Так днем квартирьеры делали свое дело, а к вечеру возвращались в город. Вечера были длинные, и они коротали их вокруг стола под висящей над ним керосиновой лампой - дулись в подкидного дурака. Карты нашлись у хозяек дома, и они обе охотно играли с солдатами "на высадку".
Однажды в разгар игры в дверь кто-то постучал. Все насторожились. Лейтенант с хозяйкой подошли к двери, она спросила:
- Хто там?
- Та я, Марыся!.. - послышался девичий голос. - Пустите до вашей хаты.
- О, Марыся! - Хозяйка взглянула на лейтенанта, пояснила: - Сусидка наша, - и открыла дверь.
В комнату вошла молоденькая, как девочка, женщина. Она сняла наброшенный на голову платок, тряхнула головой, и длинные светлые волосы ее аккуратно рассыпались по плечам и спине. Она была красавицей, и все, ослепленные ее красотой, стояли словно остолбенелые и молча смотрели на нее.
- О, сколько у вас хлопцев. Хочь бы мне одного дали! - Говор ее был слегка с польским акцентом, и это придавало ей обворожительную изюминку.
- А хиба у тэбэ нэма? - спросила молодая хозяйка.
- Так, нэма… Кто ж пидэ до моей халупы? Одна кимнатка, - Марыся шутила, мило улыбалась, глазки ее, по-детски невинные, светились неподдельной радостью.
- Садитесь с нами… Вот, развлекаемся, как можем, - первым из военных подал голос лейтенант. И тут, словно очнулись, заговорили все, стали наперебой приглашать ее к столу.
Гурин был ближе всех к ней, отодвинул свой стул, сказал:
- Пожалуйста…
Она, бросив на него мимолетный благодарный взгляд, села и тут же снова вскинула свои реснички:
- Декуе… - и, смеясь, перевела, произнося по слогам: - Спа-си-бо! Хорошо?
- Вам трудно говорить по-русски? - спросил Гурин.
- О нет! Интересно. Люблю! Будем играть в дурака?
- Вы умеете? - вскочил Хованский, расплываясь перед ней сладкой улыбкой.
- Да, конечно!
- Коля, на ноги не наступай, - бросил ему Гурин. Но тот не обратил внимания на предупреждение и намека не понял, а может быть, сделал вид, что не понял, продолжал отвлекать внимание гостьи на себя:
- Давайте сыграем! Я очень люблю с красивыми девушками играть…
"Вот гад, уже и комплимент подбросил!" - беззлобно позавидовал Хованскому Гурин и решил сбить его со стартовой дорожки:
- …и оставаться в дураках.
- От такой девушки, как Марыся, с радостью! - не растерялся тот.
- О, я плёхо играю, - сказала Марыся.
- Ничего, соглашайтесь, я буду вашим консультантом, - сказал Гурин и взглянул на Марысю. Та согласно улыбнулась, и Гурин на правах консультанта приставил свою табуретку вплотную к ее стулу. Марыся тут же подвинулась к нему и нечаянно коснулась плечом его руки. От этого прикосновения Гурина словно током ударило: голова хмельно закружилась, глаза затуманились, в горле запершило. Чтобы скрыть свое состояние, он смотрел в ее карты, но ничего не видел. А Марыся, прежде чем пойти, трогала пальчиками то одну, то другую карту и взглядывала на него:
- Так?
Гурин, ничего не соображая, машинально кивал, она выбрасывала карту и, смеясь, льнула к нему, благодаря за подсказку. И всякий раз от ее прикосновения Василия окутывал дурманящий туман, он готов был броситься на нее и расцеловать. Она будто чувствовала это и в самый опасный момент вдруг вскидывала на него глаза, предупреждала: "Не надо! Держись!", а сама под столом крепко-крепко прижималась коленкой к его ноге.
Хованский выигрывал и радовался:
- Марыся, увольте своего консультанта, он вас губит.
- Нет, консультант хороший, то ученица плохая, - и она ласково поглядывала на Гурина.
Муки Василия кончились где-то за полночь.
- Ой, уже поздно! Мне пора, - Марыся накинула платок и направилась к двери.
Он бросился за ней:
- Провожу вас… Там ведь ночь… - и они быстренько нырнули в дверь.
