Ус привел катер к берегу. Прощаясь, солдат подмигнул Виктору и сказал:
- Бывай, покедова, браток. А в кубрик к тебе меня командир корабля послал. Я думал тебя уламывать придется. А ты - парень ничего, с понятием, с выдержкой. Так что не сумлевайтесь!..
Виктор даже зубами заскрежетал от уязвленного самолюбия. Как он смел сомневаться?! Пехота… Попадись ты мне в другой раз!.. Этот ничем не примечательный солдат проявил выдержку, тащил его, Виктора, под градом осколков, а потом, как заботливая нянюшка, оберегал все время. И ушел, помахивая рукой: "Бывай, покедова…" Попадись ты мне только, попадись… Уж я сумею тебя поддеть по-нашенски, по-морскому. Нос дулей, глаза зеленые, как у кота, рыжие патлы отпустил, а тоже мне: "Выдержка, не сумлевайтесь…"
Юмор покинул Виктора, и душа его была переполнена злостью к неизвестному солдату, который так ловко его "поддел".
В другое время Виктор Ус, обеспечивая связь бронекатеров с корректировочным пунктом, вынужден был семь раз переплыть Волгу. Четырнадцать раз восстанавливал он провода под минометным огнем. И кто бы мог предполагать: когда, переплывая реку в седьмой раз, он понял, что добраться до берега недостанет сил, и стал уже пускать пузыри, чья-то цепкая рука схватила его за волосы и выволокла на песок. Это был все тот же неизвестный солдат. Он стоял, широко расставив ноги, и выкручивал мокрые брюки.
- Мое - вам, покедова! - бросил он Виктору и, деловито положив мокрую одежду на плечо, зашагал прочь. Виктор не стерпел.
- Как ты здесь очутился, рыжий черт? - крикнул он.
- Для увязки действий нашего полка.
- А какой ваш полк?
- Сие есть военная тайна. Медаль за спасение утопающих мне не требуется.
И ушел. "Поддеть по-морскому" его не удалось. Последнее слово осталось за солдатиком.
Вспоминая эти два эпизода, Ус всегда смеялся. "А солдатик-то хваткий, с ухмылкой", - думал он. Повстречайся они еще раз, Виктор сделал бы все возможное, чтобы крепко подружиться с солдатом, Что-то было в характере этого парня сродни Виктору.
Но дороги войны увели Виктора далеко от Сталинграда. Теперь он очутился на Черном море, и новые впечатления постепенно вытеснили образ неизвестного солдата.
Готовилась крупная десантная операция. Весь экипаж бронекатера жил одной заботой: доставить как можно больше вооружения и боеприпасов на крымский берег, где наши войска вели ожесточенные бои.
Яростный ветер срывал с гребней волн седые клочья пены и бросал их вверх. Бронекатер, вздрагивая от напряжения всем корпусом, то зарывался острым форштевнем в воду, то глубоко оседал на корму. Волны с шумом ударялись в борт, сбивали корабль с нужного курса.
Труднее всего приходилось рулевому Виктору Усу. Широко расставив ноги, он стоял у штурвала, напряженно вглядываясь в мутную колеблющуюся пелену, за которой скрывался берег. То и дело на палубу обрушивались массы воды, окатывая рулевого с ног до головы; от озноба не попадал зуб на зуб. А именно сейчас требовалось быть особенно внимательным: небольшое отклонение от курса - и бронекатер может очутиться в расположении противника. Да только Виктор Ус был уверен в себе: он знал, что даже при такой шальной погоде безошибочно проведет бронекатер по заданному курсу. Не первый раз в шторм и непогоду вел он свой маленький корабль к гористым берегам. Крепкий, как орешек, бронекатер не страшился ни ветра, ни волн. Другое дело - повстречаться с вражескими кораблями или самолетами! Такая встреча не сулила ничего хорошего.
