Утром жена не стала будить его – знала, что лег уже на рассвете. Днем зашла посмотреть, как он там. Увидев, что муж спит, уткнувшись лицом в подушку, испугалась, что задохнется, и решила повернуть его на бок. Но только дотронулась, вскрикнула – тело было ледяным. Не помня себя, с душераздирающим воплем она выскочила из дома и стала звать людей. Этот вопль возвестил о смерти последнего в округе зайсанга.
Дети бедняков чутки к горю других. Узнав, какая беда случилась у Бадмы, Мерген взял его к себе домой ночевать. А утром сам пошел просить о том, чтобы сироту взяли в интернат на полное обеспечение. Директор коротко ответил: "Сын за отца не отвечает", – и согласился приютить подростка. Но прямо в школу прибежал дядя Бадмы Данзан. Оросив парнишку слезами, он заявил, что, пока жив, ни за что не отдаст в приют любимого племянника.
Директор уступил, потому что зачислил Бадму сверх всяких возможностей.
Данзан ухватился за Бадму, конечно же, не от большой любви к племяннику. В хозяйстве Цеди было около тысячи овец, сотня голов крупного рогатого скота, столько же лошадей и верблюдов. Десяток батраков работали в этом огромном хозяйстве. С давних пор Цедя славился как охотник. У него остались собаки, которые стоили не меньше, чем отара овец. А ружья были все такие, что каждое стоило десятка лошадей. На все это и разинул рот прикинувшийся добрым родственником хитрый Данзан. Он начал заключать с батраками очень выгодные для всех договоры и вообще показал себя предприимчивым хозяином в доме и заботливым опекуном племянника. Но вскоре отара овец, стадо лошадей и верблюдов перешли в собственность государства. А собаки, ружья и драгоценная утварь, некогда украшавшая богатый дом зайсанга, исчезли куда-то вместе с сердобольным дядей. Увез дядя и случайно найденное им в яме за сараем оружие – пулемет, гранаты, винтовки. Бадме остались только кибитка, корова и лошадь, за которыми стала присматривать постаревшая от горя, ослепшая и ко всему равнодушная мать.
Теперь директор школы сам предложил Бадме перейти в интернат. Но Бадма на этот раз гордо отказался. В тайнике, который показал ему отец, Бадма нашел большие сокровища – золото и драгоценности. На них он строил все свое будущее и считал, что он все же не чета какому-то там Мергену. Он часто заглядывал в свой тайник в заброшенном погребе. Вид золота и драгоценностей неизменно подогревал в нем веру в то, что вернется время, когда владельцы таких сокровищ снова будут на верху жизни. И чтобы занять в той жизни достойное место, Бадма учился так старательно, что его скоро стали ставить в пример другим. В учебе он был первым. Но в общественной жизни совсем не участвовал. Всякие сборы, утренники, вечера художественной самодеятельности теперь его не интересовали. Все свободное время он проводил за книгами. А по воскресеньям на целый день уходил на охоту с любимым ружьем отца, которое он с огромным запасом дроби и пороха сумел припрятать от жадного дяди.
Тайна браслета
Окончание семилетки для Мергена и его родителей было долгожданным и необычным праздником. Еще бы! Во всем их роду не было такого образованного человека! К этому дню семья оставила ветхую кибитку и переселилась в домик, который за прошлое лето построили отец и сын. Мать выбелила стены снаружи, подпустив в известку столько синьки, что домик издали привлекал своей небесной синевой. Отец добыл сайгака, и теперь женщины готовили пир горой. Отец, недавно ставший бригадиром у животноводов, пригласил на вечер председателя колхоза. Сделав свои дела, он сидел в новом доме, наслаждаясь уютом и покоем. А Мерген все наводил порядок вокруг дома, убирал камни, срывал бурьян, подметал. Руки Мергена работали, а мысли витали вокруг того, что было далеко и казалось недостижимым. Мерген мечтал об открытии избы-читальни в своем селении. Мысль об этом зародилась в его душе еще тогда, когда в хотон первый раз приезжали участники культштурма. Они навезли книг, прикрепили на стенах кибиток плакаты, а по вечерам читали вслух всем, кто приходил к ним, рассказывали о правах бедняков, о новой жизни в больших городах. Три дня, которые провели культармейцы в хотоне, показались Мергену каким-то необычайным праздником. А уехали агитаторы, Мерген начал собирать книги и читать всем, кто соглашался его слушать. И, конечно же, самым постоянным слушателем была его бабушка.
