Довольный ответом, Шмидт посмотрел на Крауса с полным пониманием. Гася в своих глазах вспышку злорадного ликования, он размышлял, сказать ли, что это признание было необходимо ему лишь для того, чтобы откровенно заговорить и о некоторых своих искушениях. Считая, что в самом деле настал тот миг, когда он может открыть свое сердце… Полный решимости, он взглянул Краусу в глаза, однако не рискнул сказать ни слова. С открытым ртом он оставался нем, по выражению глаз Крауса ясно понимая, что тот сейчас читает его мысли, торжествуя в той же степени, как и он сам, когда только что вынудил его исповедаться в своих слабостях. Краус, не скрывая улыбки, пристально вглядывался в глаза Шмидта, наконец, дождавшись признания, что они поменялись ролями, бесцеремонно сказал:
- Я бы хотел знать, какое решение примете вы в случае с Мюллером, герр Шмидт, и притом не нарушив клятвы, данной вами Гиммлеру.
На застывшем лице Шмидта лишь поднялись тонкие, аккуратно подправленные брови. Краус откровенно метил в слабое место. Сейчас он хотел услышать признание Шмидта, насколько тот привязан к Мюллеру. В голове его запечатлелся последний приказ Гиммлера с инструкциями об уничтожении оставшихся в живых узников концентрационных лагерей и всех улик, которые могли бы свидетельствовать, что эти лагеря в самом деле были фабриками смерти. И из этой инструкции, хотел он этого или не хотел, перед глазами яснее ясного стоял параграф, на который было нацелено жало Крауса: "…Эсэсовцы, служившие в специальных командах концентрационных лагерей, могут в большей мере оказаться нежелательными свидетелями, чем оставшиеся в живых заключенные…" И здесь мысль Шмидта застопорилась. Так как того и добивался Краус, Шмидт оказался спровоцированным. Он беспомощно всматривался в отблеск круглых стекол очков, сквозь которые его пронзительно разглядывали холодные глаза доктора. Между тем поразил его голос Крауса, полный дружеского участия. Сняв очки, чтобы вытереть пот с носа, тот сказал:
- Напрасно вы напрягаетесь, дорогой мой Шмидт. Другого решения не существует. Чтобы у вас в дальнейшем не оставалось иллюзий, сообщу вам, что мне сказал Цирайс… - Краус помолчал, водворяя очки на место, и скороговоркой добавил: - Мюллер и его люди сопровождают нас лишь до виллы. Оттуда мы будем двигаться иным способом…
Где-то далеко в лесу послышалась короткая автоматная очередь. Краус закрыл глаза и рывком осушил бокал. Лихорадочно передернувшись, он громко выдохнул и расслабленно откинулся в кресле.
- Цирайс мне не сказал, когда мы двинемся дальше… - произнес он задумчиво.
Шмидт посмотрел на него отсутствующим взглядом, поднялся с кресла и, с безвольно опущенными плечами, встал у окна, дожидаясь возвращения своего верного Мюллера.
IV
Был уже полдень, когда Мигель и его товарищи достигли первых домов на окраине Сант-Георга, городка, расположенного в зеленой долине, по которой проходило шоссе, а рядом с ним горная речушка шумно устремлялась к Дунаю.
Грузовик миновал узкий мост с бетонным парапетом и остановился неподалеку от дома в глубине большого двора с выложенными плиткой дорожками, которые вели к мраморной лестнице и дальше, за ограду из кованого железа, к уже цветущему яблоневому саду.
Саша и Анджело переглянулись, сквозь запыленное ветровое стекло всматриваясь в красивый дом. Положив руки на руль, Саша кивнул в сторону дома:
- Видишь, дорогой мой… А где-то руины… - Он хотел что-то добавить, но осекся.
Анджело не шевельнулся. Он понимал своего друга, понимал и его боль, и сдерживаемый протест, равно как и невысказанное желание мести, желание видеть в огне эти дома и слышать вопли и плач здешних женщин и детей. Заглушая и в себе чувства, вызванные ненавистью, он не сказал другу ничего, даже не посмотрел на него. Он боялся, как бы в его взгляде тот не прочел ответного чувства, а объединившись, их чувства превратились бы в безудержное бешенство. Прилагая все усилия, чтобы отогнать мрачные мысли, Анджело сидел и молча смотрел на куст зацветающих роз.
