- В земной юдоли такого вопроса задавать некому. Вместо себя Прасковья Александровна послала в монастырь двух младших родственниц. Могилу кое-как выдолбили в мёрзлой земле рядом с могилой Надежды Осиповны, закидали мёрзлыми комьями в надежде на близкую весну, когда родственники займутся ею...
- Тщетная надежда.
- Вплоть до сегодняшнего дня. Мне трудно оспорить приговор Катерины Ивановны. Кто-кто, а она знала цену истинным чувствам. На погребении императора вдовствующая императрица так и не смогла её заставить стоять рядом с собой, хотя по положению былой фрейлины бабушка и имела на это право. В глазах придворного общества, во всяком случае. Она так расположилась во время траурных церемоний, что её невозможно было заметить. Зато на следующие после погребения дни она приходила в собор и оставалась там всё возможное время, ни с кем не делясь своими чувствами.
- Вы полагаете, Катерина Ивановна по-настоящему испытывала привязанность к императору? Это при его характере, семье, обращении с ней самой, наконец?
- Привязанность ничего бы не обозначала - она любила его. И уважала свою любовь.
- Какой вы применили удивительный оборот!
- Почему же? Человек должен уважать свои чувства. Если они настоящие. Если Господь благословил ими. Катерина Ивановна уважала. И всё-таки почему так долго нет от неё известий?..
* * *
Чувства наши сильнее мыслей наших.
А.П. Сумароков
Е.И. Нелидова, Селестин
Год за годом сон упрямо отступал к рассвету. Всё чаще не приходил совсем. Манил вязкой бесконечной дремотой. Обрывался вспышками памяти. Полустёртыми картинками. Забытыми словами. Замок тонул в тишине и шорохах. В ветряные дни отзывались тихим стоном каминные трубы. Ветки деревьев скреблись о ставни. Гулкими струйками срывался с кровель снег. Лопотали на ржавых осях флюгера.
Знала каждый звук. И - ждала. Утра ли? Или чуда? Медленно высвечивались проёмы окон. По краям тяжёлых портьер. Пели петухи. В кромешной тьме первые, будто робкие. С едва обозначившимися занавесками вторые. Вместе с первыми хлопнувшими дверями - третьи. Горластые. Неугомонные. Скрипели тяжёлые засовы. От кузницы раздавался перестук молотков. Перекликались сонными голосами кухарки. Мягко падали в коридоре связки соломы - истопники открывали печные дверцы, выбирали золу, гремели вьюшками.
Тихая суматоха начиналась на хозяйской половине. К её комнатам не подходил никто. Её мир - она и Селестин. Приговорённая к ней Селестин. Почти ровесница. Неизвестно почему не вернувшаяся на родину, хотя всю жизнь старательно копившая деньги: "О, мадам, это для Франции!" Для Франции, где давно успели умереть близкие, родные, а дальние забыли о её существовании. В конце концов, многого ли можно ждать от камеристки отставной фрейлины? Никто ничего не ждал, и Селестин с её трезвым умом себя не обманывала. Просто это была её мечта. Её чудо, которому не суждено было состояться. Целыми днями она хлопотала. Требовала. Напоминала прислуге о своей всеми забытой госпоже. "Мадам хочет!" "Мадам предпочитает!" "Мадам любит или не выносит!" Останавливать Селестин не имело смысла: "Но ведь такова воля графини. Разве не так, мадам?" Милая и тоже единственная Таша, досточтимая графиня Буксгевден, самая близкая подруга с институтских лет и на все времена. Что ж, они не могли надоесть друг другу до необходимости расстаться. Просто стали частью друг друга. И всё же... Свой дом... Свой...
Что? Визг полозьев. Кто бы в такую рань? Громкие голоса. Только не вставать. Если надо, Селестин не замедлит сообщить. От неё замок никогда не имел секретов.
Её голос. Шаги. Тихий стук: "Мадам! Вы разрешите, мадам? Нарочный. Письмо..." Срочное письмо? Она ещё кому-то нужна? Разве не все ушли? "Мадам, это от вашего внука, от его превосходительства Баратынского. Из Москвы, мадам. О, никаких неприятных новостей. Напротив - господин Баратынский обеспокоен вашим здоровьем..." Опять первой прочла письмо! Впрочем, бог с ней. Забота Эжена? И в самом деле неожиданность. Хотелось ли бы его увидеть? Пожалуй, нет. И его тоже нет.
