Оглянется Гурин, а они все стоят… И так, пока не скрылись за бугром.
А Алешка не отстал, до самого Песчаного плелся следом. Там, на привале, Василий уговорил братишку вернуться. Послушался тот, распрощался, побежал домой. Тем более новость матери понес: ночевать новобранцы будут в Марьинке.
Ушел Алешка, и тоска перехватила Ваське горло: оборвалась последняя ниточка. Всё, остался он один… Совсем один. Даже никого из знакомых во всей колонне нет. Сглупил Гурин: слишком торопился сдать документы, даже никого из друзей-одноклассников не встретил перед тем, как бежать в военкомат. Иван Костин, Миша Белозеров - где они? Вот бы хорошо вместе! Жек Сорокин… С этим дружба давно поломалась. Еще с тех пор, как он в сорок первом увильнул от мобилизации. Да и потом он таскался с баяном по вечеринкам, веселил оккупантов…
Гурин огляделся - никого из знакомых, как нарочно… Нет, вон вроде встречал где-то. Точно! Это же младший брат Митьки Сигая. Того самого, что дядю Гаврюшку в драке по лицу ножом полоснул. Да и этот не лучше: когда-то он с дружками встретил Ваську в глухом переулке и сорвал с его ног коньки. А коньки были новенькие, только три дня, как подарил ему их младший материн брат Петро…
Присмотрелся - точно, он, Сигай. Кажется, Вовкой зовут… Не стерпел Гурин, обрадовался и такой встрече, заулыбался Сигаенку. А тот не узнал Гурина, посмотрел на него удивленно, сказал что-то своим дружкам, те засмеялись.
"Не признал. У них своя компания… - загрустил Гурин. - Да и откуда ему меня признать?.. Когда это было!" В пятом классе Васька тогда учился, вон сколько прошло…
И опять позавидовал: "У них своя компания…"
Нахлынула грусть-тоска. Но тут же вспомнил Гурин напутствие рассудительного соседа - Неботова. Тот наставлял его:
- Главное, Васек, не давай себя грызть тоске-кручине. Это зараза такая - вмиг съест. Поддашься ей - все беды потом тебя одолеют. А в первую очередь - воши. Дужа они почему-то уважают тоскливого человека. Заедят, гады!
Тогда Гурин только поежился от этих слов, усмехнулся недоверчиво, а сейчас вспомнил и почувствовал в них какой-то смысл. "В самом деле, не надо поддаваться унынию. Все идет, как должно быть. Все хорошо!"
А Алешка несся по большаку домой - только пыль пыхала из-под пяток. Пыль была мягкая, глубокая и теплая. За последнюю неделю дорога эта столько вынесла на своей спине, сколько не пришлось ей повидать, наверное, и за всю свою жизнь: немцы со своей техникой отступали по ней, вслед за ними прошла наша армия, а теперь вот еще колонны новобранцев. Толстым слоем лежит пыль на траве, на посадке - все пушисто-серое, обросло пылью, будто инеем. Когда шли танки, пыль сплошным облаком стояла до самого неба, солнце закрывала…
Бежит Алешка, несет весть матери - в Марьинке ночевать будут новобранцы.
В Марьинку пришли уже под вечер. Марьинка - село большое, под стать иному городу. Улицы длинные, прямые, дома с красивыми наличниками на окнах утопают в буйных садах. Марьинка - районный центр, до войны славилась: марьинцы все время в передовиках ходили, о них часто в газетах писали.
Смотрит Васька по сторонам - вот она какая, эта знаменитая Марьинка. А народу - ни пройти ни проехать, будто Вавилон. Военных, новобранцев, провожающих - кого только нет, и все толкутся, туда-сюда снуют, кого-то ищут, друг у друга спрашивают, а никто ничего не знает - все ведь не здешние, марьинцев и не видно.
Васькину колонну привели к какой-то канцелярии, и тут их долго группировали, переписывали, пересчитывали, пока наконец Васька понял, что он в первом отделении первого взвода первой роты. Все первое, и это радовало почему-то Гурина, будто он был причислен к особому подразделению.
