Елизавета подошла к нему вплотную. Она была бледна как смерть, глаза сверкали, тонкие губы сжались в ниточку.
- Я спросила вас, что произошло, и не намерена повторять!
- Леди Дадли убита, - ответил он.
У неё вырвалось такое многоэтажное ругательство, что Сесил вздрогнул.
- Убита? О чём это вы... вы уверены?
- Совершенно. Мне это только что сообщил мой курьер. Её нашли под какой-то лестницей со сломанной шеей. Я пришёл рассказать вам об этом, прежде чем эта весть облетит весь мир.
- Кто это сделал?
Она не отвернулась; мертвенно-бледное лицо не выражало ни вины, ни неловкости; казалось, оно изваяно из камня. Её бездонные глаза, матово-чёрные несмотря на свой блеск, смотрели в его глаза не мигая. Впрочем, она превосходно владеет собой; узнать, какие чувства она испытывает, невозможно, если только она сама этого не пожелает. Даже если бы она убила Эми Дадли своими руками, она смотрела бы на него так же бесстрастно.
Не получив ответа, Елизавета медленно проговорила:
- Её убил Роберт?
- Вам, госпожа, лучше знать.
- Вы намекаете, - её голос резал, как лезвие кинжала, - что я была осведомлена о смерти этой женщины? Это я вижу на вашем лице, Сесил?
На него внезапно нахлынуло отвращение к ней и себе самому, и он отвернулся: гнев уже переходил в отчаяние.
- Что вы сами видите в вашем сердце, госпожа? Что увидит в происшедшем мир? Вот что важно! Леди Дадли мертва, и ясно: это не что иное, как подлое убийство. Что вы намерены предпринять - выйти замуж за Роберта Дадли? Все пророчили в один голос: едва он получит свободу, вы поступите именно так.
- Вы, должно быть, сошли с ума, если смеете говорить мне такое. Я не намерена вас слушать, и скажите спасибо, что ваша дерзость не будет поставлена вам в вину. Можете идти, Сесил!
- Нет, ваше величество, я не могу уйти, пока вы не скажете, как намерены поступить. Сейчас мне нельзя приказывать удалиться, как простому подданному; я не позволю вам погубить себя, страну и ваших друзей, не сказав вам, что вы делаете. Поклянитесь перед Господом, создавшим всех нас, что вы не ведали о том, что это должно произойти!
- Бог свидетель, я ничего об этом не знала. Клянусь вам саном королевы этого государства, сбрасывать соперниц с лестницы не в моих правилах. Если бы я захотела избавиться от Эми Дадли, у меня для этого есть отличный палач. В случае необходимости я бы прибегла к его услугам, только и всего. Довольны ли вы и верите ли мне?
- Я вам верю и прошу меня простить.
Со вздохом облегчения Сесил опустился перед нею на колени. Он понимал: она не могла так подло и трусливо убить беззащитного противника. Ему бы следовало быть умнее: Дадли при всём своём фанфаронстве вполне способен вести себя как карманный воришка, потому что он, в сущности, и есть карманный воришка. Врождённое благородное мужество Елизаветы совершенно чуждо жалости, но она не способна совершить серьёзное преступление таким гнусным способом.
Человеческая жизнь и страдания мало что для неё значат - это ему было хорошо известно; однако её можно считать невиновной в убийстве Эми; это явно не её стиль.
- Откуда вы это узнали? - спросила она, возвращая его к действительности. - Вы уверены, что это не несчастный случай?
- Даже если это и так, - ответил Сесил, - всё равно все скажут, что к ней подослал убийцу Дадли. Нет, госпожа, это не несчастный случай; того, что рассказал мне курьер, достаточно, чтобы в этом увериться. Лестница недостаточно крута. Скорее всего, кто-то перебросил Эми через перила; только в этом случае она бы погибла.
- Как он мог так поступить? - пробормотала Елизавета, обращаясь скорее к самой себе, чем к своему секретарю. - Как он мог быть таким невероятным глупцом, что убил её?..
