Как белый флаг.
Борис нервно нажал на клавишу, обрывая плач Булановой, полез за сигаретой. Когда же он последний раз был в этом магазине? В детстве и юности, помнится, частенько – то охотились за новомодными шариковыми ручками, то за пластинками. Потом все реже и реже. Последний раз, пожалуй, когда купил здесь подзорную трубу. Это уже при Горбачеве. Да, точно, как раз начиналась перестройка. Перестроились… Он обернулся: белый флаг медленно уплывал, скрываясь за заснеженными ветвями деревьев.
Москвич миновал первую в городе девятиэтажку с "Салоном для новобрачных", выехал на площадь. Площадь носила громкое имя "Дружбы народов", это же символизировал и стоящий в центре монумент. В народе, в зависимости от национальности, его называли совсем по-другому. Три гранитные фигуры – чеченец, русский и ингуш – всматривались вдаль слепыми глазами. Что они там видели? Что сказали бы, будь у них такая возможность? Нашли бы слова?
В сквере за монументом собралась небольшая толпа. В основном, женщины, немало детей, старики. Почти все с сумками. "Русские", – наметанным взглядом грозненца отметил Борис и попросил:
– Тормозни.
Женщины настороженно глянули на остановившуюся машину, на двух приближающихся мужчин.
– Здравствуйте! – тихо поздоровался Борис. – Извините, а вы что здесь стоите? Автобусы ждете?
Женщины обвели их оценивающим взглядом, что-то там, по-видимому, разглядели и немного оттаяли.
– Да, автобусы.
– Второй день ждем.
– Третий!
– Не, выдумывайте, второй.
– Вы, может, и второй, а я уже третий день сюда прихожу.
– Подождите, подождите! – поднял руку Борис. – Что за автобусы? Когда бывают? Куда везут?
Женщины заговорили все разом.
– В Моздок. Утром был.
– Во Владикавказ.
– В Кизляр. Не было утром ничего! Говорят, днем должен быть.
– Какая разница куда? Лишь бы отсюда. Только нет ничего. Может, и не было?
– Да что вы? Мне соседка рассказывала – был автобус, точно был!
– Как же она вам рассказывала, если уехала?
– Это "Красного Креста" автобусы.
– Какого "Красного Креста"? Наши автобусы, местные. И дерут за проезд безбожно!
– Говорят, позавчера израильский автобус был. Но они только своих берут.
Борис переглянулся с Аланбеком, поднял повыше воротник, спросил, ни к кому не обращаясь:
– Так что, никто автобусов не видел?
– Как не видели? Вам же говорят – видели! Люди видели!
– А вы куда едете? – спросил подошедший пожилой мужчина. – Если из города, смотрите осторожнее.…Говорят, "дудаевцы" никого просто так не выпускают, шины прокалывают.
– Своим не проколют! – зло бросила женщина в шубе и испуганно замолчала. Из-за ее спины с любопытством выглядывала маленькая девочка.
– А как войска? – спросил Борис. – Про коридоры ничего не известно?
– Какие коридоры? Нет никаких "коридоров"! Стреляют во все, что движется!
– Что вы несете? Как не стыдно такое говорить?
– А что это мне должно быть стыдно? Пусть им всем будет стыдно! И тем, и другим! Они там деньги делят, а нам страдать!
– Грех так говорить! Грех! Покайтесь!
– Не за что мне каяться!
Борис повернулся и пошел к машине; Аланбек уже открывал дверь.
– Мужчина, извините, – женщина в шубе смотрела куда-то мимо Аланбека. – Вывезите нас, пожалуйста.
Девочка по-прежнему глядела из-за спины женщины на Бориса. А может, это был мальчик? Борис натянуто улыбнулся, ребенок скрылся за шубой, снова выглянул. Женщина перевела затравленный взгляд на Аланбека, заторопилась:
– Я заплачу, у меня есть деньги! Сто долларов… Мало?
– Извините, – сказал Аланбек, – не могу.
– Двести, – выдохнула женщина. – Двести! И еще рублями есть…
– Не могу, – повторил Аланбек.
