Конца-краю, кажется, нет этому налету, будто обрушилось небо на землю. "Боже мой, когда же это кончится?.. Наверное, зря не взял у мамы молитвы, может…" А мины толкут и толкут землю, то ближе, то чуть дальше, то снова совсем рядом, словно щупают, где тут залег солдат. "Господи, спаси меня!.. Господи, спаси меня и помилуй!.. Господи…" - лихорадочно шептал Гурин откуда-то пришедшие, совсем чужие слова. И тут как бы в ответ на его просьбу сильнейший удар совсем рядом, будто по голове Гурина огромной дубиной огрели, тягучий звон пошел и, не прекращаясь, так и застрял в ушах. Гурин вдруг перестал слышать взрывы, то ли они прекратились, то ли его оглушило. Нет, кажется, прекратились: земля больше не вздрагивала. Полежал немного, поднял голову, поправил каску. Звон не проходил, нудно так зудит, на одной ноте. Поковырял пальцами в ушах - не помогло, зудит. И кажется, не только в ушах, а вокруг все наполнено этим зудящим звоном.
Собрал котелки и не знает, что с ними делать: идти ли в роту или вернуться к кухне обновить кашу. В них ведь если что и осталось, то все перемешалось пополам с землей. Решил вернуться. Пошел не спеша. Дым и пыль медленно оседали, противно воняло динамитом.
Идет Гурин, головой трясет - хочет избавиться от звона в ушах, а он все не проходит.
Пришел в овраг - кухни и след простыл. Никого! Жутко ему стало, одиноко. Не раздумывая долго, пустился бегом к своим окопам. То сержант подгонял - с трудом бежал, а тут никто не понукает, сам бежит, будто кто гонится за ним следом. Страх гонит, - знает, хотя и стыдно в этом признаться…
Бежит, дышит тяжело… Вот-вот должны бы уже и спасительные, такие родные окопы быть, а их все нет и нет. Что такое? Не заблудился ли? Этого еще не хватало! И сердце забилось испуганным воробьем, и горечь пополам с испугом опять холодит душу.
Остановился, огляделся - ничего не поймет: кругом только темень. И вдруг показалось ему, что взял он слишком вправо, и тут же побежал влево. Долго бежал - опять остановился. Нет, все-таки, кажется, надо правее… И заметался Гурин по полю, как пуганый заяц. Бегал, бегал, выбился из сил, остановился. "Нет, так нельзя… Надо осмотреться, все прикинуть, сориентироваться…" - начал он успокаивать себя.
Где-то далеко вспыхнула ракета, он не стал прятаться от нее - будь что будет: ему надо осмотреться. И вдруг на самом излете увидел он на далеком бугре скирды соломы. "Так вот же они, это же те самые - напротив них наши окопы! Значит, вперед мне надо, вперед!" - обрадовался Василий и затрусил рысцой напрямую.
Еще не добежал до окопов, видит, навстречу ему идут сержант и лейтенант Алиев.
- Под налет попал? - спросил сержант.
- Да! - обрадованно сказал он: Гурин был безмерно счастлив, что вновь видит своих.
- Мы думали, убило, - сказал Алиев и положил ему руку на плечо, чтобы успокоить.
- А почему так долго? Налет когда кончился? - спросил сержант.
- К кухне возвращался, хотел попросить каши… - Гурин поднял котелки. - А она уже уехала…
Сержант отобрал у него котелки, заглянул в один, в другой.
- С землицей? Ну ладно… Не надо было отставать. Все проскочили нормально.
Василий ничего не сказал, пошел к своему окопу. Упал на бруствер - не может отдышаться.
- Попало? - спросил Степка.
- Ага…
- Страшно было?
Гурин не ответил.
- Вообще-то жутко, верно? - продолжал Степка.
- Жутко, - согласился Гурин бодро, боясь хоть чем-нибудь выдать свой испуг.