- Мне нет до него никакого дела, - грубо ответил Сесил. - Я думаю лишь о вас и о том положении, в котором вы оказались. Если Дадли её убил, и это будет доказано... вы знаете, что нужно будет сделать.
- Знаю. - Она стояла к нему спиной; ему были видны её руки, которые теребили свисавший с её рукава шёлковый шарф. Она дёргала и перекручивала его, пытаясь разорвать прочную ткань.
- Я знаю, что нужно будет сделать. И я это сделаю. Пришлите его ко мне, Сесил. Устройте так, чтобы все узнали, что я требую его к себе.
Оставшись одна, Елизавета яростно рванула за концы шарфа, и он треснул точно посередине. Её била нервная дрожь - от гнева и страха, который обуял её теперь, когда она сумела полностью оправдаться перед Сесилом и он ушёл. Она влюбилась... немножко... а может быть, и всерьёз. Она отдалась мужчине - не до конца, но вышла далеко за рамки общепринятого. И вот что из этого получилось. Убийство... И причиной этому всему её предполагаемый любовник, который принял её чувства настолько всерьёз, что в угоду своим амбициям или плотским желаниям убил собственную жену... И в эту минуту, когда ей открылась ужасающая истина, она поняла: мотивом Роберта Дадли были именно амбиции. Это он убил Эми; Елизавета была в этом уверена, как если бы видела это убийство своими глазами. Но убил он её, чтобы стать королём Англии. Не из любви, не из похоти или других соображений. У него красивое тело, красноречивый язык и завораживающее обаяние, но у него нет сердца.
- И ума тоже! - внезапно проговорила она вслух.
Он начисто лишён ума, если совершил подобное и думал, что победит, что она позволит ему дотронуться до себя запятнанными кровью руками после того, как он заставил её рисковать и троном, и собственной жизнью, создав этот ненужный скандал.
Она вызвала звонком фрейлин и поспешила в гардеробную. Явившись на зов королевы, Роберт Дадли обнаружил, что она стоит посередине приёмного зала одетая с головы до ног в чёрное.
Когда Сесил самолично вызвал его на аудиенцию к Елизавете, он, окружённый толпой зрителей, практиковался в стрельбе из лука на стрельбище позади замка. Дадли шёл в королевские покои, насвистывая и помахивая снятым камзолом, как человек, совесть которого чиста, как у младенца. Он знал, что скандала не избежать, и ожидал, что Елизавета устроит ему сцену. Поскольку доверенный слуга Блаунт уже сообщил ему о смерти Эми, он потратил несколько часов, обдумывая, как следует себя вести перед королевой, и репетируя встречу с ней.
Он ожидал неприятностей, но оказался не готов к той встрече, которую оказала ему женщина, бывшая, как он считал, от него без ума, когда он вошёл и преклонил колени, чтобы поцеловать ей руку.
Она не дала ему руки; на искажённом яростью лице застыли пылающие чёрные глаза. Внезапно она показалась ему некрасивой и едва ли не старухой. Взглянув на это лицо, он понял: если Елизавету Тюдор довести до крайности, она способна на всё. И впервые в жизни он ощутил где-то под ложечкой недомогание, которое весьма походило на страх.
- Что ты наделал, немыслимый глупец?
- Наделал? Госпожа, я являюсь сюда на твой зов, а ты чуть не плюёшь мне в лицо...
- Мне на тебя слюны жалко... - Её голос был хриплым и таким же безобразным, как её лицо. - Ты знаешь, почему ты здесь. Не вздумай лгать. Ваша жена мертва, милорд!
- Знаю, - холодно ответил он. - Я услышал об этом рано утром и послал Блаунта разузнать, что случилось; кажется, с ней произошло какое-то несчастье. Ты думала, я должен горевать? Я не лицемер и не думаю, что тебе доставит удовольствие видеть, как я проливаю слёзы из-за другой женщины.
К его удивлению, она сделала презрительный жест и отвернулась.
