- Что ж, во дворце каких чудес ни бывает! Только и то вспомнить надобно, что припадки государынины от родителя унаследованы. Император Пётр Великий ими всю жизнь мучился. Падучая не падучая, а как схватит, он потом - преосвященный Феофан рассказывал - несколько часов без памяти лежит или просто спит. Проснётся - будто ничего и не помнит. С детских лет его царское величество маялся. Да и братец его сводный, соправитель Иоанн Алексеевич, тем и ушёл. Семейное это у них, тут уж ничего не поделаешь.
- Значит, коли что, императору Петру III Фёдоровичу присягать станем.
- Куда денешься, будем.
- Не жалует он меня - одна беда. Отпустил бы в Малороссию, в Глухов, чтоб мне его столицы не видать и ему на глаза не попадаться.
- Э, просто решаешь, Кирила Григорьевич! Волю такую ещё заслужить надобно. Если новый государь придёт, вашему сиятельству всенепременно при дворе показаться следует. От недругов отбиться. Может, сподобишься и государю услужить - тебе же легче будет.
- Не люблю голштинское отродье. Себя не пересилю.
- Пересилишь, ещё как пересилишь. Ишь, мысли какие у тебя ненужные. Коли особа сильнее тебя, завсегда пересилишь, сам себя к порядку призовёшь.
- А коли слабее да победнее?
- Вот уж тут твоя воля: как хочешь сердце тешить можешь. Чего о таком-то долго думать!
- Ас совестью, Григорий Николаевич, как обойдёшься? С совестью христианской?
- На то и духовник есть, чтоб покаяться. Самое святое дело. Храм построишь - и вовсе полное отпущение грехов получишь, вчерашних и завтрашних. Будто сам не знаешь.
- Кстати, о церкви напомнил. Распорядиться надо, чтоб собор Андреевский в Киеве в окончание приводили, не мешкая.
- Теперь-то что за спех, батюшка?
- Не пойму тебя, Григорий Николаевич.
- Да нешто всё в словах выговаривать надобно? Собор-то твой в честь императрицы, которая покидать нас собирается, возводился. Не так ли?
* * *
Императрица Екатерина II, Е.Р. Дашкова
- Княгиня Дашкова, ваше императорское величество!
- Василий! Сколько повторять тебе - княгиня может входить в любое время ко мне без доклада.
- Государыня матушка, не моя в том вина: Екатерина Романовна велела. Без доклада, мол, не войду.
- Маленькая упрямица! Что заставляет вас быть такой чопорной? Когда вы приезжали ко мне во дворец с чёрного крыльца, больной, едва вставшей с постели, вы не думали о церемониях.
- Я приезжала к великой женщине, обиженной судьбой и неоцененной окружающими. Я надеялась облегчить её положение и будущее. К тому же эта женщина была великой княгиней, а не самодержицей всероссийской.
- Возможно, я ошибаюсь, но мне в ваших словах, княгиня, слышится какой-то укор. Не правда ли?
- Как можно, ваше величество!
- И вы словно сожалеете о тех временах?
- И это не так, хотя...
- Что хотя? Договаривайте же!
- В том давнем положении великой женщины разность между ею и обыкновенной придворной дамой была меньшей.
- Вы несносны, княгиня! Положительно несносны. Уж не ревнуете ли вы меня к моим новым обстоятельствам? Но это было бы слишком глупо!
И главное - вы сами их так самоотверженно добивались.
- О, нет, государыня, если во мне и есть, как вы изволили выразиться, чувство ревности, оно относится только к возможности делиться мыслями и чувствами - не более того.
- Так что же вам мешает это делать сейчас? Я жду откровений. Они мне, как всегда, очень интересны.
- Я думала о московских торжествах по поводу коронации, ваше величество.
- И что же, княгиня?
- Какими им следует быть - не в смысле пышности, но, если можно так выразиться, сюжета. Ведь это удивительная и единственная в своём роде возможность объявить новой императрице свою политическую программу всему народу, всем верноподданным. Она станет общедоступной и не потребует тех угодливых и своенравных истолкований, после вмешательства которых каждая исходная мысль приобретает прямо противоположный смысл.
- Но мы же с вами об этом уже говорили. Вы сочинили проект?
- Нет, государыня, такой проект превосходит мои слабые возможности. Я неопытна в подобных делах.