- Гурин! - предупреждающе прокричал ему вслед лейтенант, но ответить ему Василий был уже не в силах.
Как только вышли за калитку, Марыся подхватила Гурина под руку и, ежась от прохлады, прижалась к нему. И теперь, уж не имея больше сил сдерживаться, он обнял Марысю обеими руками и стал целовать ее как безумный. Она отвечала ему страстно, гладила его щеки, шею. Наконец она первой опомнилась, прошептала:
- Что же мы?.. На улице…
Они подошли к ее домику, Марыся открыла дверь и, взяв ласково Василия за руку, ввела в комнату. В темноте он остановился у двери, она обернулась к нему, обняла за шею, и он увидел совсем близко ее блестящие глаза:
- Милый!.. Любимый!.. Коханый!..
Гурин снова впился в ее губы, она прильнула к нему, прижалась крепко…
"Боже мой, как сладка, как радостна любовь! Какое это счастье - любить и быть любимым!.."
…Только на рассвете Гурин вспомнил, что ему надо возвращаться "домой", и сказал об этом Марысе. В ответ она стала его страстно целовать и просить, чтобы он ее не оставлял.
- Приходи вечером.
- Конечно, любовь моя!
Они долго не могли расстаться, наконец он освободился из ее объятий и побежал. Переполненный радостным чувством, как никогда счастливый, Василий не видел перед собой дороги, не чувствовал утренней прохлады - перед глазами была только она - Марыся! А на губах горели ее поцелуи.
У калитки своего дома он поднял голову и увидел лейтенанта Елагина. И вдруг в голове все как-то крутнулось, а на душе стало горько: нарушил дисциплину!..
- Не стыдно? - покачал Елагин головой. - Вот уж от кого не ожидал так не ожидал. Комсомолец!.. Старший сержант!
- Простите, товарищ лейтенант…
- Да разве дело в "простите"? Голова ты беспутная: тебя ведь могли бандеровцы прихлопнуть. Как этого не понять! А вдруг там засада?
- Нет… - сказал Гурин, хотя вдоль спины пробежал запоздалый холодок страха: все, конечно, могло быть. "Но нет, Марыся не из тех, она меня любит…"
- "Нет". Ты знаешь? Я вам не сказал, чтобы дураков не пугать: минометчики вчера наткнулись на бандеровцев недалеко тут, под самым городом. Перестрелка была. Те убежали в лес. Хорошо, из наших никто не пострадал.
- Но при чем тут Марыся? Она любит меня. И я ее люблю… Это по-настоящему, всерьез, поймите, товарищ лейтенант…
- Эх, молодо-зелено… А воинская дисциплина, да еще в военное время?
- Простите, товарищ лейтенант… Иван Иванович, ну накажите меня, я готов понести любое наказание, но только поймите…
- У тебя ведь дома наверняка осталась любимая девушка? Как же ты будешь ей в глаза смотреть? Или надеешься, что война все спишет? Не надейся. А Маруся - сестра из госпиталя? Где же все-таки она, та настоящая твоя любовь?
Гурин хотел назвать Марысю, но почему-то не решился и промолчал.
- Ты Пушкина любишь, а он писал: умейте властвовать собой. Мудро. Ладно, иди спать, - сказал Елагин строго. - А насчет наказания я подумаю.
Гурин прошел в комнату, тихонько разделся, чтобы не разбудить спавших на полу соседей, лег с краю, натянул на себя шинель.
- Приполз, донжуан? - проворчал сонным голосом Хованский. - А лейтенант тут с ума сходил, целую ночь на улице дневалил из-за тебя. Я уже хотел идти за ноги тебя притащить домой.
Гурин ничего не сказал, закрыл глаза, стал думать о разговоре с лейтенантом, о Марысе…
Растолкали Гурина, когда уже завтрак был на столе. Вскочил он, прячет глаза от ребят, от хозяев, чувствует себя как нашкодивший кот. Особенно перед лейтенантом виноват: первый помощник и так подвел.
После завтрака лейтенант приказал собираться:
- Все вещи забирайте, ничего не забывайте: мы, может, уже сюда не вернемся.
