- Быстрее, быстрее! - кричал лейтенант солдатам и сам бежал вперед. Он пробежит, упадет, потом то же расстояние преодолевает Гурин. И вдруг лейтенант упал как-то неестественно и быстро, не успев и двух шагов сделать. "Убило…" - подумал Гурин и подполз к нему.
- О!.. - простонал тот и с досадой проговорил: - Так я и знал. Передай по цепи: командир роты ранен. Вместо себя назначаю лейтенанта Пучкова.
Подхватился Гурин, побежал наперерез солдатам. Увидел: залег один, он - к нему. На счастье, это оказался сам Пучков. Уткнулись друг в друга головами, чтобы не задели осколки, разговаривают громко.
- Что там еще? - спросил нетерпеливо Пучков.
- Ранило командира роты. Вместо себя он назначил вас.
- Тяжело ранило?
- Не знаю.
- Ладно. Понял. Беги к нему.
Вернулся Гурин к Иванькову - тот лежит вниз лицом. Гимнастерка на спине вся пропитана темной кровью, худые лопатки выпирают острыми углами.
- Передал? - спросил он, когда Гурин упал рядом.
- Да. Самому Пучкову сказал.
- Молодец. А теперь возьми мой автомат и шинель и - за мной.
Он поднялся, сначала неуверенно, качаясь, сделал шаг, другой, обрел устойчивость и побежал в тыл. Гурин - за ним. Бежали долго, не останавливаясь. Наконец он увидел окопчик, повернул к нему, упал.
- Может, вас перевязать?
- Сейчас… Сними с меня гимнастерку.
Расстегнув ремень, Гурин стал стягивать с него через голову гимнастерку. На спине она прилипла, и Гурин отдирал ее осторожно, чтобы не сделать лейтенанту больно. Но тот нетерпеливо сказал:
- Быстрее, - и повалился лицом вниз.
Так и не сняв гимнастерки, а лишь закатав ее вместе с нижней рубашкой на голову, Гурин уставился на худую костистую спину лейтенанта, всю залитую кровью. Присмотревшись, он увидел, что у командира роты пробиты обе лопатки: пуля вошла в левую лопатку, пробила ее, потом вошла в правую и тоже пробила ее навылет. Из четырех отверстий сочилась кровь.
- Что там? - спросил лейтенант.
- Лопатки пробиты…
- А позвоночник?
- Вроде нет…
- Попробуй перевязать… В полевой сумке пакет. - Он сел на землю, поднял вверх руки, чтобы Гурину было удобнее перевязывать.
Развернув пакет, Василий приложил мягкую "подушечку" к левой лопатке, протянул бинт через правую и, придерживая одной рукой "подушечку", другой рукой поддел бинт ему под мышки. Вторым витком закрепил "подушечку" и стал разматывать пакет вокруг груди.
- Туже, - сказал лейтенант.
Гурин натянул бинт, и сквозь него тут же четырьмя кляксами проступила кровь.
Забинтовав, Василий опустил рубашку и гимнастерку, стал застегивать ремень.
- Я сам, - лейтенант отобрал у него пряжку.
Пока он возился с ремнем, Гурин стоял над ним, готовый прийти ему на помощь. А потом как-то машинально огляделся вокруг и неожиданно удивился всему, и в первую очередь - простору. Горизонт был далеко-далеко. Над полем стеклянным куполом висело по-летнему чистое голубое небо. Вдали виднелась посадка, там ходили во весь рост люди, за посадкой урчали - машины. На западе, там, где они оставили свою роту, вспыхивали черные фонтаны земли от разрывов немецких мин. Но казались они так далеко и такими безобидными, что и не верилось в их смертоносность.
"Простор!.. Простор-то какой!.. И можно стоять во весь рост!" - Гурин смотрел вокруг так, будто он был выпущен на свет божий из долгого и темного заточения. До сих пор видел перед собой только землю и ходил он по ней не иначе как согнувшись, да и не ходил, а бегал, ползал по ней, сидел в ее глубине.
Мимо проплыла паутинка, паучок на ней полетел куда-то. Гурин проводил ее глазами. "Боже мой, благодать-то какая!.."
- Что там увидел?