А однажды весной Мерген поехал на Волгу ловить тараньку, чтобы насушить ее на все лето. На берегу великой реки, в русском селении он зашел в избу-читальню, которую калмыки называли красной кибиткой. Познакомился с избачом, добродушным стариком, Иваном Терещенко, потерявшим на гражданской войне не только ногу, но и всю свою семью. И старик, и сама изба-читальня так запали в душу Мергена, что он мысленно называл и себя будущим избачом. У русских изба-читальня была не просто библиотекой, а душой всей культурной жизни села. Такой должна она быть и в хотоне. Правда, там и помещения такого нет. Но все это будет.
"Еще раз съезжу к Ивану, поучусь…"– думал сейчас Мерген, широко размахивая метлой уже далеко от дома.
– Ты что, Мерген, всю степь решил подмести? – раздался вдруг за спиной звонкий голос Кермен.
Мерген круто обернулся и, увидев сияющую, разрумянившуюся от быстрой ходьбы дочку учительницы, вдруг нахмурился, сокрушенно покачал головой.
– Что с тобой? Не хочешь со мною говорить? – огорченно спросила девушка, понижая голос.
– Плохой охотник, – убито ответил Мерген, – совеем плохой.
– Это потому, что не услышал, как я подошла? – снова оживляясь, спросила Кермен.
– Я должен был услышать твои шаги еще вон там, на середине хотона, – кивнул Мерген, теперь уже улыбаясь во все свое загорелое лицо.
– Это не ты плохой охотник, а я, видно, была хорошей ученицей, когда ходила в балетный кружок, – успокаивала его девушка.
– Ты стала балериной? – Мерген даже отступил на шаг.
– Ты испугался? – грустно улыбнулась Кермен. – Успокойся, не получилось из меня ни балерины, ни певицы. Но ходить так, чтобы обмануть даже такого следопыта, как ты, научилась, – с этими словами она протянула Мергену связку книг. – Поздравляю тебя с окончанием семилетки. Пусть эти четыре книжки укажут тебе путь, по какому идти дальше.
– О-о, что же это за книжки? – живо ухватив подарки, спросил Мерген. – Ну, идем в дом, посмотришь, как мы теперь живем. У меня теперь своя комнатка.
– Да, я вижу, вы дом построили, как у русских. Даже крыльцо! – восхищалась Кермен, все еще стоя на месте.
– Помнишь, я говорил тебе, что познакомился с избачом Иваном. Вот тогда и подсмотрел, как русские строят свои дома. Ну идем, идем.
Вошли сначала в комнату родителей, где уже вкусно пахло жареным мясом. Кермен почтительно со всеми поздоровалась, каждого о чем-нибудь спросила. И, осмотревшись вокруг, всплеснула руками:
– Да у вас и печка, как у русских! – и вплотную подошла к голландке с плитой. – Но почему раньше мы так не делали?
– Раньше у нас ум был завязанный, – ответила мать Мергена, принимаясь готовить чай для гостьи.
– Забурханенными были мы, говорю я, – добавил Мерген. – Но бабушка сердится – бурханов не трогай. Да я их и не трогаю, вон они, даже полочку сам для них сделал, молись, бабушка, на здоровье! – и он кивнул в угол, где над бабушкиной кроватью теснились на полочке замусоленные дочерна деревянные идолы – бурханы.
Бабушка всего этого, видимо, не слышала, потому что без всякой связи с тем, о чем говорили, стала громко рассказывать о том, как Мерген с отцом строили дом. Видно было, что теперь она внуком гордилась.
Закончив рассказ, бабушка так поджала губы, что беззубый рот ее совсем провалился.
– И она больше тебя не бьет? – шепотом, чуть улыбаясь, спросила Кермен.