Письмо по почте, Селестин? Почему в такой час? "О, нет, мадам, с оказией. Курьер испугался метели и переночевал в деревне. Боится, что просрочил время. Спешит". Значит, ответ не нужен, и слава богу. Но что это ещё - книга? Сочинение Эжена? Когда-то мы с его величеством гадали на стихах: на чём раскроется, что прочтётся. Бывало куда как забавно. Его величество верил и иной раз задумывался. Иной радовался. А если попробовать на строках Евгения Баратынского, который родился в год, когда его величества не стало?.. В тот самый год...
И в осень лет красы младой
Она всю прелесть сохраняет,
Старик крылатый не дерзает
Коснуться хладной к ней рукой.
И даже посвящение: "Женщине пожилой, но всё ещё прекрасной". Бог мой, как смешно. Или горько.
Девяностые годы... Вот тогда было начало осени. Нити дружества - их было множество. Ещё множество. И все они начали рассыпаться на глазах. Сама закрыла за собой дверь в Гатчину. Во дворец. Приезжала. Часто. Племянник Абрам Андреевич, отец Эжена, служил в чине подполковника, занимал должности гатчинского коменданта и инспектора гатчинской пехоты. Смешные должности. Нелепые фантазии. Тогда же в Гатчине работал архитектор Василий Баженов. Нравился императору. Строить стал в поместье Абрама Андреевича - в тамбовской "Маре".
Нет-нет, поначалу всё складывалось удачно. Братья Абрам и Богдан Баратынские. С её лёгкой руки любимцы цесаревича. Едва вступив на престол, его величество награждает обоих неразделённым дворцовым селом Вяжля Тамбовской губернии. Богдан Андреевич дворцовой жизни сторонился. Предпочитал морские плавания и сражения, даже не верится: через два года контр-адмиралом станет командовать эскадрой Балтийского флота, через три - архангельской эскадрой в Белом море, через четыре станет вице-адмиралом. Его величество ни разу не лишал его своего покровительства.
Абрам - другое. Всё время на глазах. В январе 1800-го женился на смолянке. Позже благодарил за подсказку: без вас, тётушка, не обрёл бы моего сокровища. Александра Фёдоровна Черепанова. Приглянулась императрице. Могла оставаться фрейлиной - у императрицы. Предпочла замужество.
Его величество был в добром расположении - ждал приезда из Москвы семейства Лопухиных. Решил праздновать свадьбу Абрама Андреевича вместе с другой парой - фрейлиной Потоцкой и графа Шуазель-Гуфье, президента императорской Академии трёх знатнейших художеств. Невест, по высочайшей милости, украсили бриллиантами великих княгинь и княжон. После венчания блистали в них на спектакле в придворном театре. Это ли не праздник!
С приездом Анна Петровны всему наступил конец. Абрам Андреевич от царственного неудовольствия сначала в смоленском имении отца укрылся, но как жене срок родить подходил, в новодаренное село на Тамбовщину отправился. Эжен там и родился. Места благословенные, а жизнь не сложилась. Не поладили между собой братья. Абрам Богдану Вяжлю уступил со всем хозяйством. Не захотел ни с кем из родственников вместе жить - купил урочище "Мару". Дом огромный построил. Парк дивный разбил. Сам недолго пожил - Эжену едва десять лет исполнилось, из жизни ушёл. Вдову оставил с семью детьми. Сашеньке самой всех поднимать пришлось. Никому в материнской ласке не отказывала. А "Мару" не первенцу - младшему сыну Сергею завещала. Обидно было Эжену - ни разу словом не высказался. Тем более брат на вдове приятеля поэта Пушкина женился - Дельвига, навсегда с ней в "Маре" закрылся. Столичного шума искать не стал.
Скрипнули половицы.