Уже в темноте их отвели на ночлег. Ужина для них не было, дали только жидкого теплого чая, поэтому питались своими запасами. Не зря, значит, в повестках предупреждали о харчах. Зато утром они уже получили не только завтрак, но и сухой паек на дорогу.
Еще раз построили, пересчитали и - шагом марш на запад…
Ваське казалось, что он давно-давно из дома и ушел так далеко, что здесь его уже никто и не найдет.
И вдруг на выходе из села слышит знакомый голос:
- Вася, сыночек!..
Оглянулся - мать с оклунком в руках, а рядом Алешка. У Алешки через плечо сетка с огромным арбузом. Улыбаются Ваське, машут, подожди, мол.
Обрадовался Гурин своим, но тут же поморщился недовольно:
- Ну зачем вы?.. И так нас уже ругают: смотрите, сколько теток кругом, сладу никакого нет… Идите домой.
Но мать не послушалась. Люди шли вслед за новобранцами, пошли и они с Алешкой. Арбуз изрядно накрутил Алешке руки, но он не жаловался, нес его терпеливо, делал вид, что совсем не устал.
На привале Гурин подошел к ним, снова стал умолять вернуться.
- Будьте хоть вы сознательными, - уговаривал он их. - Стыдно просто.
- Ладно, ладно… - отвечала ему мать. - Пусть мы будем несознательными… Вон сколько таких несознательных. Ты вот лучше поешь… Дорога дальняя, неизвестно еще, что впереди, - она разворачивала перед ним свои харчи.
- Нас кормили сегодня. Каша с американской тушенкой. Вкусно! Если б знал, что вы придете, оставил бы попробовать. Нас уже рассортировали кого куда, по частям разбили, - и Гурин хотел похвастаться, что он в первом взводе первой роты, но смолчал - сохранил военную тайну. Однако подумал и решил, что своим кое-что можно сообщить. - Наша армия гвардейская и ударная!
- Ой боже мой! Не успел записаться - уже ударник! Съешь хоть ножку, хоть крылышко, ударник.
Василий засмеялся - "ударник!". Не поняла мать, о чем речь.
- Давайте арбуз съедим - пить охота, да и Алешке полегчает, - предложил он.
С радостью выпростал Алешка арбуз из сетки, сам принялся резать его. Кухонным ножом, прихваченным из дому, срезал верхнюю "крышку", отбросил в траву, с хрустом отхватил полукруглую скибку с красной мякотью, покрытую, словно изморозью, белым налетом, протянул брату.
- Маме сначала, - сказал тот поучительно.
- Ешь, ешь… - запротестовала мать. - Тебе несли. У нас дома осталось, а тебе придется ли еще попробовать…
- Придется, - уверенно сказал Гурин.
И тут послышалась команда: "Становись!" Все засуетились, заторопился и Гурин.
- Ну вот, не дали и кавун доесть… - сокрушалась мать. - Ты сумку-то свою оставь нам, мы понесем. Хоть трошки подмогнем. Ты еще наносишься.
- Мама, вы же обещали вернуться?
- Дак и вернемся… Как люди, так и мы. Еще одну ночку переночуем, а там видно будет.
Крякнул Гурин в ответ, махнул досадливо рукой, побежал в строй.
На другой день толпа провожающих заметно поредела, решили вернуться домой и Алешка с матерью.
- Ты ж письма пиши почаще, не ленись, - наказывала мать. - Завтра же и напиши, где ты, как, што с тобой - все-все описывай, не таи ничего.
- Ладно, - пообещал Гурин.
Возвратилась домой мать и стала ждать письма. Уже на другой день начала выглядывать почтальона, а его с неделю еще в помине не было: почта только-только налаживала свою работу. А мать стоит в воротах, ждет весточку. Может, не почтой, может, с кем-нибудь записку передаст… Нет, ничего нет.
Зашла как-то вечером проведать их соседка Ульяна и в разговоре сообщила, что наши в Пологах будто бы стоят.
- А молчите?.. - обиделась мать. - Может, я уже и смоталась бы к Васе.