- Господи, да ты так же самовлюблён, как и глуп, если только это вообще возможно. Ты совершаешь это преступление, в котором оказываюсь замешана я, и после этого имеешь наглость говорить со мной о ревности и других женщинах? Неужели ты думаешь, меня заботят сейчас такие пустяки? Неужели я, по-твоему, такая же коварная и пошлая дура, как ты?
Дадли сжал губы.
Он понимал, что она устроит ему сцену, но подобного не ожидал; не было ни слёз, ни расспросов, ничего, кроме гнева и презрения.
- Какое преступление, госпожа... о чём ты?
В ответ Елизавета усмехнулась:
- Не отнимай понапрасну время у меня и у себя. Ты убил свою жену. Не спорь и не смей отрицать. Ты её убил. Поймите же, милорд Дадли, ваша жизнь, её жизнь и жизни ещё пятидесяти таких же, как вы с ней, не стоят ломаного гроша. Важно то, что возникший скандал затрагивает меня, понятно? Все скажут, что я была твоей сообщницей, и я легко могу лишиться трона, если в мою виновность поверят - вот в чём твоё преступление! И клянусь Всевышним, я постараюсь, чтобы ты его искупил сполна.
Он безнадёжно проигрывал ; он проиграл ещё до того, как успел раскрыть рот. Его обвинила, судила и вынесла ему приговор та самая женщина, из-за которой он совершил преступление. Женщина, которая велела ему возвращаться к ней, когда он будет свободен, которая манила его самым блестящим браком в Европе, теперь проклинала его и угрожала ему за то, что он довёл её намёки до логического завершения.
- А даже если я и сделал это, - сказал он, - что с того? Я люблю тебя; похоже, я тебя любил больше, чем ты меня. Она не хотела меня отпускать и поклялась, что будет держать меня возле себя всю жизнь. Раньше я тебе об этом не говорил; она сказала, что ты отняла меня у неё, но пока она жива, я смогу быть тебе только любовником, и не более. Вот что она мне ответила, когда я приехал к ней в Кумнор!
- А ты в ответ нанял кого-то сбросить её с лестницы, - заметила Елизавета.
- Я ни в чём не признался! - возразил он. - Но если бы я это и сделал, ты первая должна была бы меня поддержать. Потому что это было совершено ради тебя!
Она отошла и села в кресло с высокой спинкой у камина. Он остался стоять там, где стоял, с его красивого лица постепенно начали сходить красные пятна гнева. Через анфиладу комнат откуда-то доносились звуки лютни; кто-то наигрывал старинную любовную песню. Всё это - зал, пятна солнечного света, льющегося из окон, на полу, наконец, расслабленно сидящая в кресле женщина, которая смотрит на него как на незнакомца, - всё это казалось чем-то нереальным. Более нереальным, чем внезапно мелькнувшая в его воображении картина: Форстер оглушает Эми ударом по голове и затем перекидывает её бесчувственное тело через перила...
Он закрыл глаза ладонями, чтобы не видеть этого.
- Что это с тобой, Роберт, - никак, совесть заговорила? - услышал он насмешливый голос Елизаветы. - Ты играл. Твоя ставка была высока, но ты проиграл.
- Что я проиграл, госпожа?
- Ты убил её понапрасну, бедный мой Роберт. Я теперь никогда не смогу выйти за тебя замуж. Я не смогла бы этого сделать, даже если бы захотела. Даже если тебя оправдают, ты навсегда будешь запятнан кровью. Полагаю, это для тебя куда более суровая кара, нежели любая, полагающаяся по закону. Не приближайся ко мне!
Он широко открыл глаза, а его руки, вытянутые, чтобы обнять её, безвольно упали вниз.
- По какому закону... о чём ты?
- По моему закону, - ответила Елизавета. - По закону, который требует, чтобы преступление, именуемое убийством, было наказано. Я искренне надеюсь, Роберт, что доказательств твоей вины не будет найдено. В противном случае я, ни минуты не колеблясь, отправлю тебя на эшафот. До окончания расследования ты заключаешься под домашний арест и должен пребывать в своём доме в Ричмонде. Если ты посмеешь его покинуть или выкажешь мне неповиновение, тебя ждёт Тауэр.