Гурин смутился:
- Да так…
- Пойдем.
Поддержав лейтенанта под руку, Гурин помог ему подняться, подобрал его вещи, поплелся сзади, нагруженный своей и лейтенантовой амуницией. Они шли во весь рост, и это больше всего удивляло Гурина: он отвык от такой ходьбы, забыл уже, что можно ходить нормально.
Они вышли за посадку - там действительно сновали машины, в деревьях были спрятаны орудия, в глубоких ямах, выкопанных на конус, стояли танки с пригнутыми вниз хоботами пушек. Танкисты маскировали их ветками.
Санбат располагался за посадкой в роще. Тут было раскинуто несколько больших, как дом, палаток - с квадратными окошками и подведенными к ним электрическими проводами. Возле палаток сидели и лежали раненые: одни уже перевязанные, другие еще ждали своей очереди. Одни стонали, просили о помощи, другие матерились громко, чем-то были недовольны, третьи отрешенно и обреченно молчали.
Лейтенант кивнул на тень под деревом, сказал Гурину:
- Жди меня здесь, - а сам пошел в одну из палаток.
Сразу лейтенант не вышел, и Василий решил воспользоваться передышкой и написать матери письмо. Достал из вещмешка тетрадь, вырвал с конца чистый лист и стал писать.
"Дорогая мама!
Я вот уже который день на фронте, повидал за эти дни немало. Но у меня все в порядке. Сейчас привел в санбат своего командира роты, его тяжело ранило. Он пошел к врачам, а я пишу вам письмо. Хороший лейтенант, добрый. Да здесь все хорошие.
Как там Танюшка, Алешка? Привет им.
У меня все хорошо, мама!
Ваш сын Вася".
Написал, и вдруг взгрустнулось. Давно не видел своих, кажется, сто лет уже прошло с тех пор, как он расстался с матерью в Пологах. Свернул письмо треугольником, адрес надписал. Долго думал - указывать ли обратный адрес, свою полевую почту. Напрасно писать будут, разве на передовой можно получить письмо? Не успеешь… Но на всякий случай приписал: "Пусть, маме легче будет - все-таки есть куда писать ей".
Из палатки лейтенант вышел не скоро, а когда он появился, Гурин не сразу узнал его: обе руки его были продеты в петли из бинтов, которые свисали с шеи на грудь. Эти-то многочисленные бинты и делали Иванькова неузнаваемым. Лицо его было бледным, осунувшимся, глаза усталые.
- Ну, вот и все, Гурин. Опять - в госпиталь.
Василий не знал, что сказать, вскочил на ноги, стоял, смотрел на бинты.
- Накинь мне шинель на плечи, только осторожно. Вот так… Во… Спасибо. Знобит что-то. Письмо написал? - увидел лейтенант треугольник на вещмешке. - Молодец.
- Да. Только не знаю, куда его тут опустить.
- Оставь мне, я отправлю. У меня теперь свободного времени много будет. В полевую сумку положи.
Положил Гурин письмо и туда же стал перекладывать лейтенантов доппаек - печенье и сахар. Тот увидел, остановил.
- Не надо, не надо, - решительно сказал он. - Это себе оставь.
- Спасибо… - Гурин помялся и осторожно спросил: - Ну, так я пойду? - И тут же поправился: - Мне можно идти?
- Пойдешь, пойдешь, не торопись, - сказал Иваньков. - Слушай меня внимательно. Здесь, в той стороне, с километр, не больше, - указал он подбородком на восток, - тылы нашего батальона. Я узнавал. Наша кухня там. Пойдешь туда и вечером вместе с кухней возвратишься в роту. Так вернее будет и безопаснее. Иначе ты заблудишься. Понял?
- Понял.
- Ну вот… - Лейтенант выпростал из бинта правую руку и, морщась от боли, протянул Гурину. - Прощай. Желаю тебе удачи.
У Гурина в носу защекотало - растрогался, жалко лейтенанта стало: хороший человек. Пожал его руку и нагнулся за вещмешком и винтовкой.
- Ты вот что, - сказал лейтенант. - Винтовку свою мне оставь, а себе возьми автомат.