"Как так - не вернемся. А я ж Марысе обещал, что вечером приду… Шутит лейтенант?"
Во дворе Гурин спросил у Елагина:
- Куда мы? Опять по деревням?
- На станцию, - сказал лейтенант. - Сегодня должен прибыть батальон.
Они вышли за ворота и повернули направо, а Марыся живет в левой стороне. Оглянулся Гурин, увидел заветный домик, екнуло сердце: вот он, совсем рядом, домов пять всего пробежать в обратную сторону… Смотрит Гурин на маленький, будто игрушечный, домик с палисадничком, огороженный штакетником, с наличниками на оконцах, и подмывает, тянет его туда неодолимая сила.
- Гурин, не отставай, - лейтенант махнул рукой. - Мы и так опаздываем.
На станции Елагин узнал у коменданта о батальоне и повел свою команду на дальний запасный или тупиковый путь, к какой-то погрузочной платформе, куда они добирались сквозь царство поездов на путях: лезли на четвереньках под вагонами, перебирались через тормозные площадки, пока наконец нашли своих.
Гурин прибежал в свой взвод. Будто сто лет не виделись: радостные крики, объятия! Зайцев, Харламов! А вон лейтенант Исаев своих разведчиков муштрует: строит, пересчитывает. Подбежал Гурин к нему, обнялись. Лейтенант Максимов стоял в сторонке, в кучке офицеров, о чем-то трепались и громко смеялись. Тут же высоченный Долматов, рядом с ним Максимов кажется коротышкой, будто Пат и Паташон.
- Товарищ лейтенант! Старший сержант Гурин явился для продолжения службы во вверенном вам взводе! - от избытка чувств Гурин доложил витиевато и громко.
- Является черт во сне, - тут же поправил его Максимов и ударил по плечу: - Здорово! - И они вдвоем направились в свой взвод. - Ну, как ты тут под командованием "пчеловода"? - смеется Максимов.
- А ты не смейся, Петя! Знаешь, он, оказывается, мировой мужик. Умница, знает много. Где надо - умеет поставить на своем. Он ведь учителем был, историю в старших классах преподавал. Правда, правда - мужик что надо!
- Ишь ты… - качнул головой Максимов. - А что же его так затуркали? Это все Сашка Исаев… Выходит, комбат знает его лучше нас, иначе не держал бы в батальоне.
Раздалась команда: "Строиться!"
Закачалась колонна, тронулась повзводно, вышла на улицу. По городу курсанты идут бодро, весело. Впереди оркестр марш врезал - под музыку шагать легко, будто какие-то неведомые силы несут тебя. Народ высыпал на улицу, смотрят люди на солдат, машут руками: воинская часть идет по городу с музыкой - такое, видать, впервые здесь после освобождения. Чеканит шаг вместе со всеми Гурин, поглядывает весело на зрителей. "Эх, - думает, - жаль: далеко в стороне осталась Марысина улица!.."
Миновали город, перешли на вольный шаг, музыканты зачехлили трубы, повесили их за спины, а самые громоздкие инструменты и барабан положили на подводу.
…На другой день начались уплотненные занятия - наверстывали упущенное. Выходили в поле, штурмовали передний край "противника". А Гурин все поглядывал в сторону Ковеля и с тоскою думал о Марысе. Вырваться же туда у него не было никакой возможности. Написал несколько писем, но ответа не получил: то ли письма не доходили, то ли Марыся обиделась на него, что он так неожиданно ушел, не попрощавшись. Она ведь не поверит, что он и сам не знал тогда, что ждет его утром, лейтенант ведь до последнего держал в тайне их уход. Не знала она и о том, что Василий совсем рядом, а то наверняка пришла бы.
"Ах, Марыся, Марыся!.. Отзовись, Марыся, любовь моя!.."
Заграница
атальон простоял в приготовленных елагинской командой с таким тщанием квартирах совсем немного. В один из дней вдруг была подана тревожная команда, все засуетились, засобирались, построились в колонны и пошли куда-то на ночь глядя. Шли лесными дорогами в кромешной тьме. Шли долго, без привалов. Лес шумел, скрипели вековые сосны, чавкали в осенней грязи десятки сапог. Где-то за полночь начались короткие заминки, минуту-две постоят и снова трогаются, пройдут немного - опять остановка. Как на главной городской улице в час пик. Что там творилось впереди, никто не знал, высказывались предположения, что батальон заблудился. И это было похоже на правду.
