- Я предлагаю также арестовать её секретарей, - ответил Уолсингем. - Привезём их сюда, и я допрошу их сам в своём доме. Одновременно мы арестуем Бабингтона и его присных и допросим их в Тауэре. Мы разоблачим готовившийся ими заговор перед парламентом, а я соберу улики против шотландской королевы и выложу их на стол перед королевой и всеми её советниками. Остальное предоставляю довершить вам, милорды.
- Не беспокойтесь. - Бэрли встал и протянул Уолсингему руку. - То, что вы так славно начали, мы завершим. - Он повернулся к Лестеру: - Милорд, сегодня вы отправитесь к королеве за письменным разрешением, и если вы его получите, сэр Фрэнсис постарается, чтобы оно было исполнено.
- Постараюсь. - Лестер поклонился. - Королева ждёт меня сегодня вечером. Тогда же я передам ей нашу просьбу.
Уже почти пять лет Марии Стюарт не позволяли охотиться. Когда сэр Эмиас Паулет спросил её, не желает ли она отправиться с небольшой свитой в Тиксхолл, где во множестве водятся олени, она с трудом поверила, что он не шутит. Но Паулет не умел шутить, пусть даже и жестоко. Она может отправиться туда при том условии, что он будет её сопровождать, и он говорил об этом настолько нелюбезно, что Мария не сумела заподозрить даже на миг, что приглашение лорда Тиксхолла - это способ выманить её из Чартли таким образом, чтобы она предварительно не уничтожила свою переписку. Она попрощалась со слугами и села на коня так ловко, будто не страдала ревматизмом и не просидела всю зиму взаперти. Она была весела и в отличном расположении духа; её ободряли тайные надежды на успех Энтони Бабингтона и радость при мысли о том, что вскоре она сможет предаться одному из своих любимых занятий. Они ехали мимо тихих английских сел, и королева, которой не терпелось поскорее добраться до Тиксхолла, пустила коня вскачь. Она приготовила любезную приветственную речь для владельца поместья; ей было даже интересно узнать, кто он такой. Поступить так, как он, может только истинно милосердный и к тому же храбрый человек. Мария Стюарт предвкушала встречу с ним и надеялась обрести в его лице ещё одного друга.
Но ей не довелось ни увидеться с лордом Тиксхоллом, ни поохотиться на оленей в его угодьях. У ворот его дома её встретили кавалеристы, которые отделили от свиты её секретарей, Керла и Нау. Затем она поймала на себе взгляд Паулета, полный торжества и презрения к ней, давшей так легко себя обмануть. Когда она попыталась подъехать к секретарям и что-то протестующе крикнула, Паулет заявил, что они арестованы по подозрению в измене английской королеве, и, схватив её коня под уздцы, ударом хлыста загнал в ворота усадьбы. Затем её сняли с седла, поспешно ввели в дом и заперли в маленькой комнате наверху. В нескольких милях от Тиксхолла, в Чартли уполномоченные Уолсингема взламывали её секретер, составляли опись документов и опечатывали их. Помимо этого, они упаковали все драгоценности и сколько-нибудь ценные личные вещи Марии Стюарт и отвезли всё в Лондон.
После десяти дней одиночного заключения в Тиксхолле её возвратили в Чартли; здесь она услышала от Паулета, что Бабингтон и его друзья предстали перед судом и были казнены.
Стоя перед нею со списком в руках, сэр Эмиас торжественно читал имена и вынесенные им приговоры, а королева сидела, будто окаменев, не в силах поднять глаза и сожалея о том, что не может, не уронив своего достоинства, закрыть ладонями уши. Бабингтон, священник по имени Баллард и некий Роберт Барнуолл были в числе шестерых, приговор которым был смертная казнь.
- Будучи допрошены с пристрастием, сударыня, они сознались во всём. Остальных казнили на следующий день, и её королевскому величеству было угодно смягчить их страдания; они были казнены через повешение...
Мария подняла на него глаза. Лицо сэра Эмиаса было мрачным и суровым, и на нём по-прежнему было написано унизительное для неё презрение.
Он презирал и ненавидел её; для него она была никчёмной, порочной женщиной, виновной в смерти всех этих людей, он вынудил её выслушать свой страшный рассказ для того, чтобы попытаться пристыдить её сознанием своей вины.
- Да смилуется над ними Бог, - дрожащим голосом произнесла Мария Стюарт, - и надо мной, ибо все они умерли за меня. Я буду помнить их мужество и их самопожертвование, когда настанет мой час.
- Он настанет, сударыня, - угрюмо произнёс Паулет; его раздражало то, что королева держала в руках чётки и нервно перебирала их пальцами. При виде любых атрибутов католичества в него вселялся суеверный ужас, а кроме того, он считал её нераскаявшейся лицемеркой.