- "Молчите"… Рази ж знаешь, кому што надо.
- То-то чужое горе - не свое… А где ж они, те-то Пологи? Далеко?
- За Волновахой где-то… Далеко. Это уж совсем и область другая, - сказала Ульяна. - Гуляй-Поле там где-то…
- Да, далеко…
А Алешка уже нашел карту, разыскал Пологи, принес матери:
- Вот они… И совсем недалеко. Давайте я поеду.
- На чем "поеду"? - удивилась мать. - Ближний свет. Это по карте близко, а так попробуй… Марьинка где? А, вот она, под самым городом, а на самом деле?.. Отпусти и изнывай потом душой и за тебя? Усижу я дома? Нет, уж если ехать, так поедем вдвоем. Танюш, опять тебе домоседовать. А ты, Ульян, пригляди тут тоже, штоб никто не обидел ее.
- Приглядим, приглядим… - быстро согласилась Ульяна.
- Поеду, - уже твердо сказала мать. - А то ведь правда: буду дома сидеть да душой изнывать. А так, может, бог даст еще раз сыночка повидать.
Собрались, поехали. На попутных солдатских машинах, на тормозных площадках, на крышах вагонов с трудом, а добрались-таки до станции Пологи. Раньше и не слыхали такой, а тут пришлось побывать. Большая станция, только вся разбита. А войск - полно, и просто народу разного, таких, как Алешка с матерью, - тоже тьма-тьмущая. Все чего-то ищут, куда-то едут, идут, и никто ничего не знает. Да и как спрашивать - ни номера, ни названия части, а просто: "Василия Гурина, такой и такой-то он, не встречали?" Найди иголку в сене!..
А они ищут. Станцию всю обшарили, по окрестным селам пошли - толкаются, спрашивают. Навострились - уже не Васю спрашивают, а марьинских да букреевских, которые из Марьинки прибыли. И нашли, сначала марьинских, а потом и Васю своего нашли. Опять же Алешка его нашел, привел к матери.
Она совсем из сил выбилась, сидела на траве у крайней хаты, а Алешка шнырял по селу, пока не встретил брата. Тому как раз обмундирование выдали, и они пришли к матери с этой обновой.
Мать сперва не узнала сыновей: Алешка был в новенькой пилотке и в накинутой на плечи длинной из зеленого английского сукна шинели. На Ваське - солдатские шаровары с настроченными треугольными наколенниками и незашнурованные солдатские ботинки. Шнурки и тесемки от шаровар болтались, и Гурин, чтобы не наступить на них, делал неестественно широкие шаги. В руках он держал белые портянки, обмотки, ремни, вещмешок и свои запыленные, со стоптанными каблуками туфли.
- Ой боже мой! Уже солдатскую одежу выдали! - всплеснула мать руками и бросилась целовать сына.
Тот был рад, что снова увидел своих, даже не ругал их, что пришли, а только удивился:
- И как вы нашли?
- Язык до Киева доведет, - сказала мать.
- До Киева будете провожать? - упрекнул он. - Я ж вам письмо послал - обо всем написал.
- Письмо письмом, а так-то лучше: повидаться, поговорить.
- Говорить долго не придется. Отпустили переодеться. Пришить подворотнички, погоны… Через час построение - будет смотр. И пойдем дальше. А вам придется возвратиться, на дорогах патрули, не пустят: прифронтовая полоса.
- Вернемся, вернемся, не пугай уж. Как люди - так и мы. Ты нас еще из Марьинки гнал, а люди вон аж куда пришли. Вот видишь, мы и пригодились. А так куда б ты свою одежу дел? Выбросил бы? А костюмчик хороший еще, вернешься - на первое время сгодится. Да и ему вот, - кивнула на Алешку, - ходить не в чем… И куфаечка еще почти новенькая.
Гурин улыбнулся - конечно, хорошо, что они пришли. Вот только с обмотками никак не совладает. И шинель в скатку скатать не может, там старшина показывает, как это делается, а он возле мамки…
- Я пойду, мам. Вы тут посидите. Я еще, может, прибегу, попрощаемся. - Он встал, разогнал под ремнем складки на гимнастерке, надел пилотку. - Ну как, похож на солдата?