В эту минуту он охотно ударил бы её, как ударил до этого Эми, но его рука даже не сжалась в кулак. Если бы она сейчас плюнула ему в лицо, он бы даже не посмел утереться. В эту минуту Роберт Дадли получил самый главный урок в своей жизни: он понял, что Елизавета не такова, как другие женщины. Как бы они ни проводили время наедине, она не допускала по отношению к себе никаких вольностей, кроме тех, что решила допустить сама. Любой забывший это был бы уничтожен без сожаления; более того, нужно быть безумцем, чтобы пытаться совершить нечто подобное. Если Тюдоры чем-то и знамениты, подумалось ему вдруг, так это той лёгкостью, с которой они бросают друзей и возлюбленных.
Он поклонился и вышел из комнаты.
Через неделю после смерти Эми Дадли в Абингдоне началось расследование. Роберт послал в Кумнор своего доверенного слугу и родственника Блаунта следить за его ходом, и тот сообщил ему, как Эми провела последнее утро своей жизни. Её служанка и компаньонки Одингселл, Оуэн и миссис Форстер рассказали одно и то же: в то утро их обычно кроткая госпожа выглядела какой-то рассеянной. Она приказала им отправиться в Абингдон на ярмарку и оставить её одну в доме. Когда миссис Одингселл попыталась возражать, Эми принялась яростно настаивать на своём; по её приказанию они оставили её одну в Кумноре, а вернувшись, обнаружили уже мёртвой. Такова была история, которую узнал Блаунт, и он постарался, чтобы её раструбили по всему графству и чтобы присяжным заранее было известно: леди Дадли в то утро заставила свою челядь оставить себя одну и казалось, что она не в себе.
Никто не мог объяснить, почему она так себя вела; вернее, объяснение было только одно, хотя и зловещее - Эми намеревалась покончить с собой. Было и другое объяснение, но его знали только Роберт и его казначей. Форстер сказал Эми, что Роберт хочет вернуться для того, чтобы обсудить условия примирения, однако из-за ревности королевы этот приезд должен остаться в тайне. Если Эми не отошлёт всех куда-нибудь из дома, он не приедет. Пока она ждала мужа, Форстер устроил ей в пустом доме западню. Однако о том, как обстояло дело в действительности, так никто и не узнал. Форстеру удалось остаться в тени, между тем как женщины спорили, пререкались и обвиняли друг друга, а Блаунт изо всех сил раздувал счастливо подвернувшийся слух о самоубийстве. Дадли из Ричмонда написал ему письмо, требуя докопаться до самой сути, будучи уверен, что Форстер его не выдаст. Это был ловкий ход; казалось, Дадли старается найти убийцу усерднее, чем государственное правосудие. Но в те дни он метался по своим покоям в Ричмонде, как зверь по клетке; он не мог отправиться к Елизавете, которой нисколько не доверял, а поехать в Кумнор, чтобы вмешаться в ход расследования самому или хотя бы увидеться с Форстером, ему было запрещено. Оставалось довериться другим и ждать. А если бы его доверенные лица подвели его: если бы Форстер упустил что-либо из виду или Блаунт ошибся, Елизавета принесла бы его в жертву на алтарь своей репутации. Он не сомневался в этом, и это понимание его ужасало. Часто он проклинал её, часто проводил целые часы, вспоминая её полуобещания, её поцелуи, внезапные вспышки чувственности, милости, которые она ему оказывала и дразнила ими его самых ярых противников и завистников. Но стоило ей увидеть, что на карту поставлены её собственные интересы, - и она набросилась на него как лютая тигрица. Она ласкала его лицо и гладила его волосы, а потом заявила, что снимет ему голову с плеч. И это были не пустые слова. Она думала, что он убил Эми, но это её не шокировало; это многое говорило о её характере. Если он лишится жизни, то лишь из-за того, что в его преступлении косвенно оказалась замешана королева.