Утром, когда взошло солнышко, пригрело ласково и мир вокруг был так хорош, Гурин невольно вспомнил о ночном налете и удивился: "А был ли налет, а со мной ли это было? Неужели это я корчился в воронке, стараясь зарыться в землю как можно глубже, и шептал: "Господи… Мамочка, родная, спаси меня…" Откуда эти слова? Я их никогда не знал… Да еще и "помилуй" - ну совсем как святоша какой. Смешно! Услышал бы кто - позор!.. А вообще зря, наверное, перепугался: ничего ведь не случилось! Да и почему должно было меня убить? Именно меня? Первым? У нас еще никого даже не царапнуло. А меня должно было убить? Нет, этого не может быть. Я молод, я жить хочу, я умею слагать стихи и хочу быть знаменитым… И вдруг убьют! Нет! А зачем мне тогда даны ум, талант? Я же должен все это проявить, осуществить, сделать в жизни что-то большое, полезное, оставить след и потом уже уйти из жизни… Нет, меня не должно убить…"
И тут ему вспомнились уроки по "Краткому курсу истории ВКП(б)", вспомнилось, как долго и настойчиво втолковывал им учитель диалектику по четвертой, философской главе: старое отживает, молодое растет, развивается. От низшего к высшему, от нарождающегося к зрелому, от неразумного к разумному… У Васьки от всего этого кружилась голова: с детства склонный к мечтательности, он силился понять эту вековечную мудрость, хотелось дознаться до всего: откуда все взялось, как образовалось. Но неспособность мыслить абстрактно толкала Ваську искать примеры в окружающей жизни, а она часто подбрасывала ему совсем другое: из их класса умерла Нина Огаркова - молодая красивая девушка, у бабушки Фени умерла совсем маленькая внучка. "Это исключение, - говорил учитель. - Мир развивается в вечной борьбе противоположностей: жизнь и смерть, свет и тьма, новое и старое, нарождающееся и отживающее, передовое и отсталое, революционное и контрреволюционное. Побеждает всегда прогрессивное. Но в силу разных причин бывает, что временно верх берет негативное. Однако в конечном итоге победа остается за новым, передовым, прогрессивным, иначе не было бы развития ни в природе, ни в общественной жизни".
Теперь, сидя в окопе и призывая себе на помощь эту философию, Гурин опускал в ней всякие неприятные исключения, думал только о главном: молодое выживает. Хотелось верить в это, как в непробиваемую броню. И он верил, и эта вера вселяла в него надежду на жизнь, настраивала на оптимистический лад, заглушала в нем страх перед действительностью.
День прошел почти спокойно. Немцы обстреливали передний край приблизительно через каждый час, но уже не так сильно, как ночью. Однако всякий раз Гурин забивался в угол окопа, сжимался там в комочек и прощался с жизнью. Но налет кончался, дым рассеивался, и жизнь продолжалась. И снова он торжествовал и говорил себе: "Нет, меня не убьет… Я должен жить - у меня есть планы, дела…"
Новички уже стали привыкать к своей жизни - к обстановке, к местности, к налетам, им уже думалось, что они так и будут тут сидеть неопределенно долго, пока немцам не надоест поливать их минами и они не убегут, как вдруг вечером, вместо того чтобы собрать котелки, их спешно выгнали всех из окопов и повели в тыл. Вели прямо по степи, без дороги, вывели к какому-то леску, тут их покормили и повели дальше, через кукурузное поле, пока они снова не оказались на передовой. Эта передовая была оживленней, чем первая, тут чаще взлетали ракеты, то с одного, то с другого фланга беспрестанно стучали пулеметы, и трассирующие пули красивыми огоньками обозначали трассу.
Попрыгав в траншею, солдаты извилистыми ходами сообщения проникали все ближе и ближе к переднему краю. Наконец их остановили, выделили наблюдателей, а остальным приказали отдыхать: на рассвете предстоит наступление. Опустившись на дно, Гурин привалился плечом к стенке траншеи, подобрал под себя ноги, чтобы по ним не ходили, и собрался "отдыхать". Но прибежал младший лейтенант Алиев, растолкал его:
- Эй… Пэрвий взвод?.. Давай укрытие. Там, - он указал рукой вправо, а сам, пригнувшись, заспешил по траншее дальше собирать свой взвод.