Облокотившись на кабину, Зоран задумчиво оглядывал маленькую площадь с бездействующим фонтаном, закрытыми лавками и пустыми тротуарами. Ожидая появления хоть какого-нибудь живого существа, с сомнением покачивая головой, он, однако, не высказал своих мыслей.
Жильбер и Фрэнк смотрели на реку, на стоявшие вдоль берега аккуратные дома с балкончиками и террасками, полными цветов, - все это отражалось в зеленой воде.
- Тебя смущает эта красота? - спросил Жильбер.
Фрэнк машинально кивнул. Он и не думал скрывать своей растерянности перед тем, что открылось ему в этой стране, куда, он мог это сказать с полным правом, он упал буквально с неба. До тех пор он смотрел на нее издали и с высоты, зная только, что страну эту надо немилосердно бомбить. Порой, летая, он размышлял о том, что произойдет, если однажды его самолет подобьют и он окажется на этой земле, - он был уверен, что ничего, кроме того, о чем ему известно из положений Женевской конвенции об обращении с военнопленными, его не ожидает. Он понимал, что неизбежно увидит ее более или менее отталкивающее обличье, и считал логичным, если неприятель встретит его не с распростертыми объятиями. А постигло его такое, чему он прежде не хотел верить, полагая, что в пропаганде воюющих стран всегда хватает преувеличений. Между тем, стоило ему приземлиться и воочию оказаться лицом к лицу со страшными истинами, он, к сожалению, должен был признать, что вся пропаганда против нацистской Германии бледнела перед подлинной трагедией, открывшейся ему.
Жильбер, снова заговоривший, помог ему упорядочить свои мысли и вернул к реальности.
- Ты способен представить, что доктор Краус и Брухнер выросли во дворах этих домов? - спросил он.
Фрэнк неопределенно усмехнулся. Они взглянули друг на друга и без слов поняли, что еще долго будут оставаться в недоумении. Фрэнк закурил сигарету, оперся руками о кабину и продолжал смотреть на реку. Жильбер похлопал его по плечу и шагнул к Мигелю и Ненаду. Оба стояли чуть в стороне и внимательно осматривали дом, перед которым остановился грузовик.
- В домах на этом берегу реки словно бы никого нет, - сказал он им.
- Будь уверен, они тут, - нервозно ответил Ненад, неотрывно глядя на окна, где по чуть видимым колебаниям неплотно прилегающих штор было заметно, что из дома за ними кто-то наблюдает. - Похоже, нас вовремя углядели или кто-то сообщил о нашем прибытии. Видать, хорошо запомнили, кто мы такие, Жильбер. Русло реки здесь очищали наши…
- Этого хватит, чтобы запомнить нас на всю жизнь… - вмешался в разговор Мигель.
Жильбер помолчал, потом, не скрывая беспокойства, с сомнением покачал головой:
- Если союзники сюда не дошли, мы можем с чем угодно столкнуться. - Снова подождал, как-то они отзовутся на его замечание, но все молчали. - Или вы думаете, что фольксштурмисты сдадут нашей семерке Сант-Георг?! Может, среди них скрываются…
- Мы пришли не завоевывать Сант-Георг, - резко оборвал его Зоран, из кузова оглядывавший местность. - А этот фольксштурм… сплошь дерьмо и сукины дети… Гитлер выдумал их, чтобы ловить дезертиров и летчиков из сбитых самолетов да охранять нравственность швабских вдовушек…
- Жильбер прав, - вмешался Мигель. - Если бы вместо нас они увидели регулярную союзническую армию, может, по-другому вели бы себя. От нас они, наверное, ожидают самого худшего.
- И выходит, что?… - почти зло добавил Зоран. - Ждут, когда мы им помашем белым флагом?
Мигель промолчал, зато Жильбер сказал:
- Мы должны быстро что-то предпринять. Они не знают, ради чего мы здесь, и кто-нибудь из них просто из страха может в любую минуту выстрелить в нас.