- Он настанет, - повторил он. - Ваши бумаги доказали, что вы неоднократно изменяли королеве Елизавете своим участием в заговорах против неё на протяжении последних девятнадцати лет. Вы предстанете перед судом, сударыня, и будете осуждены, если в этом мире есть какое-то правосудие.
- Елизавета Тюдор - не моя королева. - Опершись на подлокотник кресла, Мария Стюарт поднялась; ей было дурно, ноги подкашивались. - Она не может меня судить, ибо я не её подданная; она может лишь предать меня беззаконной смерти, и я готова её принять. А теперь будьте любезны меня оставить.
Оставшись одна, она прошла в маленький альков, служивший ей молельней, и упала на колени, отчаянно пытаясь молиться за людей, умерших такой ужасной смертью. При мысли об Энтони Бабингтоне из её глаз потоком хлынули слёзы, которые она сумела сдержать при Паулете; она вспомнила его, шестнадцатилетнего мальчика, необычайно честного и серьёзного, смотревшего на неё глазами, полными мальчишеской любви, и обещавшего отдать за неё свою жизнь. И он это сделал, да ещё в таких муках, что при мысли о них она содрогнулась. Нау был прав, когда умолял её не отвечать на это письмо, бедный Нау; она заставила его принести напрасную жертву, а следующей жертвой будет она сама. Мария Стюарт опустила голову на руки; внезапно она почувствовала себя слишком усталой и опустошённой, чтобы плакать. Она стояла на коленях, закрыв глаза, не в силах о чём-либо думать и что-либо ощущать. Впервые за все девятнадцать лет своего плена Мария поверила в то, что смерть неизбежна, но теперь, когда её оставила надежда и даже сожаление, её перестали мучить горе и ненависть. Когда придворная дама Джейн Кеннеди нашла её два часа спустя, королева, лёжа на полу в алькове, крепко спала.
Елизавета писала; она провела в своём кабинете большую часть дня согнувшись над бумагой; время от времени она рвала написанное. Солнце зашло; паж зажёг на столе свечи и удалился, по комнате забродили тени. Королева отослала своих секретарей, она не желала видеть ни Бэрли, ни Лестера, никого из мужчин, окружавших её как пчёлы матку; последние несколько недель их жужжание на одной торжествующей ноте сводило её с ума. Доказательств преступных замыслов Марии Стюарт против неё оказалось столько, что она оттолкнула от себя стопку подтверждающих это бумаг, прочтя первый десяток. Один документ ей показали особо; то был расшифрованный список английских дворян, которые оказались тайными приверженцами шотландской королевы. Елизавета молча просмотрела его и бросила в огонь. У неё не вызвало особого восторга обнаружение реальных доказательств того, что Мария Стюарт подстрекала её подданных к мятежу и цареубийству, поскольку об этом всем было известно уже много лет. Елизавета была раздражена и втайне негодовала на Уолсингема, которого её советники превозносили до небес за ловкость, с которой ему удалось провернуть это дело. Она уже почти забыла тот миг в Хэмптонкорте, когда сама косвенно подсказала ему план, который с таким успехом был претворён в жизнь. Ей хотелось мира и покоя, а Уолсингем завалил её уликами против сестры и поставил в такое положение, когда единственным выходом оказалось отдать её под суд и казнить.
У неё был соблазн пренебречь всем этим, но теперь парламент и государственный совет было невозможно одурачить ни властными жестами, ни отговорками. Их враг оказался у них в руках, и они не позволят Елизавете упустить добычу. Когда-то у неё не было намерения отдавать Марию Стюарт иод суд; мысль о том, что монарх может предстать перед судом простолюдинов, не укладывалась в представления Елизаветы о королевских прерогативах; позднее, когда она оказалась в состоянии проанализировать ситуацию всесторонне и хладнокровно, пришлось признать: если она не желает больше опасаться за свою жизнь, Марию необходимо умертвить. Она поговорила с Лестером, который привёл массу доводов, подобранных так, чтобы уязвить её гордость, заставить потерять самообладание и захотеть поскорее отомстить узнице, а так же с Бэрли, нашедшим десятки веских причин, по которым то, чего она не желала делать, необходимо было совершить. И тем не менее она не хотела смерти Марии. Она покарала Бабингтона с такой жестокостью, что даже её лишённое сострадания сердце дрогнуло, когда ей рассказали о его казни со всеми подробностями. Следующую партию осуждённых она пощадила. Казалось, её мстительность исчерпала себя в этой чудовищной резне, во время которой знатнейшие из молодых английских дворян медленно умирали на глазах сотен собравшихся на Тайберне простолюдинов.