Женщина помолчала, притянула шагнувшую к Борису девочку.
– Нас двое всего. Я и Катя. Еще мама была…Мы из-за нее и не могли никуда. Хоть куда-нибудь.… В Моздок, это же рядом! Может, вы за квартиру отвезете? Вам же нужны квартиры? А тут даже выгонять не надо. Хорошая квартира, двухкомнатная…
Аланбек хлопнул дверью, треснул по рулю кулаками. Машина дернулась.
– Гадство! Да что она.… Вот гадство!
Женщина проводила их отсутствующим взглядом, девочка улыбнулась и помахала рукой.
Дальше ехали молча.
Через пятнадцать минут, Борис поднял шлагбаум гаражного кооператива и "Москвич" пополз по чистому, без единого следа снегу. Дельтаплан занял место в багажнике, Аланбек хлопнул крышкой, и Борис вздрогнул. Ему почудилось, что это над ним, закрывая свет захлопнулась крышка, что это его опустили куда-то. В могилу?..
В старом дворе около музыкального училища хмель исчез окончательно. И было от чего: срезанные осколками ветки знакомых с детства деревьев, кладбищенская тишина, пустота и обрадованные лица родителей. Влажные мамины глаза, седая борода отца. Как же они здесь одни?
На обратном пути Борис вытащил из кармана подаренный отцом осколок. Осколок был замечательный – большой, тяжелый, сверкающий хищными гранями, переливающийся на свету всеми оттенками смерти.
– Что это у тебя? – спросил Аланбек. – Где взял?
– Отец дал, пока ты к сестре заезжал. Там их много.
– Красивый!.. – задумчиво протянул Аланбек. – А мне что не взял? Тоже мне, друг.
В трехкомнатной квартире женщина с черными волосами, наверное, уже в десятый раз вскочила со стула, подошла к окну.
– Ира, ну сколько можно? – досадливо воскликнула Светлана. – Сядь!
Ирина не ответила, отодвинула занавеску, прильнула к стеклу. В конце двора, в полутьме смутным пятном возникло движение, и на свет медленно выехал темно-зеленый "Москвич".
– Приехали, – улыбнулась Ира, и заблестели почти синие в темноте глаза. – Приехали!
Разговор
Над Грозным парил дельтаплан.
Ярко-красный треугольник то взмывал вверх в восходящих потоках, то резко пикировал вниз, чуть не цепляясь за ощетинившиеся антеннами крыши. Камера медленно приблизилась, и весь экран занял пилот – молодой красивый парень в очках. На шее у него болтался, сверкая как алмаз, громадный уродливый осколок.
– О-о-о! Бо-ря-я! Какой кайф! – заорал парень во весь голос.
Борис поморщился.
– Издеваешься?
– Вот зануда! Даже не думаю! Ну съездили, "спасли" дельтаплан – подумаешь! Думаешь, один ты такой? Нет – каждый сходит с ума по-своему! Время такое!
– А выше можешь? – спросил Борис.
Дельтаплан стремительно взмыл вверх.
– Выше!
– Так?
– Выше!
– Куда еще! Это же тебе не истребитель?
– Ладно. А теперь покажи город.
Камера повернула вниз, и у Бориса закружилось голова. Далеко-далеко внизу раскинулись четкие ровные квадраты. Присмотревшись, можно было легко угадать проспект Революции и Августовскую, Красных фронтовиков и Первомайскую, проспекты Ленина и Орджоникидзе. Зеленые квадраты прорезала сверкающая бликами змейка Сунжи, а на юге и юго-востоке белыми призраками вставали громады Кавказского хребта.
– Ну как? – в восторге закричал пилот. – Здорово?
– Здорово, – согласился Борис. – Ну и как, сможешь отсюда попасть, куда захочешь? Бомбой?
– Тьфу, ты! – разозлился дельтапланерист. – Весь кайф испортил! До чего же ты злопамятный! Я тебе что, летчик?
– А все таки?
– Никаких все-таки! Не путай божий дар с яичницей! У них радары, экраны, приборы ночного видения…
– И все это замечательно работает, не дает никогда осечки и попадает точно в цель!