- Войдем в дом и возьмем заложников, - предложил Саша, который тем временем выбрался из кабины и стоял на подножке.
Удивленные таким предложением, все посмотрели на него, но никто ничего не сказал. Тишина была исполнена ожидания: кто первый выскажется об этой идее. Общая нерешительность заставила заговорить Сашу:
- Знай они, что наша семерка не авангард колонны освобожденных узников, они бы сожрали нас в ту же минуту, не раздумывая… А мы тут перед ними расположились, словно глиняные голуби. Если будем и дальше торчать здесь да раздумывать, нам это дорого обойдется… - язык его споткнулся о какое-то русское ругательство, и он внезапно замолчал. Оглядев всех одного за другим и видя, что никто не собирается ему отвечать, он почти в отчаянии добавил: - Вы понимаете меня, товарищи? - надеясь хотя бы на этот свой вопрос получить ответ, однако скоро потерял терпение. Сердито стукнул кулаком по крыше кабины и вернулся на свое место, поминая по пути и бога и черта и упрекая товарищей за то, что они ошалели, словно он предложил им спалить городок. Потом опять послышался его голос: - Сообщите мне и Анджело, что вы там надумаете… Если они дадут вам время собраться с мыслями!
Не дожидаясь, пока Саша кончит ворчать, Ненад обратился ко всем:
- Вы считаете, он не прав?
Мигель решительно повернулся с намерением ответить, но Зоран опередил ого:
- Слушай, Ненад, и всем вам скажу, хотим мы этого или нет, а Саша прав. Я вот прямо-таки чувствую, как кто-то держит меня на мушке. В бога их душу, не хватает нам еще такого проклятия - после всего погибнуть от их третьепризывников.
- Может, и они там размышляют об этом проклятии, - вмешался Мигель. - Вся беда в том, что они думают, будто мы сюда пришли.
Уловив его мысль, Зоран нетерпеливо заговорил:
- На что еще им надеяться, когда увидят, кто стучится в их дверь? А если бы им и объяснили, с какой целью мы пришли, омбре, неужели ты в самом деле думаешь, они нас по-другому бы встретили?
- Хватит, надо ехать! Или вперед, или назад! - сердито крикнул Саша, высунув голову из кабины, и, не дожидаясь ответа, включил мотор.
- Выключай! - во весь голос гаркнул Мигель, он выпрямился, но даже не повернулся, хотя почувствовал, что Саша снова высунул голову из кабины и, удивленный его тоном, ждет объяснений.
- А, будь по-твоему, Мигель. Выключу! - бросил Саша и, юркнув в кабину, выключил мотор.
Остальные, удивленные не меньше Саши, смотрели на Мигеля, думая, что он объяснит им свои намерения. Но он молча перемахнул через борт и спрыгнул с грузовика.
- Я пойду один. Если начну стрелять, вы прячьтесь, - бросил он через плечо, одернул куртку, поправил ремень и двинулся к дому. На ходу, в какой-то миг увидел, как Зоран шагнул к Жильберу и Ненаду и начал размахивать руками.
Расстояние от грузовика до забора было небольшим, и он быстро оказался во дворе. Низенькая калитка из кованого железа сама захлопнулась за ним, протяжно заскрипев несмазанными петлями, а выложенная плитками дорожка эхом отозвалась на стук его размеренных шагов.
Первым пришел в себя Ненад. Увидев, как неторопливо Мигель идет по двору, идет свободно, словно пришел навестить приятеля, он сердито подскочил к борту грузовика, собираясь что-то крикнуть тому вслед, но Жильбер остановил его. Он сделал это жестом руки, а приглушенным голосом позвал:
- Мигель…
Мигель не обернулся. Он кивнул головой, как бы давая понять, что слышал его, и остановился у ступенек, возле куста зацветающих роз, словно хотел выбрать цветок.
- Если бы мне знать, что он там надумал, - прошептал Зоран, устраиваясь рядом с Ненадом и Жильбером, которые тем временем присели на корточки у борта грузовика.