Узким извилистым ходом сообщения вслед за другими солдатами Гурин быстро нашел это укрытие. Несколько ступенек вниз, брезентовый полог над входам, и он очутился в довольно просторной землянке. Подвешенная к бревенчатому потолку сплющенная гильза от снаряда, сильно коптя, освещала внутренность землянки мерцающим пламенем. Землянка плотно была набита солдатами, одни полулежали, другие сидели, привалясь к стенке и обняв оружие, словно любимую; одни спали, другие что-то жевали, третьи разговаривали вполголоса. Гурин стоял у входа и обшаривал землянку глазами - искал местечко посвободнее, где бы можно было обосноваться, когда услышал знакомый голос:
- Эй, Василь!.. Давай сюда! - Это был голос новоселовского Степки. Гурин прошел к нему, он потеснился. - Садись. Где ты пропал? Шли, шли вместе, - и вдруг пропал. Утром в наступление. Слышал?
- Слышал, как же…
- Давай спать, пока можно, - он подвинул локтем каску, на нее примостил вещмешок, натянул на голову воротник шинели и, свернувшись калачиком, улегся.
Рядом сидели двое в маскировочных халатах, и Гурин все время поглядывал на них: сразу было видно, что это не обычные солдаты, они и сидели как-то независимо, и разговаривали, не обращая ни на кого внимания. Одно слово - разведчики! Смелый, отчаянный народ! Василий представил себя в маскировочном халате, с финкой в кожаном чехле, с пистолетом на боку и трофейным автоматом на груди. "Эх, жаль, не попал в разведчики, - позавидовал Гурин соседям. - То ли дело!.."
- Ешь, - оказал один из них другому. - Ты что, психуешь? Че не ешь?
- Не хочется… - и признался: - Я знаешь чего больше всего боюсь?
- Чего? - насторожился первый.
- Ранения в живот. Вывернет кишки, а сам живой. И мучайся. Нет, лучше уже сразу, совсем. Особенно, говорят, опасно ранение в живот, когда желудок полный.
- Хреновина! - отрубил первый.
- Врач в госпитале говорил.
- Верь им больше, этим коновалам! А я, бля, всегда перед заданием набью брюхо, как барабан!..
"Какой-то блатяга, а может, воображает", - подумал Гурин о разведчике и посмотрел на него. Здоровый парень со сбитым на спину капюшоном выковыривал ножом из банки куски мяса, ел аппетитно и не переставая говорил:
- А иначе как же? Идешь - не к теще на блины. Может, придется сутки или двое на нейтралке лежать.
"Красивый парень!" - снова позавидовал Гурин и пожалел, что сам он не такой, как они.
- Скоро идти, - сказал первый.
- Успеем!.. Шо у тебя за часы? Э, немецкая штамповка? Вот часики так часики, - и он хлопнул крышкой. - Швейцарские! У одного фрица отобрал. Тащил его километров пять на себе. Даром, что ли? Так он пожаловался лейтенанту: "Ур цап-царап". - "Я тебя, гадюка, говорю, сейчас как цап-царапну!" Во нахалюга! Съежился: "Найн, найн…" - Разведчик усмехнулся и запел, собирая вещи: - "Темная ночь, только пули свистят по степи, только ветер гудит в проводах… Звезды тускло мерцаю-ю-т…" Пошли, луна уже, наверно, закатилась.
Разведчики ушли, стало просторнее, и Гурин разлегся совсем свободно. Сон сморил не скоро, думалось о завтрашнем наступлении, о разведчиках.
На рассвете, когда подняли на завтрак и Гурин получил свою порцию супа, - есть его не стал, а тайком выплеснул за бруствер: боялся ранения в живот.
Пришел лейтенант Иваньков, окинул всех взглядом, улыбнулся, заговорил как можно бодрее:
- Ну, как настроение? Боевое? - И, не дождавшись ответа, сказал: - Правильно. - Он присел у входа на ящик с патронами, заговорил доверительно: - Запомните, ребятки, вот что: будьте быстрыми, расторопными. Бежать - быстро, падать - быстро, подниматься - быстро. И не трусьте. Струсил - пропал. Замешкался, засуетился, промедлил - все, капут: подстрелят. Если попал под артобстрел, броском - вперед, ближе к немецким траншеям, там безопаснее: из боязни, чтобы не поразить своих, немцы палить из пушек по вас не будут. И еще. Возле раненых не останавливайтесь, помощь им окажут санитары. Ваше дело - вперед, короткими перебежками, к немецким траншеям. Атака начнется по сигналу зеленой ракеты, через двадцать минут после начала артподготовки. Двадцать минут наша артиллерия будет обрабатывать оборону немцев, потом перенесет огонь в глубь обороны, а мы должны вслед за артиллерией, не дав противнику опомниться, овладеть его траншеями и преследовать дальше. Как видите, задача простая. Выполнение ее будет зависеть только от нашей сноровки, быстроты, натиска, упорства.