- Автомат? - обрадовался Гурин и тут же снял с плеча винтовку, положил. Подхватил с земли автомат, повесил себе на шею, улыбнулся лейтенанту благодарно. - Удобный какой: легкий, ловкий! - Ладонью погладил его, сжал крепко, схватил за шейку приклада - не верится в такое счастье. - Спасибо, товарищ лейтенант. До свидания!..
И Гурин пошел. Идет, а руки на автомате держит - одну на приклад положил, а другую на кожух. Идет вразвалочку, точно так, как тот солдат, которого он впервые встретил на своей улице в день освобождения. Радость распирает Гурина, хочется показаться кому-то, покрасоваться, похвастаться. Но перед кем? Кого тут удивишь? Но ему все равно радостно, легко, будто награду получил. "Лейтенант наградил автоматом. За что?.. Спасибо ему! С этим будет полегче бегать и стрелять удобнее".
Вечером вместе с кухней приехал Гурин на передовую. В условленном месте их уже ждали солдаты с котелками, с ними он вернулся в свою роту. Доложился младшему лейтенанту Алиеву - тот выслушал его, сказал:
- Ничего, жив будет… А ты, Гурин, принимай первий отделений.
- А сержант где?
- Нет сержанта, убил немес. Ты командир первий отделений. Мало людей осталось. Взвод тринадсать человек. Твой отделений четыре человек. Иди командуй. Наблюдение за немеем установи. Утром опять наступление.
- Днем наступали?
- Наступаль. Три раз. Немес укрепился крепко.
"Значит, тут были дела без меня, а я прохлаждался возле кухни, ждал темноты…" - упрекнул себя Гурин. Ему было стыдно, и он ждал от комвзвода выговора. Но тот сказал:
- Иди, командуй.
Гурин пошел в свое отделение. Солдаты, сидя у окопов, ужинали. Первого Василий встретил казашонка. Тот увидел Гурина, заулыбался, как родному. И Гурин ему обрадовался:
- Привет, Рахим.
- Ага, - закивал тот в ответ.
- Рахим, где наше отделение?
- Вот, - указал он. - Тут. Там, там.
- Позови всех ребят сюда.
Рахим быстро повиновался и привел отделение к своему окопу. Солдаты недоуменно смотрели на Гурина, молча рассаживались на земле.
- Беседа будет? - спросил один.
- Да нет, - сказал Василий. Ему было неловко в новой роли, не знал, с чего начать разговор. Наконец собрался с духом, объявил: - Меня назначили командиром отделения… - и замолчал. - Ну вот… - и это "ну вот" получилось точно как у лейтенанта Иванькова. - Ну вот, - повторил он. - Утром будет наступление. А сейчас основное - наблюдение за противником. Я думаю, всем наблюдать не имеет смысла, будем дежурить по очереди. Разделим ночь на пять частей, на каждого придется часа по полтора - по два, а остальным можно поспать. Как?
- Правильно, - отозвался опять тот солдат, который спросил, будет ли беседа.
- У кого часы есть? - Все молчали. - Ну что же, тогда будем так определять время… Приблизительно. Почувствовал - прошло полтора-два часа, буди следующего. Кто первый будет?
- Да какая разница? - снова отозвался солдат. - Давай я первым буду.
- Хорошо. Потом ты, ты, ты и я. Ладно? Я перепишу ваши фамилии. Ваша как? - обратился он к первому.
- Буравкин. Егор Иванович.
- Климов. Виктор Матвеевич.
- Горюнов. Николай Петрович.
- Рашидов Рахим.
- Отчество?
- Нет отчества.
- Как нет отчества? - удивился Гурин.
- Так. Нет отчества у нас.
- Отца как зовут?
- Отес мой звать Рашид.
- Ну, значит, Рашидович. Да?
- Да, - согласился Рахим.
Все засмеялись.
- Ну вот… Пока все. По местам.
Гурин занял пустой окоп между Рахимом и Буравкиным, лег на дно вверх лицом. Над ним далеко-далеко мерцали какие-то звезды. У звезд и созвездий есть имена, но он их не знал. Учебник по астрономии в десятом классе весь год пролежал без надобности: не было преподавателя по этому предмету. А жаль. Знал бы звезды, их расположение и сейчас по звездам определял бы время и сменял наблюдателей…
Перед рассветом Алиев вызвал Гурина к себе.