Ему нужно оправдаться, раз и навсегда; Блаунт должен обеспечить такой вердикт Абингдонского суда присяжных, который бы снял с него всякие подозрения. Он велел Блаунту обратиться к присяжным самому, хотя это был и рискованный шаг.
Но все усилия Блаунта оказались напрасны; тщетно он пытался подкупить присяжных. Это были сельские жители, хорошо знавшие Эми Дадли; все любили её за кроткий нрав и милосердие. Но фактам было нечего противопоставить, кроме слухов и подозрений, а доказательств того, что Эми была убита, обнаружить не удалось. Наиболее очевидным вердиктом, который снял бы с Дадли все подозрения, был бы вердикт о самоубийстве. Однако абингдонские присяжные не захотели запятнать память леди, славившейся своей добротой на всю округу, и приговорить её, как самоубийцу, к погребению в неосвященной земле. Они вынесли вердикт, согласно которому причиной смерти Эми был несчастный-случай. Роберт спасся от плахи, но, получив весть об этом от Блаунта, он понял, что отныне ему никогда не избавиться от тяготеющего над ним подозрения.
22 сентября Эми Дадли была погребена в оксфордской церкви Девы Марии. Два дня спустя Роберту было разрешено вернуться ко двору.
По случаю смерти Эми Дадли Елизавета объявила при дворе траур; она отказывала себе в удовольствии танцевать и музицировать до окончания похорон и работала с советниками в напряжённой и неловкой атмосфере. Роберта оправдали; было известно, что она собирается вернуть его ко двору. Сесил, сначала взорвавшийся, услышав о произошедшем убийстве, теперь пользовался её полным доверием, но он был единственным, кто знал, что у королевы на душе. Они поговорили откровенно, причём Елизавета про себя удивлялась, как она может обсуждать потребности своей природы с Сесилом, которого всегда считала бесполым и скучным. Однако, как оказалось, он разбирался в тонкостях человеческих чувств не хуже, чем в государственной политике. Она хотела вернуть Роберта, потому что без него чувствовала себя несчастной и не могла успокоиться, а за время его отсутствия ей так ц не удалось найти ему замену; она настойчиво объясняла, что она не распутница, а одинокая женщина, которая нуждается во внимании мужчины. Сесил кивнул; он негромко спросил, как далеко заведёт её эта потребность, и Елизавета спокойно ответила, что она достигла своего предела. Что бы ни говорили или думали люди, скорее она выйдет замуж за своего палача из Тауэра, чем за Дадли. Мир обвинит её в том, что она хочет выйти за него замуж; он обвиняет её в этом уже сейчас, над свежей могилой Эми, но она даёт Сесилу слово чести, что этого не случится никогда. Этот разговор состоялся в тот вечер, когда вернулся ко двору Дадли и перед тем, как она встретилась с ним; в заключение Елизавета протянула Сесилу руку, и тот её мрачно поцеловал.
- Не думайте обо мне слишком плохо, - попросила она его.
Поразительно, как она зависит от этого странного, похожего на писца человека, такого сухого и педантичного и в то же время одарённого таким блестящим умом... Поразительно, как близки они стали за последние несколько недель, когда у неё не было ни одного защитника в королевстве или за его пределами.
- Будь я мужчиной, это казалось бы вполне естественным, Сесил.
- Единственный поступок, естественный для женщин, - это замужество, госпожа, - негромко ответил он. - До того времени, как это произойдёт (а я молю Бога, чтобы это случилось как можно скорее), я одобряю вашу связь, если она делает вас счастливой. Я не говорю о самом человеке - я не верю ему и никогда этого не скрывал; однако до тех пор, пока он доставляет вам удовольствие и сохраняет своё нынешнее положение, я не имею ничего против него. Но когда настанет время от него избавиться, я буду готов и к этому.
- Нс сомневаюсь! - рассмеялась Елизавета. - Но я дочь моего отца, Сесил. Я всегда поступаю так, как считаю нужным сама. Постарайтесь утихомирить моих советников; велите им перестать кудахтать, как старым курицам, и скажите, что я не из тех, для кого любовь - один свет в окошке.