В траншее послышался топот многочисленных сапог; кто-то рывком отдернул полог над дверью, и в землянку, пригибаясь, вошел старший лейтенант - поджарый, стремительный, с двумя крест-накрест ремнями, с планшеткой на одном боку, на другом - огромный пистолет в деревянной кобуре (после Гурин узнал, что это маузер), сбил на затылок пилотку:
- Это что за собрание? Иваньков, ты все еще митингуешь?
- Разъясняю задачу, товарищ комбат, - сказал спокойно Иваньков, не обижаясь на окрик старшего лейтенанта и не оправдываясь перед ним.
- Поздно! Через полчаса в наступление, все уже должны быть на своих местах и ждать команды, а вы всё разъясняете.
- Надо, - сказал Иваньков. - Новички, необстрелянные…
- Поздно учить! У вас было время во время формировки.
- Три дня…
- Трое суток, - поправил комбат. - А теперь, перед смертью, не надышишься.
- Почему же перед смертью? - поморщился лейтенант.
Комбат на какой-то момент запнулся, но быстро овладел собой:
- Поговорка такая есть… Как все равно: на охоту идти - собак кормить. Все на исходный рубеж - шагом марш! - Обернулся к Иванькову: - Где твой НП? Я переношу туда связь, поближе…
Они вышли из землянки. Вслед за ними тесной толпой заторопились солдаты.
Рассвело. Стали видны немецкие траншеи - они легко угадывались по земляному валику, протянувшемуся поперек поля. Сколько еще осталось до атаки - солдаты не знали, часов у них ни у кого не было, и они только нетерпеливо поглядывали друг на друга.
Неожиданно сзади загрохотало, словно там случился обвал, и над головами, одни со свистом, другие с шипением, пронеслись первые снаряды. Гурин, да и другие невольно пригнулись, но вскоре, сообразив, что это началась артподготовка и что это летят наши снаряды, приободрились, стали наблюдать за разрывами. Над немецкими траншеями один за другим вспыхнуло несколько черных кустов разрывов. А вскоре их стало так много, что в дыму и пыли трудно было что-либо различить. Выстрелы орудий, свист пролетавших снарядов, разрывы - все смешалось в сплошной гул, и от этого гула в душе Гурина росло торжественно-радостное настроение. Солдаты победно улыбались друг другу, словно уже одолели противника.
- Во дают! - сказал Степка. Слов его Гурин не расслышал, но догадывался по губам и по его сияющим глазам, что он сказал. Тем более что это же самое "Во дают!" все время вертелось на языке и у Гурина.
Взвилась зеленая ракета, и в тот же миг на разные голоса то там, то здесь послышалась команда: "Вперед!"
Гурин вылез на бруствер и, втянув голову в плечи, побежал. Тротиловый смрад стоял над полем, от дыма и пыли першило в горле. Упал, передохнул немного, схватил покрепче винтовку правой рукой за ствол и ринулся дальше. А сзади все слышалось: "Впе-е-е-ре-ед! Впе-е-ерее-д!.."
У самой головы - слева и справа противно взвизгнули пули, и Гурин снова упал, прижался к земле. Огляделся, увидел впереди воронку, вскочил и через секунду был уже в ней. Тут он почувствовал себя безопаснее. Не поднимая высоко головы, он оглянулся - по полю, как снопы, лежали солдаты. Одни поднимались, бежали вперед и снова падали, другие были неподвижны.
"Вперед! Вперед!" - этот крик не прекращался. Повинуясь ему, Гурин приподнял голову, чтобы наметить место, куда бежать дальше. В тот же миг штук пять пылевых султанчиков вспыхнуло перед самым носом - пули, вжикнув, зарылись в землю. Однако он все же успел заметить, что впереди лежали наши солдаты, вырвавшиеся вперед, приметил он и воронку, в которой можно укрыться. Подогнув под себя ноги, Гурин рванулся что есть силы вперед, побежал, зачем-то по-заячьи петляя. "Нет, меня не убьет… Меня не убьет…" - шептал он про себя, падая в воронку. Отдышавшись немного, огляделся, увидел - недалеко Степка лежит, тоже вертит головой, смотрит - боится оторваться от своих.