Десантники, должно быть, с нетерпением поджидают катер с боезапасом! Каждый приход бронекатера для них праздник. Придется остановиться в полутора милях от берега, так как подойти ближе невозможно из-за большого наката и незначительных глубин. Но с берега, как всегда, выйдут навстречу мотоботы: они-то и заберут боезапас. После этого можно с легким сердцем возвращаться в базу. Удастся ли на этот раз благополучно доставить груз, сохранить корабль?
Случилось то, чего так опасался Виктор Ус. Берег был уже совсем близко, когда на горизонте появились силуэты вражеских кораблей. Два миноносца, сторожевики, торпедные катера…
Враг заметил бронекатер и открыл по нему огонь.
Виктор крепче сжимает штурвал. Ему кажется, что корабль идет слишком медленно. Вот он, берег! Показались мотоботы. Их выслали десантники. Там, на берегу, ждут боеприпасы. С каждой минутой мотоботы все ближе и ближе. Только бы дотянуть до встречи с ними!.. Тогда, может быть, удастся погрузить ящики на мотоботы. Ведь случалось и до этого производить выгрузку под огнем противника. И все кончалось благополучно.
Над палубой с визгом проносились осколки, врезались в борта и надстройки. Вокруг бронекатера поднимались водяные столбы. Ус маневрировал, чтобы избежать накрытия, бросал бронекатер на всплески. Он слился со штурвалом, и корабль, послушный его воле, делал отчаянные скачки в сторону, неожиданные развороты. Комендоры и пулеметчики беспрерывно вели огонь по врагу.
Неожиданно корму корабля подбросило, все заволокло дымом. На мостик доложили о повреждениях в машинном отделении. Погас свет. Заклинило руль. Корабль потерял управление.
- Перейти на ручное управление! - раздался голос командира бронекатера. Но было уже поздно: корабль стал быстро погружаться в воду. Виктор Ус почувствовал, как палуба уходит из-под ног. Потом его обожгло холодной водой. Он разжал пальцы, сделал несколько сильных взмахов руками, стремясь как можно дальше уйти от тонущего бронекатера. Осмотрелся по сторонам. Рядом плавали матросы. Мотоботы устремились к ним на помощь. Противник продолжал вести огонь.
Вскоре бронекатер затонул. Погибли все труды… Рассудок не хотел с этим мириться. А там, на берегу, десантники ждут боеприпасы.
Виктор был хорошим пловцом. Он мог и без помощи мотоботов добраться до берега. Но сейчас он меньше всего заботился о спасении собственной жизни. Вернулся на то место, где совсем недавно покачивался на волнах подбитый бронекатер, набрал побольше воздуха в легкие и нырнул. Так и есть - здесь совсем неглубоко… Под водой он открыл глаза и увидел неясные зыбкие очертания бронекатера. На палубе горой были навалены ящики с боеприпасами. Ус ухватился за один из ящиков и вынырнул.
- Эй, на мотоботе! Принимай! - крикнул он хрипло.
Его услышали. Мотобот подошел. Ус передал матросам ящик.
- Я еще…
Он скрылся под водой и вскоре появился на поверхности с новым ящиком.
Вода пенилась и бурлила, ударяя о плечи Виктора, иногда лицо захлестывало волнами и из воды виднелись только руки… Вражеские снаряды падали где-то совсем рядом. Вот почти у самой головы взбила воду пулеметная очередь.
Но Виктор не замечал ничего. Немного отдышавшись, он снова скрывался под водой, а затем появлялся с тяжелым ящиком. С каждым разом нырять становилось труднее. Ноги сводила судорога. Отяжелевшая одежда тянула вниз. Он совсем выбился из сил и еле держался на воде. Двенадцать ящиков уже удалось ему поднять с затопленного бронекатера. Но там, под водой, еще оставалось много таких ящиков. Их нужно было отвоевать у моря. Нужно продержаться… как можно дольше продержаться. В воду бросились матросы с мотобота. Самоотверженность Виктора, его желание спасти во что бы то ни стало боеприпасы заразили их. Они также спускались на палубу затонувшего бронекатера и выносили наверх ящики. Подошли остальные мотоботы.