- Слюшай, Гурин. Организуй, пожалуйста, это… Накорми взвод. Возьми два человек - пойти на кухня. - И пожаловался: - А я сопсем больной. Живот так режет, так режет. Колет прямо.
- Пошли бы в санчасть… Или санитара вызвали бы.
- Как санбат? Раненый нет - иди санбат? Зачем пришел? Утром наступлений. Может, пройдет.
- А вдруг аппендицит?
- Зачем аппендисит? Вот так режет, кругом. Иди, пожалуйста, корми взвод.
Взял Гурин двух человек, пошел за завтраком. Дорога была знакома, и он с этой задачей справился легко и быстро.
Когда рассвело, Алиев снова вызвал Гурина к себе. Перебежками он добрался до его окопа.
- Слюшай, Гурин. Иди сюда, мой окоп. Скоро наступление, а я не могу - больно. Будешь команда подавать взводу, - он подвинулся к стенке, освобождая место Гурину.
Но наступления утром не было, отменили. Об этом передали по цепи, и солдаты расслабились, повеселели, напряжение спало.
Наступление началось во второй половине дня. В три часа заговорила наша артиллерия, и Гурин прокричал вправо и влево из окопа:
- Приготовиться к атаке! Приготовиться к атаке!
Алиев смотрел на часы - вот-вот наша артиллерия перенесет огонь в глубь обороны и взвод должен броситься на штурм немецкой обороны.
- Вперед, - оказал Алиев, и Гурин прокричал:
- Вперед! В атаку - вперед! Впере-е-ед! - и сам стал вылезать из окопа.
- Подожди, - дернул Алиев Гурина за шинель. - Посмотри, все пошел?
Немцы стали огрызаться минометами, мины обрушились на наши окопы. Гурин посмотрел влево, вправо, солдаты по одному выскакивали из окопов, устремлялись вперед, но тут же залегали.
- Вперед! - закричал Гурин снова. - Взвод, впере-е-ед! - Обернулся к лейтенанту: - Все уже пошли.
- Ну, давай… Командуй! Ти - командир взвода. Давай…
Выскочив из окопа, Гурин устремился вслед за солдатами. Но не успел он сделать и одной перебежки, как что-то тяжелое и громоздкое ударило его в спину, и он упал. "Что это такое?" - недоумевал Гурин. Какая бывает боль от пули, от осколка, он не знал, но ему казалось, что это должно быть ощущение какое-то острое, мгновенное. А тут удар, словно дубиной.
Правая рука онемела, во рту сразу пересохло, затошнило. Однако он сделал усилие, поднял голову - солдаты перебежками рвались вперед. Справа, откуда-то издалека, донеслось многоголосое "ура!". Гурин посмотрел в ту сторону и увидел: наши танки. Много танков, передние уже были далеко в глубине немецкой обороны. "Прорвали оборону немцев! - догадался он. - Обходят!.."
И точно: немцы стали выскакивать из траншей и убегать. Обрадованные таким успехом, подчиненные Гурина тоже закричали "ура!". Поддаваясь общему настроению, Василий вскочил и побежал догонять своих. Добежал до немецкой обороны, хотел перепрыгнуть траншею с ходу, но край земли обрушился, и он упал в окоп. Хотел выбраться из него - не смог: правая рука не повиновалась, в плечо кольнула острая боль. Спина была мокрой, и Гурин понял, что это кровь… Ему сделалось плохо, опять затошнило. Но он не потерял сознания, он изо всех сил старался не потерять сознания. Уткнулся лбом в холодную стенку окопа - стало лучше.
Тут подскочила санитарка - откуда она взялась, первый раз увидел: молоденькая блондиночка, шустрая такая.
- Тебя ранило?
- Наверное, - оказал Гурин, силясь улыбнуться ей.
Она помогла снять с него скатку, задрала гимнастерку, потом сняла ее совсем, стала перевязывать плечо - через грудь, через спину, накрутила бинтов - тепло от них сделалось, будто в телогрейку одела. Помогла снова надеть гимнастерку, подмигнула:
- Тебе повезло, родненький: кость, кажется, цела, не пробило. Недельку прокантуешься в госпитале и пойдешь дальше!