Откуда-то справа донеслось раскатистое "Ура-а-а!". Это взбодрило, они подхватились оба одновременно и бросились дальше. Пули вокруг вжикали и свистели, словно ребята попали в какое-то осиное гнездо. Но вот и они наконец, немецкие траншеи, вот и бруствер, утыканный маскировочным бурьяном… Повинуясь инстинкту скорее спрятаться в любую выемку, завидев траншеи, Гурин бросился к ним и спрыгнул с ходу в глубокую щель. Рядом плюхнулся Степка. Зырк-зырк по сторонам, ищут испуганно немцев, а их нету. Присели. Слева и справа с глухим стуком прыгали в траншею солдаты, траншея быстро наполнилась народом, все дышали тяжело, устало, загнанно.
"Убежали немцы, испугались! - торжествовал про себя Гурин. - А я даже и не выстрелил ни разу, впопыхах как-то и забыл, что надо стрелять, бежал с винтовкой, славно с дубиной". Он вытер рукавом пыль с затвора, загнал патрон. Хотя теперь это уже, наверное, было ни к чему…
- Смотри! - дернул его за рукав Степка и показал блескучий квадратик: плоский хромированный портсигар. - Вот, в окопе нашел! - В глазах его было столько радости, будто он невесть что добыл. - Наверное, серебряный. Первый трофей! - Он шаркнул портсигаром о шинель, счистил с него глину, и на уголках, под стертым никелем, явно обозначилась желтая бронза.
- Золотой, - съехидничал Гурин.
- Ладно… Завидно небось?
Вдоль траншеи бежал сержант и, матерясь, выгонял всех наверх.
- Расселись, как у тещи на блинах! Вперед, вперед, мать вашу!.. - Он подталкивал солдат, помогая им побыстрее выбраться из траншеи.
Вслед за ним торопился лейтенант Алиев и тоже кричал:
- Вперед!.. Быстро вперед!..
"Опять вперед…" - встревожился Гурин. Он-то уже успокоился, думал - все, конец атаке…
Не дожидаясь, когда сержант двинет его ногой под зад, он выскочил из траншеи и ринулся вперед. Пули свистели у самой головы, и он плюхнулся на землю. Только хотел подняться, чтобы бежать дальше, как рядом разорвалась мина, за ней другая, третья. Начался минометный обстрел. Гурин вжался в землю, однако вспомнил лейтенантов наказ - броском вперед, рванулся, побежал. Не видя поблизости никакого укрытия - ни бугорка, ни выемки, упал на ровное поле, спрятал лицо в стерню. И вовремя сделал, так как тут же над ним пропело несколько пуль.
Лежит, хочет увидеть, далеко ли свои, но голову не может поднять: пулемет строчит беспрерывно. Выпростал лопату, стал долбить землю, нагорнул небольшой бруствер перед собой - покойнее стало.
Озирается по сторонам - никого не видит поблизости. А пулемет бьет у самого изголовья, стучит редко, гулко, будто крупнокалиберный.
Постепенно стрельба стала затихать и совсем смолкла. Гурин снова осмотрелся - никого рядом, стало жутко: он один у самых немецких траншей! Не долго думая. Гурин вскочил и побежал в обратную сторону. И тут, как остервенелые, заработали пулеметы, пули свистели вокруг и, словно крупные градины, шлепались о землю. Не падая и даже не пригибаясь, он бежал к спасительной траншее. С разбегу, кубарем влетел в нее, обрушив край земли. Упал на задницу и чувствует - последние силы оставляют, задыхается, не хватает воздуха.
- Кто приказал отходить? - донесся до него голос комбата. - Кто, я вас спрашиваю? Ты почему отступил? Кто приказал?
Это уже относилось к Гурину. Он глядел на комбата, открыв рот и тяжело дыша, как загнанный воробей.
- Тебе ближе было прыгнуть в немецкую траншею, меньше риска, а ты бежал вон сколько обратно под пулеметным огнем! Ты мог бы гранатой пулемет уничтожить!..
- Один… Я ждал… - с трудом выдавил из себя Гурин что-то невнятное.