- Не боги горшки обжигают, княгиня. Так, кажется, говорит и русская пословица?
- Так, ваше величество. Но здесь речь идёт не о простом горшке, а об изысканном сосуде, который нуждается в руках мастера.
- Метафора хороша, но что вы предлагаете? Каких мастеров имеете в виду?
- Прежде всего подлинных литераторов, вполне разделяющих ваши взгляды, государыня, на просвещение. Век, который начинаете вы, войдёт в историю российскую под именем Века Просвещения.
- Хорошая мысль. Но как вы себе представляете претворить её в жизнь? Надо приказать Якобу Штелину...
- Вот этого-то я более всего и боялась, государыня! Штелин был приглашён ко двору в незапамятные времена сочинять аллегории. Но это абстрактные аллегории обо всём и ни о чём, как те, которые предложил вашему вниманию этот приезжий француз живописец Лагрене. Вместо вас место на изображённом им троне может занять любой монарх, а одна и та же муза станет нести атрибуты комедии, трагедии или фарса, ни в чём не изменившись.
- Но чего же вы ещё требуете от искусства?
- Многого, ваше величество. Литератор способен вложить в своё сочинение подлинную идею вашего наконец-то наступающего царствования, которая заявила бы народу и всей Европе о ваших необыкновенных замыслах. И он же поможет живописцу - не придворному моднику, искушённому на одной лести, а Художнику с большой буквы сочинить полную философического смысла композицию, которая бы читалась и усваивалась зрителями.
- Вы имеете кого-то в виду, княгиня? Но я уже назначила ответственным за все московские торжества фельдмаршала Никиту Трубецкого. Каким образом вложить в его голову подобные многосложные идеи? Уверена, это невозможно.
- Нет ничего проще, государыня! Я осмелюсь напомнить, что Никита Юрьевич был великим другом самого Антиоха Кантемира. Мало того, что сей оригинальный поэт пересылал ему из-за границы все свои сочинения, но и посвятил князю замечательнейшую оду "О воспитании", и сделал это не в России, а оказавшись в Париже.
- Так вот каковы российские родственники Ивана Ивановича Бецкого! Не ожидала, никак не ожидала. И что же, Кантемир видел в фельдмаршале своего единомышленника?
- О да, государыня! А Кантемир был очень требователен в вопросах нравственности. Князь не давал ему поводов для сомнений.
- И вы считаете целесообразным познакомить князя с вашей программой?
- Государыня, у меня нет никакой программы - это ваши собственные мысли, которые вы находили возможным при мне высказывать, а я просто стала их счастливой слушательницей. Князю достаточно рассказать суть дела. К тому же, я не успела вам сказать: Михайла Матвеевич Херасков, служащий в Московском университете, - пасынок и воспитанник князя. Херасков осиротел двух лет от роду и едва ли не с тех самых пор воспитывался в доме князя, который удачно женился на вдове валашского господаря.
- О, у меня появилась тема для обстоятельных разговоров с Бецким. По всей вероятности, он удивится моей неожиданной осведомлённости.
- Но и этого мало. Херасков принял к себе в дом юного малороссиянина Ипполита Богдановича, о котором говорят, что он выказывает редкие способности стихотворные.
- Подумайте, ещё один способный сирота.
- Не знаю, сирота ли. Десяти лет он был зачислен на службу, где Херасков обратил на способного мальчика внимание и не ошибся.
- Напомните в Москве обратить внимание на всё это семейство, княгиня. Вы любите, как я вижу, покровительствовать.
- Я сделаю это с величайшим удовольствием, ваше величество. Однако если я не испытываю слишком вашего милостивого терпения, я хотела бы добавить к вашему сведению ещё кое-какие сведения.
- Хотя вы меня вполне убедили и даже заинтриговали, дорогой друг, я с удовольствием слушаю продолжение.
- Оно в имени, которое хорошо вам известно, ваше величество. Помните ли вы журнал "Полезное увеселение" за недавний 1760 год?
- Вы переходите к загадкам, княгиня?
- Нет-нет, государыня, я просто апеллирую к вашей удивительнейшей любознательности и памяти. Убеждена, вы обратили внимание на изящные стансы "Не должен человек" и "Будь душа всегда спокойна".
- Пожалуй.
- Это творения супруги господина Хераскова Елизаветы Васильевны, нашей преотличнейшей российской поэтессы.