Теперь Мария Стюарт осталась одна - это последний оставшийся в живых главарь заговора, и с её смертью ропот недовольства и измены стихнет до окончания царствования Елизаветы. Таковы были доводы близоруких людей, которые, кроме эшафота, были не способны что-либо видеть - даже испанские порты, где собирался огромный военный флот. Это был старый довод Елизаветы, и всеобщая истерия не заставила её забыть о нём. Стоит Марии Стюарт умереть, и у Испании окажутся развязаны руки; корабли, которые оснащались в Кадисе, и войско, обучавшееся по ту сторону Ла-Манша - в Нидерландах, казались Елизавете стрелой, нацеленной на Англию. Смерть Марии спустит эту стрелу с тетивы, и королева ходила взад и вперёд по своим покоям, проклиная Уолсингема, государственный совет, Роберта и всех, кто настаивал на том, чтобы она убила Марию, хотя это неизбежно приведёт к войне с Испанией. Она оказалась между двух огней; ей не давала покоя мысль о том, что богопомазанную королеву можно приговорить к смерти, как простую уголовную преступницу.
Однако есть другой выход, который, возможно, избавит её от необходимости принимать окончательное решение. Этот выход не понравится никому кроме Елизаветы, которая по-прежнему считала, что смелым быть легко, но куда как разумнее быть осторожным. Если королеву Марию удастся полностью дискредитировать в глазах всего мира, а особенно - в глазах религиозных фанатиков в Англии, тогда можно будет позволить ей жить.
И вот Елизавета писала Марии Стюарт письмо, предлагавшее ей жизнь. Обычно она писала легко; перо было тем оружием, которым она владела мастерски, но сейчас оно с трудом ей подчинялось, и слова не хотели ложиться на бумагу. Мария находилась в замке Фотерингей, самой угрюмой и самой укреплённой из всех её темниц; здесь её будут судить и здесь исполнят вынесенный ей приговор. Она знает, какая участь ей уготована; об этом позаботились её тюремщики. Елизавета вспомнила о своём собственном душевном состоянии, когда много лет назад она была юной девушкой, заключённой в Тауэре, и её жизни угрожали подозрения болезненной завистливой сестры и интриги множества придворных, желавших скомпрометировать её во что бы то ни стало. Она тогда очень боялась, потому что была совсем юной и страстно хотела жить, мысль о смерти наполняла её ужасом, и в её страхе не было ничего постыдного. В отличие от Марии Стюарт, её тогда не озлобили страдания и разочарования; она не была стареющей женщиной, пережившей крушение всех надежд и во всём отчаявшейся. Елизавета подумала, что если бы в Фотерингее была заключена она, сокрушённая и беззащитная, не ждущая от жизни ничего, кроме сумеречного существования то в одной крепости, то в другой, то она, Елизавета, наверное предпочла бы надеяться и жить.
Наконец ей удалось сочинить письмо в том стиле, которым она всегда замечательно владела. Она уговаривала королеву Марию признать свою вину в заговоре Бабингтона.
"...Если Вы сделаете это в собственноручном письме мне, как королева королеве и женщина женщине, если Вы отдадите себя на мой личный суд, Вас не будут судить в каком-либо открытом суде моего королевства и я изыщу средства смягчить Вашу участь..."
Немного помедлив, Елизавета скрепила это письмо своей подписью и вдруг вспомнила, как долго и тщательно совершенствовала эту подпись, которую было почти невозможно подделать. Она всегда была рассудительна и осторожна, а не действовала очертя голову, как эта женщина, которую она сейчас пытается спасти от плахи. В глубине души Елизавета не винила Марию за то, что та не останавливалась ни перед чем, включая даже убийство, в попытках вернуть себе свободу, которой была лишена в течение почти двух десятилетий. Она понимала, почему Мария Стюарт лгала, почему она прибегала к жалкому обману и нелепому шифру, ключ к которому шифровальщик Уолсингема подобрал за несколько часов; она поступала бы точно так же, но действовала бы более ловко. Елизавета могла рассказать об этом Роберту, поскольку с ним она никогда не притворялась; Роберт - циник, и они понимают друг друга. И слава Богу, сердито размышляла Елизавета, присыпая песком и запечатывая письмо Марии Стюарт, Роберт не считает её полубогиней, слишком мудрой и возвышенной, чтобы испытывать муки сомнений и угрызения совести и слишком утончённой, чтобы не относиться терпимо ко многим человеческим слабостям. Если Мария Стюарт подпишет признание своей вины, она станет почти безвредной. Люди, идущие на плаху в Тайберне за религиозный миф, не прольют и капли крови, чтобы посадить на трон Англии трусиху и покаявшуюся убийцу. Мария Стюарт сможет купить себе жизнь ценой чести, и всё же, когда Елизавета позвонила в колокольчик и вручила письмо своему секретарю, чтобы отправить его в Фотерингей специальным курьером, у неё было предчувствие, что она запросила слишком высокую цену.