- А что там? - кивнул он себе на правое плечо.
- Осколок от мины. Ничего страшного! - И она быстро склонилась над другим солдатом.
Пока она перевязывала Гурина, в траншею набилось полно раненых - стонущих, нетерпеливых, и девчушка успевала ответить, помочь, успокоить.
- Потерпи, родненький… Потерпи, милый… Все будет хорошо.
В сумерки раненых стали выводить с передовой. Тяжелораненых вывозили телегами, легкораненые, ходячие шли своим ходом. Гурин тоже был ходячим и относился к числу легкораненых, хотя чувствовал себя совершенно обессиленным и, превозмогая боль, еле плелся в санбат. Возле кухни, которая привезла ужин, остановились передохнуть и поужинать. Гурину есть не хотелось, он сидел, терпеливо ждал, когда их поведут дальше.
Повар узнал его, окликнул:
- Эй, солдат! Это ты вчера со мной ехал на передовую?
- Я, - сказал Гурин.
- А сегодня уже обратно?
- Ранило… - Василий чувствовал себя скверно, ему было не до шуток. Наверное, крови много потерял.
Повар заметил это, подбодрил:
- Крепись. Сейчас раздам ужин, подвезу.
Кончил кормить людей, задраил винтами крышку, махнул Гурину:
- Иди, садись. - И когда тот подошел, помог ему забраться наверх.
Усевшись на самую верхотуру округлой крышки, которая была еще теплая от недавнего варева, Гурин вцепился левой рукой за винты-барашки, и повар тронул лошадь. По бездорожью ехать было тряско, каждая неровность отзывалась острой болью в плече, и Гурин тихо стонал. Сидеть на куполообразной крышке было неудобно, на глубоких выбоинах его подбрасывало, и он готов был сорваться под колеса. И лишь неимоверным усилием левой руки он удерживал себя на этой колеснице.
Наконец добрались до санбата, Гурин сполз с кухни и присел у палатки: тут была очередь на перевязку. Среди раненых ходили санитарки, выбирали самых тяжелых, кому нужна была срочная помощь, клали на носилки и уносили в палатку.
Гурин уже знал, что он легкораненый, и потому приготовился к долгому ожиданию.
Только далеко за полночь дошла очередь и до него.
В центре палатки Василий увидел большой, блестящий от воды стол. Над ним горела электрическая лампочку, Вокруг стола, скрывая свои головы в тени примитивного абажура, стояли в белых халатах врачи.
- Быстрее! - нетерпеливо поторопил один из них - высокий и худой. Голос его Гурину показался сердитым, резким.
Один из санитаров помог Гурину раздеться и заставил его лечь на мокрый и холодный стол голым животом. Василий молча повиновался. Ему сделали противостолбнячный укол, потом чем-то холодным вытерли лопатку, и он, вдруг почувствовав острую боль, невольно рванулся левой рукой к правому плечу. Врач резким ударом отбросил его руку и снова сделал ему больно.
- Пинцет, - потребовал он, и снова Гурин ощутил нестерпимо болезненный рывок. - Все, - сказал врач и бросил что-то в тазик на полу. Это "что-то" металлически звякнуло. То был осколок мины, застрявший у Гурина в правой лопатке. Чтобы вытащить его, врач разрезал рану. - Повязку, - приказал он и отошел от операционного стола. - Готовьте следующего.
На рану наложили большой тампон и, посадив Гурина на табуретку, стали бинтовать. Василий взглянул на доктора. Он стоял в сторонке, сдвинув брови, сосредоточенно курил. Глаза у него были красные, усталые, вокруг глаз - темные набрякшие круги.
Забинтовав, Гурина одели, повесили ему на шею петлю из бинта, вложили в нее правую руку и вывели из палатки. Подвели к группе раненых, которые в самых разных неестественных позах сидели и лежали на земле, сказали:
- Жди.
Вскоре пришла грузовая машина, их посадили в кузов и повезли.
Всячески оберегая правое плечо, Гурин привалился левым боком к борту, подтянул свои колени почти к самому подбородку - чтобы дать место другим, приготовился к нелегкой дороге.