Не сводя глаз с Мигеля, они молчали. К ним присоединился Фрэнк, Саша и Анджело остались в кабине. Теперь все они, и в кабине, и в кузове, обеспокоенные, в напряженном ожидании пытались понять, что такое надумал Мигель и что может с ним случиться; вместе с тем они задавались вопросом, который втайне начал терзать каждого из них после догадки, что в Сант-Георге они оказались раньше союзнических войск: "Если доктор Краус укрылся у своих, разве мы всемером сможем взять город?"
Вопрос этот мучил и Мигеля, но по-другому и больше, чем их. Он мешался с чувством вины и угрызениями совести, отчего сердце его сжалось в ту минуту, как он услышал слова обеспокоенного Жильбера: "Если союзники сюда не дошли, мы можем с чем угодно столкнуться…" Эта мысль и сейчас не покидала его, он слышал ее эхо в звуках своих шагов, пока шел через двор; она вырывалась откуда-то из глубины его, как голос совести, на который он, честный Мигель, всегда вовремя откликался. Поэтому и на этот раз он не хотел опоздать. Он пошел, чтобы сделать что-то, помешать, если сможет, тому, что Зоран назвал проклятием. Он опасался скорее за них, чем за себя, потому что неизбывная горечь оставалась у него в горле и душила его, подобно лагерному кошмару, затуманивая надежду: в один прекрасный день, перешагнув через разрушенные стены, он отправится в Испанию, чтобы под солнцем Андалусии дать отдых своим усталым костям. В душе его лишь на мгновение блеснуло восхищение перед своим воскресением из мертвых и погасло быстрее, чем у них. Но не из-за этих шифров, которыми пометил их доктор Краус и из-за которых они не могут оторваться от этой земли. У него потемнело в глазах, горечи подступила к горлу, он пожалел, что вышел живым из лаборатории Крауса, когда узнал, что его война с фалангой Франко еще не кончилась. И с того момента, как в душу проникло опасение, что может случиться то, самое худшее, из укрытия загремят выстрелы, которые разнесут им головы - "…ой, омбре, как по глиняным голубям", - он все больше задумывался над этой разницей между ними и собой. Они могли вернуться на родину, думал он, такие, как есть, жить среди своих и с этими отметинами, а он должен разыскать Крауса, потому что ему все равно плутать по свету. Может, они бы не рискнули отправиться в эту необдуманную погоню, не будь его или если бы он не сказал им, что знает этот город. Так, охваченный чувством вины и осуждая самого себя, дошел он до порога дома и постучал в дверь, подвергая себя опасности погибнуть первым, но дать своим товарищам время укрыться или доказать, что был прав, когда уверял Зорана - мол, чувствует он, в этих домах притаились лишь испуганные люди, проклинающие ту минуту, когда их гауляйтер решил очистить дно реки с помощью рабов… "Они думают, мы из тех, кого сюда в прошлом году пригнали эсэсовцы", - хотел он сказать товарищам, когда Зоран прервал его. Бог знает, что им от страха придет в голову, продолжал он размышлять, с беспокойством ожидая ответа на повторный стук в закрытые двери. Может, они считают, что мы явились с намерением разрушить запруды на реке и…
В замке неожиданно звякнул ключ и с большими промежутками повернулся несколько раз, медленно и неуверенно, угадывалось, что кто-то делает это дрожащими руками, очевидно сомневаясь, открывать или нет. Охваченный почти лихорадочным возбуждением, он даже не заметил, что двери дважды отпирались и запирались. Что-то тянуло его поскорее перешагнуть порог, хотя он и побаивался. Он был как во сне, в голове пронеслось, что хорошо бы поделиться радостью освобожденного узника с жильцами домика. Через какое-то время, несколько смущенный, что ему не открывают, он робко нажал на массивную медную ручку, та беззвучно поддалась, и двери отворились настежь. В полумрак просторной прихожей ворвался сноп дневного света и внес его тень.
- Добрый день, - сказал он от порога, ища взглядом открывшего.