– Отвали, Борис! Я этого не говорил! Но ты опять судишь о том, чего не знаешь.
– Никого я не сужу! – взорвался Борис. – Я понять хочу! Почему? Зачем? Зачем долбить по "Мелодии"? Зачем разбивать лавки на аллейке? Роддом?.. А шарики зачем?
– Боря, – поворачивая вниз, сказал парень, – успокойся. Кстати, знаешь, что скоро высокие чины будут доказывать, что применялось только высокоточное оружие? С лазерным наведением? Будут предъявлять доказательства – снимки, видео, карты?
– Не сомневаюсь! И им, конечно, все поверят!
– Почему "все"? – тихо спросил летчик. – Не надо так плохо думать о своей стране.
– Я и не думаю, – буркнул Борис.
– Думаешь, Боря, думаешь. Но это пройдет, обязательно пройдет, – сказал пилот, снял очки и шепотом добавил: – Когда-нибудь…
Немного изменил положение тела, выравнивая полет. Снял с шеи веревочку, прищурился, прицеливаясь, и разжал руку.
Стремительно набирая скорость, понесся к зеленым квадратам сверкающий всеми цветами смерти осколок.
Яркий. Блестящий.
Красивый, как мечта.
Глава двенадцатая
До войны еще далеко
Они поженились через три месяца. Могли бы и раньше, но тогда Борис не был бы Борисом.
Один счастливый день сменял другой, убегали не менее счастливые недели, и однажды Ира не выдержала. Ругала себя в душе: "Мало тебе, дурочка? Испортить не боишься?" Ругала, боялась, но все-таки спросила:
– Боря, помнишь, что ты мне сказал?
Борис мгновенно почувствовал настороженность, взял ее за руку.
– Что я тебя люблю? Готов говорить еще и еще!
– Говори! Мне больше ничего не надо, но.…Помнишь, ты сказал, что не можешь жить без меня?
– Конечно, помню! – искренне удивился Борис. – Это так и есть! Могу еще повторить!
Ира сжала его руку, вздохнула.
– Боря, но ведь, когда так говорят, это что-то значит?
– Конечно! – еще больше удивился Борис. – Это значит, что я не могу без тебя жить.
– Ты что, шутишь?
– Даже не думаю! – растерялся Борис. – Как можно шутить такими вещами? Ирочка, я, правда, не понимаю! Что ты имеешь в виду?
Серо-голубые глаза распахнулись еще шире: "Господи, а ведь он действительно не понимает!"
– Да, Туманов, с тобой не соскучишься! Ну подумай, включи извилины! Обычно, если люди не могут жить друг без друга, они что-то делают…
Борис внимательно посмотрел ей в глаза, будто пытаясь там найти ответ на загадку, шепотом повторил: "Что-то делают, что-то делают…" Ира следила за его манипуляциями и не знала что делать – обижаться, смеяться, самой сказать? "Что-то делают", – еще раз повторил Борис и вдруг облегченно рассмеялся.
– Ир, ты что – про штамп в паспорте?
– Наконец! Ну у тебя и шея!
– Длинная! – гордо заявил Борис. – А нечего было загадки загадывать, сказала бы прямо.
– Туманов! – возмутилась Ира. – Тебе не кажется, что это должен говорить мужчина? Кстати, ты так ничего и не сказал.
– Должен, должен! Кому должен, перед кем должен? – дурашливо закатил глаза Борис.
Ира нахмурилась.
– Стой, стой! Ну, дурак, прости…Ирочка, я прошу тебя выйти за меня замуж, предлагаю тебе руку, сердце и все остальное… – провел пальцами ей по щеке и, не выдержав, добавил: – Кроме кошелька.…Потому что его нет!
Свадьбу справляли в кафе "Офицерское", за Бароновским мостом. Гремел обычный магнитофон, подключенный через усилитель, сверкали лампочки самодельной цветомузыки, за окнами моросил холодный ноябрьский дождь.
Народу было мало.