– Ни она, ни отец, – пользуясь тем, что отец вышел на улицу, отвечал Мерген. – Я, помнишь, еще в пятом классе собирал в нашей кибитке мужчин и учил писать да читать. Так отец и бабушка после первого урока больше меня и пальцем не тронули.
– Как же можно бить учителя! – весело подхватила Кермен. – Ну, покажи свое жилище.
Мать, обогнав сына, открыла дверь в маленькую комнатку и внесла табуретку, виновато заметив, что она у них пока что одна в доме.
– О, да тебе горожанин позавидует, – переступив через порог комнатки Мергена, воскликнула гостья, – такими шкурками ты обзавелся!
Возле маленькой железной койки лежала, распластавшись, шкура большой рыси, а над кроватью на лисьем мехе висело ружье.
– Такой мех под ноги! – возмутилась Кермен, – ну ты прямо как зайсанг!
– Сам убил. Мы с отцом ездили на Кавказ к его другу и там охотились, – ответил Мерген.
– Как же тебе это удалось? Ведь рысь очень осторожный зверь!
– Это верно. Подкралась так же тихо, как и ты. Только не заговорила, а сразу прыгнула на отца. А я спал в пяти метрах, под кустом. Мы оба отдыхали в лозняке после ночной слежки за этой хитрюгой. А выследила она. Когда она прыгала, под ногами у нее треснула хворостина. Я открыл глаза, а она огненной лентой летит на отца. Успел выстрелить, только когда уже вцепилась когтями в голову и плечо отца. На лбу отца от ее когтей остался глубокий след.
– Ты же мог попасть не в зверя, а… – закусив белый кулачок, в ужасе воскликнула Кермен.
Мерген усадил гостью на табуретку у окна, а сам сел на маленькую скамеечку за самодельным столиком, заваленным учебниками и тетрадями.
– Отец тогда впервые назвал меня охотником! – и, смущенно улыбнувшись, Мерген добавил – Да чего это мы заговорили об охоте!
– Мне интересно! – встрепенулась гостья. – Ну, а куда теперь? Или, как и зимой говорил – на библиотекаря?
Мерген молча кивнул.
– Хочешь, я тебе буду помогать, пока учебный год не начнется?
– У тебя своих дел по горло. Ты маме нужна. Ведь она теперь директор, и у нее даже в каникулы дел полно.
– Управлюсь везде. Мне теперь так хочется все время что-то делать, делать! – горячо говорила Кермен. – Ну расскажи, с чего бы ты начал работу в избе-читальне?
– Да у меня есть уже план, – и Мерген подал гостье тетрадь. – Только начинать надо все же с пристройки.
Кермен вскинула тонкие смолянисто-черные брови и показалась Мергену похожей на вспугнутую птицу, которая недоуменно и выжидаюше смотрит на мир. Маленькие, похожие на сочные ягоды, губы ее тоже раскрылись от удивления. Верхняя вздрагивала от нетерпения. И только нос, прямой и тонкий, с чуть приметной горбинкой, оставался строгим, гордым. Он был неизменно белым, даже когда розовые щеки и губы вспыхивали ярким румянцем.
Мерген спохватился, что слишком долго любуется ею, стушевался и сбивчиво начал излагать свои мысли.
Колхоз дает помещение, но это так только в протоколе собрания написано: помещение. На самом же деле там маленькая комнатушка. Но Мерген уверен, что за два выходных можно сделать пристройку к той комнатушке.
– Так быстро? – усомнилась Кермен.
– Открой тетрадь, там все высчитано.
Кермен начала рассматривать записи и чертежи, время от времени покачивая головой.
– Тебе надо не библиотекарем, а на инженера-строителя учиться, – серьезно заметила Кермен. – Ведь ничему еще не учился, а вот тут все у тебя рассчитано: сколько человек надо, чтобы за день сделали две тысячи штук саманного кирпича. Сколько пучков лозы и камыша пойдет на одну стену и на все три. У тебя все так спланировано, что позавидуешь. Где ты этому только научился?
– Пока строил свой домик, понял, что все надо рассчитывать, – деловито отвечал Мерген. – Ты знаешь, я убедился, что работа сама учит человека. Трудно нам будет только с лесом для крыши. А все остальное… – и он потряс своими большими крепкими руками.