Но вот, словно преодолев наконец невидимую преграду, пошли ходче, стали даже покрикивать: "Шире шаг!", "Подтянись!" И вдруг снова заминка.
- Ну, братцы, кажется, выбрались! Вон домик светится… - сказал кто-то облегченно.
- Где? Где? А, верно. Выбрались. Всё, скоро будем портянки сушить!
- Пойду в голову колонны, узнаю, в чем там дело, - сказал Максимову Гурин.
- Сбегай, узнай, - разрешил тот, кутаясь в плащ-накидку.
Батальонное начальство плотной кучкой стояло, уткнувшись в карту, освещенную фонариком. Гурин, чтобы не попадать на глаза начальству, остановился в сторонке, прислушался. Тут же стояли некоторые командиры рот и взводов.
- Да, все правильно… Но надо сориентироваться, уточнить, - сказал комбат и, подняв голову от карты, осветил лица офицеров, стоящих вокруг. - Лейтенант Елагин, возьмите одного курсанта, сбегайте в избушку, узнайте, куда ведет эта дорога и как называется их хутор.
- Слушаюсь! - Елагин козырнул, обернулся к своему взводу, позвал: - Шаповалов, ко мне! - и, не дожидаясь курсанта, похрумкал сухими ветками в сторону светящегося домика.
Гурин подошел к своему комроты Коваленкову, спросил:
- Заблудились, товарищ капитан?
- Похоже, нет. Сейчас узнаем.
Вскоре от домика послышался стук в окошко и голос Елагина:
- Хозяйка, выйдите, пожалуйста, скажите, куда эта дорога ведет?
Наступила тишина, потом скрипнула дверь и тут же раздались автоматные очереди, пули просвистели над головами стоявших на дороге курсантов и, словно град, зашлепали у самых ног.
- Ложись!
Всех как ветром сдуло - залегли, защелкали затворы, притихли.
- Коваленков, одним взводом окружить дом! - приказал комбат.
- Гурин, ты где? Бегом во взвод, передай Максимову: окружить дом! - приказал командир роты.
Василий побежал, быстро передал приказание. Лейтенант встрепенулся, выхватил пистолет:
- Первое и второе отделение - со мной, третье и четвертое поведешь ты. Я - слева, ты - справа… Понял? Пошли!
- Третье и четвертое отделение, в цепь, за мной! - скомандовал Гурин и, пригнувшись, огибая дом, побежал в темноту. Курсанты двинулись за ним. Окружили, залегли. Гурин приказал, чтобы каждый второй остался на месте и занял внешнюю оборону, а сам с остальными пополз поближе к дому. Подползли, залегли, ждут команды.
- Кто есть в доме, выходи! - прокричал лейтенант Максимов. - Быстро! Иначе открываем огонь!
Из дома вышли две женщины, остановились в темноте.
- Кто еще есть в доме?
- Никого нема…
- Кто стрелял?
- Двое тут булы… Убиглы…
- Идите к дороге! Гурин, держите окна, первое отделение, за мной! - Максимов бросился в дверь, громко спросил: - Кто здесь есть? Выходи!
В доме было пусто. Фонариками обшарили все углы - никого. Лишь на пороге валялась горстка стреляных гильз от немецкого автомата. Когда Гурин подошел к крыльцу, лейтенанта Елагина и Шаповалова уже понесли на плащ-палатках к повозкам.
До рассвета батальон лежал, заняв оборону, утром прочесали ближайшие подступы к дому, но никаких следов не обнаружили. Бандиты убежали.
До этого хутора колонна шла по-мирному: впереди тащилась подвода с батальонным имуществом, за ней разный штабной народ, потом музвзвод, разведчики во главе со своим форсистым командиром Исаевым и уже за ними - первая рота.
После встречи с бандеровцами музыкантов спрятали в середину, а в голову и в хвост колонны из разведчиков выслали боевое охранение.