Виктор задыхался. Легкие устали от невероятного напряжения. Сейчас в нем жила только одна мысль: спасти как можно больше боеприпасов.
- Хватит, хватит! - кричали ему товарищи. - Утонешь…
- Нельзя… Много еще… там…
Сквозь наползающий бред он почувствовал, как чьи-то руки подхватили его под мышки. Что было дальше, он не помнил.
Пришел в себя только на берегу. Открыл глаза - и сразу же закрыл их: солнечный свет ослепил его. Заботливо укутанному телу было тепло и уютно. Где-то рядом разговаривали.
- Вот это моряк! - пробасил кто-то. - Поднял со дна моря сорок ящиков. Под артиллерийским огнем! Удивительно… А ты, солдат, тоже, видать, не лыком шит: здорово подсобил морячкам. И этого в последнюю минуту ловко на берег вытащил.
- А нам не впервой, - услышал Виктор удивительно знакомый голос. - Мы на лесосплаве… Ну, бывайте, покедова! Меня, видать, в полку уже заждались. Морячок-то в себя пришел…
Виктор широко раскрыл глаза и сел.
- Солдат, подойди сюда, - сказал он требовательно. - В боку что-то колет - подняться не могу. Дай руку…
Солдат подошел, усмехнулся и протянул руку. Виктор крепко пожал ее, эту шершавую руку, пропахшую дымом и ружейным маслом. Он не стал расспрашивать, каким образом солдат очутился здесь, в Крыму.
Коктебель.
ДАЛЕКИЙ БРАТ
Всегда немного грустно наблюдать за тем, как улетают в теплые края птицы. Первыми покидают наше Заполярье кулики. Еще задолго до первых заморозков их шумные стайки устремляются на юг. Вслед за ними снимаются с мест поморники, гуси и сапсаны. И только чайки да гагары с тревожными криками носятся над вспененным морем до самых зимних холодов. Но потом исчезают и они. Тусклое негреющее солнце надолго скрывается за сопками. Гудит, гуляет по арктическим просторам пурга, загоняет зверей в норы. Лишь голодные тундровые волки бесстрашно подходят почти к пирсу.
В этом году снег выпал в сентябре. Кругом белым-бело. По вечерам над бухтой горят багряные зори. Последние осенние зори… Ночью можно любоваться северным сиянием. Да только здесь оно не такое, каким его описывают в книжках. Просто невысоко над горизонтом дрожат, переливаются бледно-зеленые занавеси.
- Никак в толк не возьму: отчего тянет людей сюда? - говорю я своему приятелю Сергею Кравцову. - Снег, ветер… Сентябрь, а в пять часов дня уже звезды зажигаются. И море какое-то неинтересное: серое, холодное. Вот закончим службу - и айда к нам в заволжские степи!.. Идешь, бывало, по тропке, а на жнивах телеги поскрипывают: это колхозники скошенную пшеницу свозят на тока. Разобьешь о колено арбуз - красный-красный. Привалишься к душной копне, жуешь и смотришь, как в небе беркуты плавают. Красота!..
Мы сидим почти у самой воды на выщербленном камне. Глухо шумит Баренцево море. Расплывчатый красный диск солнца низко повис над заснеженными сопками. Небо какое-то желтоватое. Неподалеку на торфяных буграх копошатся куропатки. Полярная дымка окутала корабли, стоящие у пирса. Кравцов слушает меня рассеянно. По тому, как он хмурит брови, плотно сжимает тонкие губы, болезненно щурит глаза, я заключаю, что Сергей думает о чем-то своем. Думает упорно, непрестанно.
Что сталось за последнее время со старшим матросом Кравцовым, нашим первым затейником и песенником? Заскучал, сделался неразговорчивым. На все вопросы отвечает односложно: "да", "нет". Похудел, глаза ввалились. Неприятности по службе? Сердечные тайны? Может быть, дома что случилось?