Никто не отозвался, не было слышно ни малейшего шороха, показывавшего чье-либо присутствие. Он отпрянул и, поднимая автомат, обругал на испанском человеческую подлость и себя самого за то, что поддался воображению и поверил, будто из тюремного сна можно сразу шагнуть в светлую явь.
- Отзовитесь, будьте вы прокляты! Возьмите мою меченую шкуру! - крикнул он в ярости на немецком и решительно шагнул внутрь, готовый без раздумья выстрелить в первого, кто попадется под руку.
И на этот раз никто не ответил и, кроме его тени, ничто не шевельнулось. Весь превратившись в слух, со зрачками, расширенными из-за полумрака, в котором оставалась большая часть помещения, он подозрительно осмотрелся по сторонам и снова обернулся к дверям. Он уже не был уверен в том, что произошло. Спрашивая себя, действительно ли слышал щелканье ключа в замке или это ему только показалось от чрезмерного желания наконец после долгих лет увидеть, что ему кто-то просто открыл дом и здесь его не ждут холодные глаза людей с железными головами и ощетинившимися овчарками. От мысли, что это была лишь фантазия, его охватила дрожь и пришло ощущение, что за ним следят чьи-то глаза. Он хотел было снова крикнуть, но онемел перед новой неожиданностью, а одеревеневший палец на спусковом крючке автомата задрожал и сполз.
- Ух, дура баба, - крикнул он приглушенно и напряг глаза, чтобы разглядеть лицо женщины, силуэт которой он вдруг увидел. - Еще чуть, и рассталась бы с головой…
В глубине прихожей стояла молодая и красивая женщина, скрестив на груди руки, несколько отклонившись назад, в той же позе, как отпрянула перед его тенью, когда распахнулись двери. Теряя сознание, почти мертвая от страха, она смотрела на него остановившимся взглядом, выражавшим весь охвативший ее ужас. Теперь, когда она увидела его вблизи, он показался ей призраком, воскресшим мертвецом, и из того, что он ей говорил, ничего не поняла, хотя в голове у нее все еще звучал его пронзительный голос.
Он подошел к ближайшему окну и раздвинул шторы. Помещение наполнил сверкающий солнечный свет и открыл приятную семейную обитель, красиво обставленную скромной мебелью. На большом комоде рядом с обеденным столом среди безделушек выделялись куклы, около десятка, в национальных костюмах многих стран Европы. Над ними на стене висел в рамке портрет молодого капитана вермахта, очевидно, гордого Железным крестом, украшавшим его грудь, но портрет был обрамлен черной шелковой лентой, спускавшейся по краям рамки. Под стеклом - телеграмма с кратким текстом: "Геройски пал за фюрера и Германию в великой битве под Сталинградом…"
С кукол и портрета он перевел взгляд на молодую женщину и лишь теперь заметил всю безысходность ее ужаса. К своему удивлению, он обратил внимание на ее голубые глаза и дрожащие руки, открывшие ему дверь дома. Он был смущен тем, что предался размышлениям о ее глазах. Поспешив освободиться от грез, медленно отвел взгляд от лица женщины и потер подбородок. Делал он это всякий раз, когда оказывался в недоумении. Сейчас же он чувствовал себя чертовски смущенным из-за столь неожиданного открытия, что его измученная, почти мертвая душа способна была волноваться из-за красивой женщины. Он заставил себя вспомнить, зачем сюда пришел. Сдержанно кашлянув, посмотрел ей в лицо и сказал:
- Не бойтесь… Скажите мне, вы одна в доме?
До нее словно бы не дошел смысл его слов. Она выглядела совсем отрешенной и уже не смотрела на него, не думала ни о себе, ни о своей судьбе. С испугом вслушивалась она, не раздастся ли из-за дверей, возле которых она стояла, других голосов. Потому-то и посмотрела туда именно в тот момент, когда он к ней обратился, и не слышала, что он ей сказал. Она очнулась с запозданием, после того как вновь встретилась с его взглядом, который от ее лица метнулся к дверям. Поняв, что она сделала, в отчаянии прикусила нижнюю губу и суетливо попыталась привлечь его внимание к себе. Подняла голову и через силу улыбнулась.