- Похож… - сказала мать. - На прежнего Васю не стал похож… - И заплакала.
Прощаясь, торопливо вытирая слезы и целуя сына, мать вдруг что-то вспомнила, сунула руку себе за пазуху и вытащила оттуда три бумажки, скрученные в тугие трубки, словно папиросы. Гурин сначала так и подумал - папиросы - и удивился: он ведь не курил, а тем более при матери.
- Ой, хорошо, что вспомнила!.. Возьми вот и выучи наизусть, - таинственно и строго сказала она.
- Что это?
- Возьми, - повторила мать, чуть смутившись. Тихо пояснила: - Молитвы это. Для тебя списала. Одна от огня, другая от стрелы, значит - от пули, и третья от злых людей. Возьми, сыночек…
- Да ну что вы, мама! - возмутился Гурин. - Позор какой - молитвы! Меня же засмеют! Вот придумали… Что я, бабка верующая? Смешно прямо!
- Возьми, - умоляла она. - Кто тебя увидит… А вдруг поможет? Кто знает…
- Не надо, не возьму я. "Кто увидит"! Самому стыдно: в кармане молитвы! Смешно…
- Да что же тут такого?
- Перестаньте, - отмахнулся он досадливо и отступил от матери. - Я побегу… До свидания…
И он побежал. Оглянулся, а мать так и стоит с протянутой рукой, и в ней скрученные в трубку молитвы.
"Ну, придумала мама! Что это с ней случилось?.. - удивлялся Гурин. - Она же неверующая…"
Прибежал в роту, а там уже построение идет. Старшина Грачев в который раз пересчитывал новичков, и всякий раз одного не хватало.
- Кого нет? - спрашивал он у солдат. Те поглядывали друг на друга, пожимали плечами: не настолько еще узнали друг друга, чтобы сразу сказать кого. Да к тому же - в обмундировании все, непривычно, сами себя не узнают, не то что соседей. - Ну-ка, разберитесь как следует. Еще раз по порядку номеров рассчитайсь! Так… Одного все-таки нет. Кого нет?
- Кого нет - отзовись, - сострил кто-то из задних рядов.
- Разговорчики в строю! Остряков наказывать буду. Так кого же нет? Или перекличку делать? - старшина в хромовых сапогах, в офицерском из тонкого сукна обмундировании, петухом вышагивал перед строем и заглядывал каждому в лицо своими маленькими, острыми глазками. Небольшой шрам у левого глаза делал лицо его свирепым. Очень не хотелось Гурину провиниться перед ним, и вот случилось.
- Меня нет! - крикнул он и с ходу втиснулся на свое место.
- Отставить! - заорал старшина. - Выйти из строя.
Гурин вышел.
- Как фамилия?
- Гурин…
- Почему опаздываешь? Почему без разрешения в строй становишься? Почему?..
- Извините…
- Ты мне что, на ногу наступил? "Извините". Я тебе барышня? Хватит! Отвыкайте от своей гражданской расхлябанности. Вы в армии, а не на базаре. Почему опоздал?
- Мама там… Мать… Попрощался с ней…
- "Мама", - передразнил старшина, скривив рот. - С мамой никак не расстанешься. Еще не насиделся под маминой юбкой?
Эти слова словно плеткой резанули парня, кровь хлынула к лицу, он взглянул на старшину - не ослышался ли.
- Что поглядываешь? Не прав, скажешь?
- Не прав, - сказал Гурин. - Вам бы так посидеть, еще посмотрели бы, что из вас вышло.
- А что бы из меня вышло?
"Может, холуй какой-нибудь", - чуть не выпалил Гурин, но вовремя сдержался, махнул неопределенно рукой:
- Откуда я знаю…
- Да я от самого Сталинграда воюю!.. - вскипел старшина. - А ты!..
- Я тоже хотел воевать… Разве я виноват, что так получилось?