Вот уже неделю я тщетно ломаю голову над этой загадкой. Очень плохо, когда твой приятель загрустил, а ты не знаешь, чем помочь ему. Какие неприятности по службе могут быть у Сергея Кравцова, которого командир корабля всегда ставит нам в пример? У морских пограничников служба, сами знаете, нелегкая, но Сергей говорит, что не променял бы ее ни на какую иную. У Кравцова железная выдержка и завидное здоровье.
Сегодня я решил наконец поговорить с ним по душам. По дому, наверное, соскучился. А возможно, дивчина писем не шлет. Всякое бывает. Да будь моя власть, я бы тем девушкам такой приказ объявил, чтобы, учитывая здешний холодный климат, погорячее письма писали, и притом не реже одного раза в неделю.
- Скрытный ты человек, Сергей, - говорю я, отбросив всякую дипломатию. - Служим мы с тобой, служим, а я о тебе, о твоей прошлой жизни ровным счетом ничего не знаю. Ну скажи, любил ли ты когда-нибудь? Была у тебя на примете девушка?
Кравцов удивленно вскидывает брови, смотрит на меня в упор своими серыми глазищами, потом отворачивается, наклоняет голову. Некоторое время мы сидим молча. И когда я уже теряю надежду выпытать что-нибудь у Сергея, он заговаривает:
- Вот, к примеру, взять хотя бы того же поморника. Странная птица. Почти девять месяцев носится над безбрежными просторами Тихого океана и все-таки хоть ненадолго, но прилетает сюда, в Заполярье. Должно быть, родина здесь. Я тоже родился на Севере. А рос в другом, теплом краю. И оставил я в том краю брата, будто половину сердца оставил… Очень любили мы друг друга. Тяжело мне было расставаться с ним, но пришлось. Совсем недавно я узнал, что брат попал в большую беду: лежит он где-то за тридевять земель в госпитале, раненный, и я ничем не могу помочь ему, не могу с ним повидаться. Вот мое горе, друже Иван. А девушек у меня нет, не успел обзавестись…
Кравцов замолкает, теперь уже надолго, и я не решаюсь расспрашивать его. Когда у человека горе, лучше не лезть к нему с вопросами - все равно делу не поможешь. Сергей вынимает баночку с махоркой. Мы крутим козьи ножки и закуриваем. Слова Кравцова заинтересовали и взволновали меня. Я начинаю предполагать, что брат Сергея также пограничник и служит где-то на южной заставе. Стычки с нарушителями не редкость и в наши дни. По-видимому, в одной из таких стычек и был ранен брат Сергея. Вот так же весной этого года задержали мы иностранную шхуну. Не обошлось дело и без стрельбы. Кравцов одним из первых прыгнул на борт той шхуны. Действовал он решительно и смело. В перестрелке был смертельно ранен старшина второй статьи Макеев. Все мы тогда очень тяжело переживали эту утрату. Да, шпионов мы задержали, но потеряли нашего лучшего друга Макеева. Сергей ходил со сжатыми кулаками и перекошенным от злости лицом.
- Ну, скажи, - говорил он горячо, - почему они лезут? Что им нужно? Когда эти мерзавцы переведутся на земле?..
Отвечать на его вопросы было бессмысленно: Сергей и сам знал, что им нужно и почему они лезут в каждую щель.
- Мой брат такой же матрос, как и я, - нарушает молчание Кравцов. - Одним словом, морской пограничник. История, которую я тебе расскажу, не совсем обычная. Ну а если раньше не рассказывал, то лишь потому, чтобы лишних толков не было. Дело вовсе не в скрытности…
Мной овладевает жгучее любопытство.
Первые же слова Сергея повергают меня в изумление.
- Его зовут Лю Жунь-шэн. Лю - это фамилия, Жунь - имя, - говорит с печалью в голосе Кравцов. - Но он мой брат. И не символически, как принято называть китайцев. Мои родители усыновили его в 1946 году. Мой отец моряк, капитан первого ранга.