В первом же населенном пункте сдали в комендатуру лесных женщин и на местном кладбище похоронили своих товарищей - курсанта Шаповалова и лейтенанта Елагина.
Трижды разрядили в воздух винтовки и пистолеты, постояли молча у могилы с деревянным обелиском и пошли дальше.
Идет Гурин и думает о Елагине. О смерти его. Ведь случайная смерть! Окажись поблизости возле майора любой другой офицер - быть бы ему на месте Елагина. И вместо Шаповалова лег бы курсант из другого взвода…
Непонятная это штука - судьба, никак не угадаешь, где она тебя подстерегает и что она для тебя приберегла…
"Жаль лейтенанта, хороший был человек… Добрый…"
Остановился батальон в чужом лесном лагере, какая-то воинская часть уже жила здесь, курсантам надо было лишь подновить крыши в землянках, чтобы не протекали, навести линейки, поставить грибки для часовых да у входа соорудить поднимающийся шлагбаум.
Несмотря на многодневный тяжелый марш, все были рады, что наконец-то прибились к месту, и поэтому быстро вооружились топорами, веревками - снарядились кто рубить ветки для крыши, кто на крестьянские поля за соломой для постелей. Дело привычное. Однако не успели распределиться кто куда, как вдруг - команда: общее построение.
- Отставить рабочий инструмент! Выходи строиться! Вещмешки оставить в землянках, на каждую землянку выделить по дневальному. Остальные - строиться! Быстро! Быстро!
Выстроились на площадке перед батальонной землянкой, комбат выслушал доклады командиров рот, сказал:
- Вольно.
За ним гурьбой стояли замполит майор Кирьянов, парторг капитан Бутенко, начштаба капитан Землин, комсорг младший лейтенант Лукин, старший лейтенант Шульгин… Давно курсанты не видели их всех вместе, а тут собрались: наверное, произошло что-то важное. Неужели война кончилась?
Майор Дорошенко, по обыкновению своему, покрутил наклоненной головой, потом поднял ее, взглянул на выстроившихся, начал спокойно:
- Товарищи курсанты, хочу вас предупредить вот о чем. - Мы находимся на территории Польши…
В рядах удивленно загудели. Комбат, улыбнувшись, оглянулся на свою свиту, потом снова к строю:
- Да, да. Граница давно осталась позади. Поэтому прошу вас запомнить вот что: мы на чужой территории, но здесь мы не как завоеватели, а как освободители, мы преследуем врага и освобождаем польский народ от ига гитлеровских оккупантов. Здесь свое государство, здесь свои порядки. Здесь для нас все чужое, поэтому без разрешения не брать ни палки, ни доски. Деревья рубить категорически запрещается. Для землянок, для дров ищите поваленные, сухие. Лес - это собственность польского народа, и за каждое срубленное дерево нашему государству придется расплачиваться валютой, золотом. Солома нужна? Будем добывать организованно. Поедет старшина к старосте и скажет ему: "Пан староста, чтобы не стеснять гражданское население, мы остановились в лесу. Солдатам для постелей нужна солома. Не могли бы вы нам помочь?" Только так, дипломатическим путем. Думаю, не откажет. Всякие… - майор запнулся, подбирая слова, наконец не очень уверенно произнес, - шалости в отношении местного, населения будут строго наказываться. Я мягко сказал, потому что такие слова, как "грабеж", "воровство", думаю, для вас, курсантов, завтрашних командиров, просто были бы оскорбительны: вы народ сознательный, мы давно уже с вами вместе, и я это знаю. Но все же предупредить должен. А сейчас начальник штаба познакомит вас с приказом по армии. Капитан Землин, пожалуйста.
Землин, веселый усач, под Чапаева, вышел наперед, откашлялся, разгладил усы, начал читать. В приказе говорилось о том же, о чем уже сказал только что комбат, но кроме того сообщалось, что какой-то ротный старшина украл у поляка овцу для кухни, за что был предан суду военного трибунала.
- Вот это да! - снова загудели курсанты возмущенно. - За овцу! А он, может, от Сталинграда прошел и хотел солдат подкормить…
- Разговоры в строю! Вопросы есть? Нет. Командиры взводов, развести по подразделениям!
- Веди, - сказал Гурину Максимов.