, буллу прибил к дверям собора дворянин-католик по имени Фелтон, который не выдал своих сообщников даже на дыбе и попытался отвести гнев королевы от своей семьи, завещав ей прямо на эшафоте драгоценное кольцо с алмазом. Королева выслушала заверения в том, что он сполна испил чашу страшных мук, к которым был приговорён, надела кольцо себе на палец, полюбовалась им и, к ярости Сесила, дала вдове Фелтона особое разрешение пожизненно служить мессу у себя в доме. Елизаветой двигала не религиозность; Фелтона подвергли пытке и четвертовали из чисто политических соображений, и королева не видела причин отказывать его жене в утешении, которая могла дать ей вера. Елизавета была жестокой, беспощадной и непреклонной; к тем, кто угрожал её власти, она не знала милосердия, но, что бы ни говорили Сесил, Сассекс и даже Лестер, она не была ни лицемеркой, ни фанатичкой. В душе её секретарь был глубоко опечален тем, что его госпожа так обделена религиозным чувством.
Она часто носила кольцо, отказанное ей Фелтоном, а кроме того, купила знаменитое жемчужное ожерелье Марии Стюарт у покойного графа Муррея за треть цены; оно всегда красовалось у неё на шее. О своём отлучении от церкви она небрежно заметила, что Папе вздумалось высунуться из Ватикана и плюнуть через океан; она не раздумывая выложила шотландскому регенту две тысячи фунтов, которыми так дорожила, за выдачу графа Нортумберлендского, которого шотландцы заточили в тюрьму, и казнила его в Йорке. Затем Елизавета написала своей милой сестре Екатерине Медичи личное письмо, в котором намекнула, что желала бы вернуться к вопросу о браке с её неженатым сыном герцогом Алансонским.
Елизавете было тридцать семь лет, её предполагаемому жениху - девятнадцать. При всей проницательности и хитрости Екатерины Медичи она была одержима одной идеей - властью, властью для себя и своих детей, и стоило английской королеве-девственнице дать понять, что после недавнего мятежа и появления папской буллы она хотела бы выйти замуж, чтобы укрепить свои позиции, как французская королева-мать сделала вид, будто забыла, что Елизавета отлучена от церкви. На этот раз она пала жертвой собственной алчности; Мария Стюарт писала ей душераздирающие письма, в которых жаловалась на условия, в которых её содержат, сообщала, что её в любую минуту могут убить, и отчаянно пыталась втянуть Францию в свой очередной заговор против Елизаветы, но ответа не последовало. Переговоры о браке начались, и до тех пор, пока у Екатерины Медичи теплилась какая-то надежда на их благоприятное завершение, Елизавета могла быть уверена во французском нейтралитете.