Я озадачен и растерян. Все то, что я узнал сейчас, как-то не укладывается в голове. Но Кравцов не замечает моего смятения. Затянувшись дымом и выпустив сизую струйку, он продолжает:
- Да, история не совсем обычная, друже. И конец у нее невеселый. А дело было так… В сорок пятом году советские войска освободили Маньчжурию. В Порт-Артуре и Дальнем появились наши солдаты и моряки, а среди них мой отец. Позже приехали в Порт-Артур и мы с мамой. Моя мама, Лидия Михайловна, - врач. В то время она работала в военном госпитале.
Помню маленький серый особняк, в котором мы тогда жили. Пол устилали чистые циновки, двери и окна раздвигались. А под окном моей комнатки всегда шелестели клены. Отсюда открывался вид на море. Желтое море… В утренние часы оно в самом деле кажется желтым. Прозрачные ярко-оранжевые волны лениво катятся и разбиваются о скалы, а даль сверкает, испуская потоки ослепительного желтоватого света. Ляохэ, Далин, Ялуцзян и другие речки несут в море ил, и потому оно кажется таким… Я сразу же полюбил его, это солнечное море. Но больше всего я любил поездки с отцом на мыс Лаотешань.
Нужно тебе сказать, что на этом мысу вот уже более полувека стоит маяк, указывающий путь проходящим кораблям. В то время на маяке находился небольшой отряд наших моряков под командой мичмана Барвина. Отцу по делам службы часто приходилось наведываться на маяк. Я быстро сдружился с матросами, они водили меня по песчаной отмели, и мы вместе разыскивали большие перламутровые ракушки с красивыми узорами. Устрица обычно зарывается в песок и оставляет маленький глазок для воздуха, чтобы не задохнуться.
Случалось, мы с мичманом Барвиным поднимались на галерею маяка. Старый моряк гладил меня по голове и с каким-то незнакомым мне суровым выражением лица вглядывался в бескрайнюю водную даль, где плавно покачивались джонки с табачно-желтыми и красными парусами из циновок. А ветер на этой высоте был особенный: упругий, стремительный.
- Вот, Серега, какие обстоятельства, - говорил обычно мичман. - Нож мне острый - сидеть тут на маяке. Сплю и вижу палубу своего сторожевика. Да, были дела… Вернусь в Севастополь - каждый камень поцелую, как родного брата. Да что говорить попусту!..
Я понимал мичмана: он тосковал по настоящей морской службе, от которой-был сейчас оторван, вспоминал боевые дела и грустил по далекой родине.
Здесь же на маяке я и познакомился с Лю Жунь-шэном. Крестьяне и рыбаки из соседнего села Чэньцзяцуни часто наведывались в гости к советским морякам. С галереи маяка хорошо были видны приземистые глинобитные фанзы с плоскими крышами и решетчатыми окнами, оклеенными промасленной бумагой, того сельца, где жил Лю Жунь-шэн. Этому китайскому мальчику не было и двенадцати лет, но он уже смело выходил в море на своей маленькой ветхой джонке вместе со взрослыми рыбаками. Как мне удалось узнать, Лю был круглым сиротой. Лишился он родителей так. До прихода советских войск в Маньчжурию на маяке дежурили три японских солдата. Солдаты грабили крестьян, издевались над ними. Однажды солдаты украли керосин, отпущенный для маяка, а вину свалили на китайских рыбаков. Родителей Лю Жунь-шэна забрали, и больше мальчик их не видел - умерли от побоев после допроса в полиции.
На первых порах крестьяне заботились о сироте, но они все были очень бедны, и вскоре Лю Жунь-шэну пришлось самому добывать пропитание.
Это был сухощавый круглоголовый мальчик с вечно смеющимися щелками глаз. Он приносил на маяк морских лещей, сельдь, треску, креветок. Матросы забирали весь улов, совали юному рыбаку в руки хлеб, банки мясных консервов, печенье, деньги, усаживали за стол и кормили наваристым флотским борщом.
- Твоя хао… хорошо, - говорил Лю вместо благодарности.