"Вот видите, мадам, все вас помнят и уважают. Как дела у господина Эжена? Как его младший сын? Ему, должно быть, уже четвёртый год, не правда ли?" - Ты это помнишь, Селестин? - "Как не помнить, мадам! В тот год вы сначала поздравляли господина Эжена с новорождённым, а всего через несколько месяцев его брата Ираклия с женитьбой. Вы говорили ещё - "прелестная маленькая княжна". И будто бы ещё в детстве ей посвящали стихи множество поэтов". - Я видела невесту в Царском Селе совсем крошкой. - "Какие воспоминания, мадам, какие чудесные воспоминания! Вы, наверно, захотите вставать, мадам. Я сейчас распоряжусь самоваром. И круасаны будут вот-вот готовы. Прямо из печи. Вы чувствуете, какой запах, мадам? Я распорядилась, чтобы они были у вас каждый день. Какой же завтрак без круасанов! Вы не хотите вставать? И правильно. Пусть ещё нагреются покои. С этой соломой так долго набирается тепло. И завтрак я вам подам в постель, когда прикажете. Вы не любите в постель? Тогда я сервирую этот крошечный столик у окна. Там совсем не дует, зато виден весь двор. А вы так и не захотели переменить покои, чтобы видеть парк. Сколько вас уговаривала госпожа графиня! И всё потому, что вы с первого же приезда переночевали здесь. Здесь было протоплено, а вот теперь, я же знаю, вы не хотите беспокоить госпожу графиню. О, уверяю вас, мадам, графиня будет только рада. Она так заботится о вас, так хочет вам добра. Грешно не доставить ей такого маленького удовольствия. Может, вы всё-таки согласитесь на тот очаровательный будуар, сиреневый, с видом на большую аллею, и сиреневую гостиную? Как будто мадам переедет в другой дом. Разве это не интересно? И я всё устрою - мадам решительно ничего не почувствует, кроме новых впечатлений". - Селестин... - "Ухожу, ухожу, мадам. Помню, вы хотели ещё подремать. Оставайтесь же под опекой Господа, пусть принесёт он душе вашей мир".
Наконец-то! Дверь открылась. Пахнуло дымом, запахом соломы. Взвилась занавеска у кресла. Селестин... Милая старая Селестин... Когда она появилась в Петербурге? Подарок великой императрицы фрейлине новой невестки. Ныне вдовствующей... О боже! Что говорю! Марии Фёдоровны больше десяти лет нет. А тогда второй брак великого князя. Екатерина Нелидова - фрейлина молодой великой княгини. И разрешение иметь в штате личную камеристку.
Не выбирала. Слова сказать не могла. Всё дело было в госпоже Мари-Анн Колло. Она привезла Селестин из Парижа с собой. Осиротевшую родственницу без средств к существованию. Думала оставить у себя, но не вышло. Собственная семья не сложилась. В пору было разбираться со своими делами. Императрица пристроила племянницу госпожи Колло, так как особенно к ней благоволила.
Теперь уже не вспомнишь, как всё сложилось. Господин Дидро усиленно рекомендовал великой императрице господина Фальконе. Я тогда всего-то в первом возрасте в институте была. В 1766 году скульптор до Петербурга добрался. С помощником. И с мадемуазель Колло. Хотя в контракте мадемуазель не было. Говорили позже, будто императрица сильно разгневалась. Мадемуазель Мари-Анн Колло за амантку скульптора посчитала. Выговаривать ему хотела, а мадемуазель Колло немедля обратно выслать. Господин Дидро вовремя письмо императрице прислал. Подсказали ему, вероятно, что случиться может. Очень мадемуазель Колло расхваливал. Что портрет его исподтишка одновременно с мастером вылепила, да ещё много лучше. Господин Фальконе как увидел за занавеской её работу, собственную молотком на мелкие куски разбил. Будто даже клятву дал никогда больше к портретам не обращаться. А друзья маэстро стали девушку называть "мадемуазель Виктуар" - мадемуазель Победа.
Государыня прочла, полюбопытствовала работы маленькой парижанки посмотреть. Фальконе сам их во дворец привозил. Государыня только одобрила - велела мадемуазель Колло ей представить, сама ей работы надавала, куда как милостиво обошлась. Неприятное дело и вовсе забылось, когда мадемуазель Колло голову Петра Великого для будущего памятника вылепила. Сколько Фальконе своих вариантов милостивому вниманию представлял, всё угодить не мог. Сердился, будто, на ученицу, но имени её работы не скрыл. Может, потому, что сама Колло славы себе не искала. Во дворец куда как нехотя ездила - от прямых указов императрицы уклонялась. На учителя как на икону смотрела. Только что не молилась.
Привычкам парижским ни на йоту не изменила. Как пришла к господину Фальконе в его парижскую мастерскую - тёмное платьице глухое, косынка по плечам туго-натуго повязана, чепчик крахмальный крохотный. Волосы каштановые гладко-гладко зачёсаны...