- "Хотел"… - распекал его старшина. - Скатку не можешь скатать, - он дернул за шинель так, что Гурин чуть не упал. - Вояка! Посмотрим, как ты будешь воевать. Может, опять к мамке подашься отсиживаться?
Тут уже Гурин ничего не мог ответить, ему хотелось кричать, бить старшину, но он стоял побелевший от гнева, смотрел на него и чувствовал, что сейчас заплачет…
- Ладно, становись в строй, - разрешил Грачев. - А чем ты занимался в оккупации - еще посмотрим и разберемся, - пригрозил он.
Стычка со старшиной подействовала угнетающе. Скукожился Гурин, словно из него воздух выпустили. Скажи ему Гурин, что он сочинял антифашистские стихи, что помог бежать пленному Косте, что собирал в поле листовки и разбрасывал их в поселке, что скрывался от разных работ и мобилизаций, что у него не было дня без риска, что голодали… Скажи обо всем этом такому - на смех ведь подымет. Он же ничего не знает, сам подобного не пережил. Усвоил одно: "Сидел под маминой юбкой", был в оккупации, - значит, нет ему веры…
Неизвестно, чем бы закончилась эта свара Гурина с Грачевым, если бы в тот же вечер не подняли новичков по тревоге. Их построили в одну шеренгу, сделали поименную перекличку и стали проверять обмундирование. Перекличку делал какой-то новый лейтенант - высокий, худой, лицо землисто-черное, суровое. Старшина Грачев лишь ходил рядом и настороженно ждал ответов солдат на вопросы лейтенанта.
Закончив проверку, лейтенант спрятал список в полевую сумку, сказал солдатам:
- Моя фамилия Иваньков. Федор Васильевич. Буду вас сопровождать до части. У кого есть какие претензии? - спросил он. - Может, ботинки дырявые, или жмут, или велики? Может, кто недополучил чего?
Солдаты молчали, и тогда Грачев подал голос:
- Да че тут спрашивать? С обмундированием полный порядок: все новенькое, с иголочки!
- Если ботинки жмут или очень просторные - говорите сразу, не стесняйтесь, - продолжал лейтенант, не глядя на Грачева. - Обращаю особое внимание на обувь потому, что ноги надо беречь. В плохо пригнанной обуви далеко не уйдешь. А всякие там мозоли, натертости солдату не прощаются. Какой же это солдат, толк от него какой, если он ноги натер? Портянки все умеете наматывать? - спросил он. - Кто не умеет? Не стесняйтесь, говорите.
Солдаты как-то неловко заулыбались - ну, подумаешь, портянками пользоваться, - кто ж этого не умеет, премудрость большая! И никто не признался в этом, стояли, переступали с ноги на ногу, словно прощупывали, на месте ли их портянки. Но лейтенант не поверил, вызвал из строя ближайшего к себе солдата, посадил на траву и приказал снять ботинки. Тот, подавляя смущение, стал разуваться. Размотал обмотки, развязал шнурки, наконец добрался до портянок. Вытащил ногу из ботинка и поднял ее.
- Показываю, как правильно наматывать портянки, - сказал лейтенант и, взяв солдата за ногу, размотал портянку. - Крайние, подойдите поближе. Смотрите. Всем видно? - Он ловко поддел короткий уголок портянки под ступню, натянул туго и, крепко обернув вокруг пятки, завернул конец вокруг щиколоток. Обхватив ногу левой рукой, правой он ласково огладил ее. - Вот. Никаких складок. Нога должна быть как куколка. Надевайте ботинок, - сказал он солдату, придерживая конец портянки. - Даю пять минут сроку - всем переобуться: дорога предстоит длинная.
- Ну как, лейтенант, все в порядке? - нетерпеливо спросил Грачев.
- Все, - сказал лейтенант.
- Воинство что надо! Особенно вон тот, - указал старшина на Гурина. - Шустер! Того и гляди…
Лейтенант, будто не слышал его, скомандовал:
- Равняйсь! Смирно! Напра-а-во! Шагом марш! - и сам поспешил в голову колонны.