Письмо английской королевы было доставлено в замок Фотерингей Марии Стюарт. Не успела она дочитать его до конца, как её бледное лицо уже было залито краской гнева. За ней наблюдали фрейлины; они надеялись, что это письмо даёт их госпоже какую-то надежду. Наконец Джейн Кеннеди осмелилась спросить:
- Ваше величество, о чём оно? Молю вас, расскажите, мы вне себя от тревоги.
Мария обернулась к ним и улыбнулась; то была горькая, сардоническая улыбка.
- Королева Англии предлагает мне помилование, если я покаюсь. Если я признаю себя виновной во всех преступлениях, в которых она меня обвиняет, и отдамся на её милость, она спасёт меня от судебной коллегии и сохранит мне жизнь.
Наступила тишина: никто из присутствующих, хорошо знавших королеву Марию, даже не посмел предположить, что она может согласиться на такое предложение.
- Итак, милые дамы, я могу остаться в живых, если изменю себе и предам всех тех храбрецов, которые отдали свои жизни за моё дело. Должно быть, королева Елизавета считает меня такой же низкой и криводушной, как она сама, - негромко добавила Мария Стюарт.
- Найдите мне бумагу, перья и чернила. Я отвечу без промедления. Пусть курьер, который принёс это письмо, вернётся с моим ответом.
Ответ Марии Стюарт Елизавете был кратким; он был написан вежливо, но твёрдо.
Как писала Мария, она не может просить у Елизаветы прошения за преступления, которых не совершала. Она не намерена держать ответ перед английской судебной коллегией и признавать их приговор правомочным, поскольку она королева и отвечает за свои деяния лишь перед Богом. Она желает своей кузине всяческого счастья и прощает её за двадцать лет пережитого ею беззаконного заточения. Это письмо отправили в Лондон; Мария посмотрела из окна вслед отъезжающему курьеру и пошла в молельню.
11 октября в Фотерингей прибыли члены судебной коллегии, и Мария Стюарт предстала перед ними в Большом зале замка. Здесь она впервые увидела своих заклятых врагов Бэрли и Уолсингема, а также жюри присяжных из тридцати шести пэров, членов государственного совета и судей.
Ей не предоставили адвоката; материалы дела читали ей вслух, и ей не позволили ознакомиться с копиями своих писем Бабингтону и его ответов. Мария Стюарт отвечала на вопросы с достоинством и юмором, защищала себя с подкупающей искренностью и настаивала на том, что никогда не замышляла ничего против жизни Елизаветы. Иногда она лгала, поскольку её вина по главному пункту обвинительного акта была несомненно доказана; но везде, где только было возможно, говорила правду. Она не искажала истину сознательно, условия, в которых её судили, были столь явно несправедливы, улики во многом сфальсифицированы, а судившие её люди столь вопиюще пристрастны, что защита Марии Стюарт была лишь актом неимоверного мужества - достойного восхищения и обречённого на поражение. Всё это судилище было насмешкой над правосудием, но его требовала политическая необходимость. Мария была слишком опасна для Англии, так что точное соблюдение законов во время судебного разбирательства никого не интересовало. Среди тех, кто судил шотландскую королеву, были люди, которые в прошлом тайно писали ей письма с заверениями в своей верности, но Мария знала: они тоже её осудят, потому что она должна быть осуждена. По прошествии двух дней судебная комиссия покинула её и вынесла вердикт, признававший её виновной по всем пунктам обвинения. Исполнение приговора было отсрочено. Он должен был быть вынесен парламентом и утверждён подписью Елизаветы. Фотерингей вдруг обезлюдел; здесь остался лишь Паулет, его солдаты и несколько оставленных узнице слуг. Она занимала себя вышивкой и написанием писем, которые, как ей было известно, будут последними; в них она обращалась к тем, кто не пожелал прийти ей на помощь ранее и не смог спасти её теперь.
В письмах Папе Римскому, французскому королю и своему сыну она настаивала на своей невиновности и прощала им то, что они не захотели ей помочь, а последнее письмо она написала королю Филиппу Испанскому. Она завещала ему свои права на английский престол и благословляла на вступление в это наследство. Когда несколько недель спустя сэр Эмиас Паулет явился к ней с известием, что парламент приговорил её к смертной казни через отсечение головы, Мария лишь улыбнулась. Теперь ей оставалось лишь молиться и ждать. Когда приговор будет утверждён, она обретёт покой.