Как только раздались первые крики "Горько!", Борис встал, постучал ножом по рюмке и громко объявил:
– Уважаемые гости! Дамы, господа и не побоюсь этого слова – товарищи! Что-то мне не верится, что водка, купленная в столовой Совета Министров, может быть горькой. В крайнем случае, есть коньяк и вино. Так что великодушно прошу прощения, но целоваться мы не будем – стесняемся. Благодарю за внимание!
Гости выслушали и снова закричали "Горько". Борис повторил. За столом на минуту воцарилась тишина, кто-то досадливо крякнул. Однако, люди собрались тактичные, вслух никто возмущаться не стал.
До поры, до времени.
– Иришка, – сказала через час самая близкая подруга, – тебе не кажется, что это слишком?
– Что? – не поняла хмельная от счастья Ира.
– То, что выдал твой Боренька! Это, конечно, весело и все такое, но он ведет себя, как семнадцатилетний мальчишка. Такое неуважение! Нет, ты подожди – послушай! Ира, тебе же не шестнадцать лет. Брак – это прежде всего ответственность, а он…
– Брак – это, прежде всего любовь! – улыбнулась Ира. – Танюшка, не цепляйся!
– Любовь? Ну-ну, посмотрим, что ты потом запоешь.
Ира чмокнула ее в щеку и убежала танцевать. Через десять минут то же самое повторила ей вторая подруга, а когда Ира отмахнулась, добавила:
– А фамилию почему свою оставила?
– Лара, ну какая разница? – удивилась Ира. – Привыкла я!
– Не скажи! – поучительно протянула Лариса. – Разница большая. Если женщина любит, она обязательно возьмет фамилию мужа.
– Лара, ну что за чушь ты несешь?
– Никакая не чушь! – обиделась подруга. – Это тебя твой Боренька подговорил? А свекровь почему мамой не называешь?
– Все! – выставила вперед палец Ирина. – Достали! Ты еще спроси, почему на машине кукол не было, а у меня фаты. Все, Лара, все! Не порть праздник, пожалуйста!
Лампочки цветомузыки мигнули серо-синим, и из динамиков полилось:
Czy warto było kochać nas?
Może warto, lecz tą kartą źle grał czas…
Nie spoczniemy, nim dojdziemy,
Nim zajdziemy w siódmy las…
– Боря, – подняла Ира восторженные глаза, – это же…это!.. Мы ж под нее с тобой первый раз танцевали! Где ты ее раскопал? Ей же сто лет!
– Узнала! Прямо уж сразу сто. Это Северин Краевский, "Не спочнемы". Знаешь, что он поет? "Так стоило ли нас любить? Может, стоило, кто знает…Карты вновь не пересдать, мы не станем отдыхать, отдохнем, когда в волшебный лес придем…" Хочешь в волшебный лес?
– В волшебный лес… – мечтательно повторила Ира. – Хочу!
Nie spoczniemy, nim dojdziemy,
Nim zajdziemy w siódmy las…
На работе расщедрились на три дня. Два дня они провели в квартире, никуда не выходя. Не видели и не слышали никого и ничего вокруг. Казалось, что во всем мире осталось только два человека, и их это вполне устраивало.
Утром третьего дня за Борисом приехали: в цехе случилась крупная авария. Медовый месяц зашатался под напором производственного урагана.
Ремонтные работы проводились в авральном режиме, в две смены: приближались холода. Бориса назначили ответственным за вторую смену, из дома он уходил днем, возвращался к полуночи. Ира успевала сделать кое-какие дела, приготовить поесть и даже немного поспать. В половине двенадцатого звонил будильник, и она вставала встречать мужа.
Борис приходил усталый, возбужденный постоянными, возникающими на пустом месте проблемами. Но закрывалась тонкая дверь, и все исчезало, как злой дурацкий сон. Борис бежал в душ, переодевался и шел на кухню. Они сидели за столом при свете ночника, ели нутрию с помидорами, пили холодное красное вино и разговаривали. Обо всем и, одновременно, ни о чем. Их не очень интересовали темы – главное было видеть друг друга, слышать друг друга. Через положенное время бокалы переносились в комнату, разговор становился все более сумбурным, все чаще прерываясь поцелуями, а потом прекращался совсем. Вернее, не прекращался, а переходил на другой, высший уровень, когда уже не нужны слова. Когда душа говорит с душой, а обнаженная кожа каждой своей клеточкой слышит и чувствует все. Когда единение становится таким, что уже почти невозможно понять: два это человека или один, две души или одна. Да и не хочется понимать.