Тут их позвали к столу, и беседу пришлось прервать. Мерген даже шепнул, чтобы о его планах родителям ни слова.
На столе в большой чаше аппетитно дымились куски жареного мяса.
– Вчера отец отбил у волков загнанного сайгачонка. Они уже горло ему перегрызли. Еще минута – и разтерзали бы! – рассказывал Мерген, пропуская гостью через порог. – Сейчас мама нас угостит свежатиной.
Когда сели за стол, Мерген опять залюбовался девушкой. У Кермен были тонкие, словно птичьи лапки, пальцы. Она так красиво держала ими кусок мяса и так аккуратно откусывала маленькие кусочки, что Мерген стал следить за собою. Раньше он вообще не обращал внимания на то, как кто ест. А теперь понял, что мать была права, когда упрекала, что он не умеет аккуратно есть.
Мерген и Кермен не стали долго угощаться. Обглодав по косточке сайгачатины и выпив по пиале чая, они убежали к колхозной конторе, возле которой уже собралась молодежь. На гладко утоптанной площадке парни и девушки танцевали. Но когда к этой импровизированной танцплощадке подошла Кермен, все бросились к ней с приветствиями. Девушки обнимали ее, тискали, чмокали. Парни степенно пожимали руку, не скрывая своего восхищения ее красотой. Дольше всех не подходил к ней Бадма. Он издали любовался необычайно похорошевшей девушкой и решил, что этот цветок расцветает для него, только для него, самого богатого здесь парня. Он, безусловно, лучше всех одет, у него гордая осанка, выработанная перед зеркалом. Одно Бадме было неприятно в Кермен – это то, что она одинаково деликатной была в обращении со всеми. "Для кого здесь ее деликатность! – мысленно возмущался Бадма. – Вон как улыбается этому сыну охотника. А от него волчатиной прет за версту".
Взвесив свои достоинства, Бадма потрогал дорогой перстень, специально по случаю приезда Кермен надетый на палец, и, когда заиграла музыка, подошел к ней.
– Разрешите пригласить вас на танец, – вместо приветствия сказал он, уверенно протягивая руки к девушке. Он даже назвал вальс специально для того, чтобы показать свою образованность.
Но Кермен, словно не замечая его намерения с нею танцевать, протянула ему руку для приветствия, весело говоря:
– О, Бадма, как ты вырос за эту зиму. Стал красивым и, говорят, круглым отличником закончил семилетку.
Бадме ничего не оставалось, как пожать протянутую руку. Но он и тут решил отличиться от всей этой серой массы. Пожимая руку гостьи, он приблизил ее к своему сердцу и учтиво склонил голову.
Казалось, все направлялось в нужное русло, но тут подошел Мерген и, положив свою черную мозолистую лапу на белое плечо девушки, увел ее на танец, повел так, будто бы только он один здесь имел на это право.
– Пока, Бадма, мы еще поговорим, – вежливо, но холодно сказала Кермен.
Боже! Как этот неповоротливый сын охотника танцевал! Сколько раз он наступал на туфельки своей воздушно-легкой в танце партнерши! Как на нем топорщились неотутюженные рыжие штаны, в которых он, наверное, ходит и на охоту! Да и вообще все в нем Бадма ненавидел до лютой злобы в эти минуты.
Чтобы проверить себя, насколько он неотразим, Бадма на каждый танец приглашал новую девушку, и ни одна ему не отказывала. Уж на что неприступна дочь уполномоченного, которая и родилась, и выросла в городе, но и та охотно с нимм танцевала несколько раз. А Кермен даже не смотрит на него. Весь вечер она только с Мергеном, словно они уже невеста и жених.