- Вы заставляете меня по-новому увидеть женщин, мой дорогой друг. Хотя, откровенно говоря, я никогда не была поклонницей женского склада ума и характера.
- Непросвещённого, хотите вы сказать, ваше величество.
- Да, вы правы. О женском образовании явно стоит задуматься. Что же касается фельдмаршала, то остаётся просто посвятить его в главный замысел, который он претворит в жизнь вместе со всем своим семейством.
- Вы иронизируете, ваше величество.
- Нисколько. Мне пришло в голову, что господину фельдмаршалу надо вообще предоставить полную свободу. Пусть он выразит до конца все свои помыслы.
- А если они не вполне совпадут с вашими, ваше величество?
- Ничего страшного. Напротив - это будет программа московского дворянства безо всяких ограничений. Я узнаю их стремления, а дворянство убедится в том, что приобрело в моём лице одинаково думающую с ними правительницу. Разве не так, княгиня?
* * *
Екатерина II, И.И. Бецкой
После обеда - все во дворце знают - время отдыха государыни. Спать не спит, но непременно раскинется полежать на софе. Вход в личные покои всем запрещён. Даже графу Григорию Орлову. Даже Алексею Орлову, хоть тот ждать не охотник - любой порядок готов нарушить. А исключение есть - гадкий генерал. Императрица так и называет Ивана Ивановича Бецкого - гадкий генерал. Больше того - это его время. Государыня, - Марья Саввишна Перекусихина подмечала, самым близким рассказывала, - то ли дремлет, то ли просто с закрытыми глазами лежит, а Иван Иванович обок в креслах свои разговоры разговаривает. Нет-нет государыня его прервёт, раздосадуется. Минута пройдёт - старик опять за своё. Не столько новости пересказывает - оно бы и понятно - мораль государыне читает! Чего делать, чего не делать советует. Марья Саввишна на заметку брала, много ли от поучений таких толку, берёт ли их государыня на заметку. Выходит, что нет, вроде как мимо ушей пропускает, а болтать по-прежнему разрешает. А вот последнее время частенько в разговор вступает - о монастырках речь ведёт, о Смольном.
- И обсуждать больше нечего. Обо всём договорились. Пища самая простая - мясо и овощи. Постов не соблюдать. С детей какой спрос? Сладостей и лакомств никаких. Чем проще, тем лучше.
- Может быть, государыня, по праздникам?
- Там видно будет. Но баловства не потерплю. И с питьём - никаких шоколадов. Вода и молоко. Покои жарко не топить - меньше простужаться станут. Истопникам раз в сутки, по утрам, своё дело отправлять, разве что мороз на улице сильный будет.
- Вы говорили о прогулках, государыня. Тут лошади потребуются.
- О чём вы, Иван Иванович? Пешком побольше пусть ходят. К морозу и непогоде привыкают. Иначе что за общение с натурой - на нём Руссо справедливо особенно настаивал.
- Малы они ещё. Может быть, когда подрастут?
- Тогда поздно будет. Вон как сестрица ваша Анастасию избаловала: каждого ветерка боится, чуть что в пелеринки кутается.
- Я не мог вмешиваться, государыня, передоверив девочку герцогине Гессен-Гомбургской.
- И то верно. Зато здесь начинать будем с чистого листа и без помарок. Вот почему так важно, чтобы никаких каникул, никаких поездок к родителям и родственникам не было. Двенадцать лет пройдёт, тогда никакие родственники натуры их изменить уже не сумеют. Опять вздыхаете, Иван Иванович? Похоже, ролями мы с вами обменялись. Вы хуже старой нянюшки монастырок защищаете, а я как лихой гусар порядки навожу.
- Что делать, государыня. Моё детство...
- Мы не будем здесь вдаваться в подробности нашей жизни. Главное - занятия. История, география, литература - с ними всё понятно. Но девочки должны учиться вести домашнее хозяйство. И не забывайте все виды искусств. Тут нужны безукоризненные учителя высокого искусства и безупречного поведения. Никаких дурных примеров! Никакого легкомыслия!
- Вы имеете в виду, государыня, танцы, пение?