Медовый месяц приноровился к производственным обстоятельствам, выжил, и сдаваться не собирался.
– Боря, – сказала Ира, прижавшись щекой к его груди, – помнишь, ты говорил мне про карьеру ради любимой?
– В Треке? Я тогда тебя, вроде, немного шокировал?
Борис провел рукой по выступающим ключицам, погладил трогательную ямочку, коснулся смутно темнеющего соска. Ира засмеялась, вывернулась.
– Не дестабилизируй меня, скоро утро! Шокировал? Просто это было как-то.…Ну перестань! Непривычно – вот. Зато сейчас я понимаю. Ты был прав. Мне карьера такой ценой не нужна.
– Даже ради директорской должности?
– Хоть министерской! Это ты во всем виноват!
– Я? – возмутился Борис. – Как? Это чистой воды поклеп!
– Ничего не поклеп, – сказала Ира, целуя его в шею. – Просто я тебя люблю. Спать будем?
Сгоревшую установку отремонтировали и пустили, Борису дали пару дней отоспаться. На работе все стало постепенно приходить в норму.
Ненадолго.
Невидимые подковерные маховики, приостановившиеся на время аврала, заработали вновь, наверстывая упущенное время. По освященной десятилетиями традиции требовался козел отпущения. Авария случилась немаленькая, и жертва, которой предназначалось лечь на алтарь, была найдена соответствующая – начальник цеха. Инстинкт самосохранения сплотил заводскую бюрократию, и никого уже не интересовало, что за каких-то два года цех был вытащен из многолетнего прорыва именно этим человеком. Забыто было все и всеми, как и полагается теорией эволюции и законами стаи.
На партийном собрании к трибуне выходили вчерашние единомышленники, которых недавний кумир собрал со всего завода, кто впервые почувствовал доверие и уважение. Кто с удивлением узнал, что работа, оказывается, может быть интересной и не восприниматься как тупая необходимость.
Теперь они выходили к трибуне и, пряча глаза, произносили ритуальные тексты: не справился, не оправдал, подвел. Вожак был повержен более сильным, и теперь, по законам жанра, его требовалось публично пинать. И пинали. Против ветра плевать не хотел никто.
Кроме Бориса.
Умом он тоже понимал, что это абсолютно бесполезно, но сделать с собой ничего не мог. Вышел и рассказал все что думал, пытаясь пробиться через инстинкт самосохранения.
Глупо. Глупо и бесполезно. Его не поддержал никто.
Через день Борису намекнули, что лучше бы он подумал о себе: руководство бесконечно терпеть его выходки не намерено. Впереди еще заводское собрание – не стоит искушать судьбу.
А он попробовал снова и, естественно, с тем же результатом. Это было уже совсем за гранью. На него смотрели со странной смесью зависти, жалости и злости, некоторые откровенно смеялись. Директор сказал:
– Ты что, ненормальный? Смотри, у нас нет незаменимых. А ты, вроде, женился…
Борис промолчал. Он, конечно, понимал, что поступает глупо, но и совсем уж ненормальным не был: знал, что пока не приработается новый начальник цеха, его не тронут. Но и заставлять себя работать из-под палки тоже не хотелось.
Через неделю он обнаружил клад. Рационализаторский. Идея была проста до идиотизма: несколько новых врезок, сотня метров трубопровода, еще кое-что по мелочи. Зато результаты, эффект! Борис давно уже выдавал "рацухи" пачками, но такого еще не было – эффект от последней задумки обещал быть просто колоссальным, сумма вознаграждения с трудом укладывалась в голове.
По неписаным законам производственной этики для подобного рацпредложения требовались соответствующие соавторы, и Борис пошел по кабинетам. Тут его ожидал сюрприз – он по наивности думал, что заоблачная сумма моментально привлечет любителей халявы, и никаких осложнений не будет.