С вечеринки Бадма ушел один, хотя мог бы проводить любую девушку, кроме этой зазнайки Кермен. Ночь была лунная, теплая. Ярко освещенные мазанки, мимо которых проходил Бадма, казались ему жалкими жилищами сурков, разбросанными по степи. Зато войдя в свой сад, благоухавший зреющими плодами, он почувствовал, что только он имеет право на Кермен. Правда, освещенная луной белая кибитка издали показалась ему оторванной от всего мира, отчужденной. Но мысленно взор его перенесся в конец сада, где в чащобе невидимые отсюда находились развалины старого погреба, и на душе стало тепло и спокойно. В голове замелькали картины веселых вечеров, танцев, и на первом месте, рядом с ним она, Кермен. Во дворе молодого хозяина радостным поскуливанием встретил Цохор, единственный пес, оставшийся от огромной своры. Цохор уже стар, но все еще зол и необычайно чуток. Привязанный на цепь, одним концом прикрепленную к туго натянутой проволоке, он бегает от кибитки до конца сада, к развалинам старого погреба.
Бадма благодарно потрепал пса по холке, зашел в кибитку, чтобы взять свечу и спички. Мать, видимо, не спавшая до сих пор, окликнула его. Но он прикрикнул на нее, чтобы спала, и ушел в конец сада, приказав Цохору лежать у ворот.
Давно Бадма не был в своем тайнике, и вот теперь, пользуясь тишиной и одиночеством, он разбросал трухлявые бревна, которыми недавно завалил вход в свою сокровищницу. Бадма знал, что Цохор издали услышит приближение постороннего, но на всякий случай посидел на одном бревне, осматриваясь и прислушиваясь к ночным шорохам. И, лишь убедившись, что никто его здесь не видит и не слышит, спустился в погреб. Наглухо закрыв за собою тяжелую, окованную железом дверь, он зажег свечу и пристроил ее на полочке, специально прикрепленной к стенке еще отцом. Погреб был выложен кирпичом и со всех сторон оцементирован, чтобы не проникала дождевая вода. А изнутри и стены, и потолок, и пол были обиты уже заплесневевшими и почерневшими досками. Неосведомленный человек мог подумать, что в погреб вставлен добротный деревянный сруб, который и сдерживает землю с боков и сверху. Видно, строил отец навечно.
Немного осмотревшись, Бадма стал вынимать из дальней стенки толстые доски и по порядку их складывать. Когда разобрал деревянную обшивку, открылась грубая кирпичная стена. За нижним бревном Бадма нашарил ремень и потянул за него.
В корявой глиняной стене открылась дверца, за которой чернела довольно вместительная ниша. Бадма глубоко засунул руку в нишу и вытащил оттуда небольшой, но очень тяжелый деревянный ящичек. Поставил его под свечкой и раскрыл. Благоговейно опустившись на колени перед раскрытым ящиком, он поднес свечу к своим сокровищам, и они загорелись, засверкали желтыми, зелеными, рубиновыми, снежно-искристыми огоньками. Здесь были золотые и серебряные браслеты, серьги, кольца, колье и прочие украшения с драгоценными камнями. Бадма достал со дна перстень, в котором была какая-то всеми цветами вспыхнувшая искра. Об этом камушке отец сказал, что он дороже всех его табунов и кибитки вместе со всей утварью.
"Может, спрятать его отдельно от всего", – мелькнула мысль в голове Бадмы. Но он тут же прикинул и понял, что более надежного места не придумаешь. Вот разве только придется уезжать отсюда, то можно в одежду зашить. А пока что пусть лежит.
Долго перебирал Бадма свои сокровища и наконец, положил себе в карман самую недорогую на его взгляд вещь – серебряный браслет с каким-то цветным камнем. "Вот уж от этого она никуда не денется!"– подумал он о Кермен. Закрыл свой сундучок, поставил на место и стал заделывать, как было.
А тут и случай подвернулся. Через несколько дней выяснилось, что у Кермен скоро день рождения, ей будет восемнадцать лет, и она приглашает всех юношей и девушек хотона. "Лучшого подарка ей никто не поднесет!"– заранее предвкушая победу, подумал Бадма и поехал в город за новым костюмом. Надо было и приодеться соответственно дорогому подарку. Ко всем его плюсам добавлялось еще и то, что председатель колхоза, узнав, как он успевал в математике, приглашал его на работу помощником счетовода, обещая осенью, сразу же после окончания сезонных работ, послать на курсы. Никому такого не предложил, только ему. Это значило, что он все же лучше других. Неужели Кермен не поймет?