- Конечно, но не только. Мы с вами должны сделать всё, чтобы у девиц появилась красивая осанка, легче стала походка, более плавными стали движения. Думается, здесь не обойтись и без сценических представлений. Всему этому их должны научить актёры, как Анастази занималась у мадемуазель Клерон. Это великолепная мысль. И ещё рисование. Непременно рисование. Государь Пётр Великий вводил рисование даже у будущих хирургов. Мы последуем его примеру.
- Но у меня, государыня, один вопрос. Мадемуазель Клерон научила Анастази декламации, и вы сами хвалили мою девочку за это умение. Анастази превосходно декламирует перед зрителями. Так почему бы и нам не дать монастыркам возможность ставить небольшие балеты, пьески, разыгрывать представления не только на уроках, но и для публики? Я уверен - успех будет обеспечен.
- Зачем вам это, Иван Иванович?
- Очень просто, государыня. Если вы даже станете приглашать публику на экзамены, особенного эффекта не будет. В лучшем случае короткие похвалы. А театр, настоящий театр - он станет визитной карточкой всего института. Вы делаете благое дело, государыня, и оно должно получить достойный резонанс. Надо заставить общество о нём говорить, им восхищаться, в чём я не сомневаюсь.
- Ну, что же, это неплохая мысль. Но как скоро эти крошки станут способны соревноваться с актёрами?
- Надо полагать, всего через пару лет. Всё будет зависеть от искусства учителей, а у нас есть богатый выбор. К тому же можно внимательнее присмотреться к тем, кого мы будем принимать в институт. Надо будет обратить внимание на миловидность, ловкость, врождённую непринуждённость.
- Но вы забываете, мы хотим помочь обедневшим дворянским семьям.
- Вы хотите напомнить мне, государыня, о благотворительном начале? Я никогда не забываю о нём, но, по моему разумению, одно не помешает другому. И потом я вспомнил, государыня, нашу первую оперу на русском языке - "Кефал и Прокрида" по пьесе нашего несравненного Александра Петровича Сумарокова.
- И на музыку любимца покойной императрицы. Ещё бы не помнить - предмет восхищения Елизаветы Петровны. Сколько времени ни о чём, кроме неё, императрица не была в состоянии говорить. Этот восторг должны были изображать все мы.
- Но ведь, государыня, её исполнители были совсем юными, дай бог, если 13-14 лет. И исполнительница заглавной роли Белоградская, и Гаврилушка Марцинкевич. И это при очень посредственных учителях. Мы же сыщем превосходных. Костюмы им могут шить самые лучшие театральные портные, я уж не говорю о декорациях.
- Иван Иванович, умерьте ваш пыл и вообразите, сколько вам ещё придётся ждать вашего триумфа. А пока давайте займёмся куда более практичным делом - туалетами монастырок.
- Государыня, камлот на платья уже выписан из Англии по тем расцветкам, какие вы выбрали. Младший возраст - платья кофейные или коричневые. От пяти до семи лет они и в самом деле будут самыми практичными. Вот только слишком мрачными, да ещё при глухом фасоне. Кажется, дети...
- Не берите на себя несвойственной мужчине роли, гадкий генерал. Да, платья будут тёмными, чтобы реже приходилось их чистить. Да, самого простого покроя и непременно из шерсти. Зато к ним у девочек будут белые передники и цветные пояса, которые должны служить их владелицам три года. Девочек необходимо приучать к бережливости, которая здесь совсем не принята. Во втором возрасте - от восьми до десяти лет - камлот может быть голубым, в третьем - от одиннадцати до тринадцати - серым. У всех те же пояса и те же передники. А вот уж у выпускного возраста мы допустим белые платья. К этому времени, надо полагать, наши барышни научатся не только бережливости, но и аккуратности.
- Но вы разрешили, государыня, сделать им и шёлковые платья.
- Только на праздники, гадкий генерал, только на праздники. Как и лайковые туфли - для танцев, как и перчатки. Я не дам себя разорять бессмысленными тратами. Их и так немало.
- А на каждый день козловые башмачки?
- Чем они плохи? И ещё - простое бельё и серая пудра, самая дешёвая. Я вижу, разумная экономия вам не по нутру, гадкий генерал.
- Вы правы, государыня, тем более речь идёт о таких чудесных крошках. Немного радости им, кажется, можно было доставить и без особых затрат.
- Мне нечего добавить, Иван Иванович. К тому же пора браться за дела. Мы с вами сегодня слишком заболтались.
* * *