"Мадам! Вы же не спите, мадам! Вам нехорошо? Вы расстроились? Может, вам лучше встать - рассеяться? Поглядите в окно, как развиднелось. День славный будет. Морозец чуть-чуть. Ветра никакого. Вы разрешите мне проводить вас в парк, мадам? Как было бы чудесно!" - Полно, Селестин, не даёшь слова сказать. Лучше напомни, как у мадам Колло получилось с её замужеством. - "О, мадам! Об этом лучше не вспоминать! Столько горя! Столько огорчений! Всё было так чудесно в Петербурге, пока не появился этот злосчастный Пьер". - Сын господина Дидро? Но почему злосчастный? Он же художник и очень модный на Британских островах. - "Боже мой, модный! Какое это имеет значение! Он появился в Петербурге, не предупредив господина Фальконе, но рассчитывая на его поддержку". - Но это вполне естественно: помощь отца. - "Естественно! После стольких лет молчания и небрежения. Господин Фальконе совсем не обрадовался его приезду. Напротив. У них состоялся бурный разговор - тётушка один раз вспоминала". - И что? Отец же оставил его у себя. - "А что было делать, мадам, что делать? Пьер требовал, чтобы отец представил его императрице, хотел непременно получить от её величества заказ на портрет. Он был совершенно несносен. Тем более господин Фальконе знал: его манера не может понравиться императрице". - Но ведь её величество писали такие разные мастера. Мог попробовать счастья и Фальконе-младший.
"Тем не менее отец оказался прав, хотя сын придумал написать портрет тётушки, и именно его господин Фальконе взял на себя смелость представить императрице. Покойная императрица так благоволила к тётушке! Но и эта хитрость не помогла. Императрица сказала, что на портрете тётушка куда хуже, чем в жизни. А это так и было, мадам, без малейшего преувеличения. Я видела этот портрет: он отвратителен". - С каких пор ты стала судьёй в искусстве, Селестин? - "О, простите меня, мадам, просто я знаю тётушку, а эта особа на портрете!" - В портрете должно быть не только сходство, но прежде всего душа, Селестин. Душа, понимаешь? - "В этом грязно-белом месиве, мадам, не было ни сходства, ни души. Уж меньше всего души! Моя тётушка, мадам, была святая, уверяю вас, истинная святая". - Так нельзя говорить, Селестин, об обыкновенном человеке. - "Тётушка не была обыкновенной, мадам! Судите сами. Два года Пьер торчит в Петербурге. Два года без заказов от императрицы! На шее отца, у которого и так множество забот с памятником. Он только вводит отца в лишние расходы и капризничает. Тётушка так и говорила - капризничает. Взрослый мужчина, какой позор!" - Я тогда кончала институт - об этом говорили, но кому-то работы Фальконе-младшего нравились. Я была поклонницей господина советника Левицкого, зато другие...
"Вы разрешите, мадам, я сейчас закончу ваш туалет. Вы останетесь в шлафроке - в покоях прохладно. Этот Валдис опять положил мало дров, а я не доглядела..." - Да нет же, я надену платье. Зелёное. И ты дашь мне шаль. Знаешь, турецкую. - "О, это будет вам так к лицу, мадам! Вы всегда умеете выбирать самые удачные наряды". - Селестин! - "Знаю-знаю, вы не любите моих слов, но я просто не могу удержаться. Так вот, через два года тётушка в сопровождении Пьера поехала в Париж. Ей нужно было повсюду рассказать о новой работе господина Фальконе, сделать гравюры, публикации. И Пьер поехал вместе с ней, но он решительно ничего не делал, и если бы его воля, быстро растратил все деньги, данные господином Фальконе на поездку. Просто тётушка держала их в своих руках. Пьер негодовал, но покорялся". - Он любил мадемуазель Колло? - "Он никого и никогда не любил, мадам. Это был простой расчёт найти способ остаться в Петербурге. Да-да, на него не было спроса нигде, и он рассчитывал только на Петербург". - Как, впрочем, и многие другие художники. - "Мадам, Пьер понимал, что императрица благоволит к тётушке, и надеялся с её помощью стать ни много ни мало придворным портретистом. А любовь - он находил её у каждой работницы на дворе своего отца и не скрывал этого".