Немало забот доставляла директору новая волна эвакуированных. В основном это были те, кого гнала война из Приднепровья в Донбасс, из Донбасса в Поволжье. Сначала прибывали одиночки, а вскоре люди хлынули сплошным потоком. Обеспечение кровом стало делом сложным и порой неразрешимым. Под временное жилье были заняты школы, клубы и театр - его зрительный зал теперь походил на зал ожидания огромного вокзала. Люди размещались прямо на полу семьями и целыми землячествами. "Старожилы" занимали места у стен - здесь было спокойнее. Но и те, кто располагался посреди зала и находился в постоянной сутолоке, не жаловались: над головой была крыша, а над крышей небо, где не летали фашистские стервятники.
Вскоре не хватило и общественных зданий. Прибывшие жили в вагонах, в которых приехали. На заводских путях недвижимо стояли эшелоны теплушек.
Ротову досаждали не только начальники эшелонов, но и собственная жена не давала покоя. Людмила Ивановна, вновь возглавившая работу на эвакопункте, не ограничивалась телефонными звонками, а подсовывала мужу разные бумажки на подпись и дома, широко используя в этом случае право жены, от которой деваться некуда.
Производство броневой стали не отнимало теперь у директора ни времени, ни сил. С этим заданием мартеновцы, прокатчики, термисты справлялись хорошо. Однако множество других вопросов требовали неотложного решения. Затянулось строительство новой коксовой батареи; большегрузных печей было уже две, но они по-прежнему недогружались - не хватало коксовального газа; цех Макарова перестал выполнять план - девятая печь, переведенная на выплавку особой, малоуглеродистой стали, работала из рук вон плохо.
Ротов сделался нервным, раздражительным, часто отмахивался от дел, которые не решали судьбу завода и не спасали от возможной остановки из-за недостачи марганца. Ему казалось, что если бы все остальные понимали серьезность надвигавшейся опасности, то меньше докучали бы своими требованиями или, во всяком случае, не придавали бы им такого значения.
А тут, как на грех, Гаевой предупредил его о предстоящем партийном собрании с повесткой дня: взаимоотношения руководителей с подчиненными.
Идти на это собрание не хотелось, не идти было нельзя - Гаевой требовал строжайшего соблюдения партийной дисциплины. До него было проще: не явишься на собрание, на бюро - потом легко отговоришься занятостью. Заместители Ротова и кое-кто из начальников цехов заразились дурным примером и стали пренебрегать партийной дисциплиной. Особенно укоренилось это во время войны.
"Сел бы на мой стул, так этикой не занимался бы, - неприязненно подумал Ротов и решил не идти на собрание, зная, что приятного для себя там ничего не услышит. - Без этики как-нибудь проживем, а вот без руды - попробуй".
2
Выплавлять малоуглеродистую сталь, мягкую, гибкую, пластичную, как медь, Шатилову пришлось впервые. К концу доводки углерод выгорал чрезвычайно медленно, металл переставал кипеть, поверхность шлака в печи делалась почти зеркальной, плохо принимала тепло. Нужно было повышать температуру стали, а это было опасно для свода.
Наблюдая за печью, Шатилов не отрывался от гляделок и к концу смены всегда чувствовал себя утомленным до предела. Усталость увеличивалась и от неудовлетворенности работой: ни разу ему не удалось выполнить плана.
Макаров тоже никогда не выплавлял такой стали. Он присутствовал на каждой доводке, однако ни печи, ни сталеварам от этого легче не было.
Всякий раз на рапорте директор ругал Макарова, Мокшин не бранился. Выслушав сообщение начальника цеха, он только тяжело вздыхал.
Но однажды во время рапорта и Мокшин не выдержал.
- Пора бы уже что-нибудь придумать, Василий Николаевич, - запальчиво сказал он.
К грубостям директора Макаров уже привык, но упрек Мокшина его обидел.
- А вы, как главный инженер, попробуйте что-нибудь посоветовать, - отпарировал он и тут же понял, что совершил бестактность.
В репродукторе зашуршало - это главный инженер в раздражении смял диспетчерский лист. Начальники цехов застыли у динамиков.
- Вы забыли, что в недавнем прошлом вы - тоже главный инженер и не маленького завода, - неожиданно спокойно пробасил Мокшин и, не ожидая ответа, предоставил слово начальнику блюминга.
Макаров покинул кабинет с чувством стыда. "Черт бы меня побрал! - досадовал он на себя. - Всю жизнь отличался выдержкой не хуже мокшинской, а теперь срываться начал".
На печи было по-прежнему плохо. Шатилов метался у заслонок. Чтобы не откидывать всякий раз крышечки гляделок, он оставил их открытыми, и теперь печь была похожа на корабль с ярко освещенными иллюминаторами.
Заглянув в печь, Макаров поморщился и проницательно посмотрел на Шатилова. Рубашка на спине была мокрой от пота, кожа на обожженном подбородке побагровела.
Наконец плавку выпустили. Макаров взглянул на часы. "Ого! Три часа лишних. Что же сделать? Как ускорить доводку?"
Сдав смену, Шатилов подошел к начальнику, конфузливо улыбнулся.
- Не идет дело, Василий Николаевич. - Поджав губу, он подул на обожженный подбородок. - Как такую сталь на других заводах варили?
- Да нигде ее не варили, Вася.
- Эту марку только в конверторе продувать. Там воздухом можно углерод до конца выжечь, - с досадой сказал Шатилов и пошел умываться.
"Воздухом?" - повторил про себя Макаров и крикнул вдогонку Шатилову:
- Пришли сюда механика!
У рапортной Шатилов неожиданно встретился с директором.
Ротов стоял у фанерного щита, на котором были изображены сталевары девятой печи, восседающие на огромной черепахе.
- Работнички… - Директор показал Шатилову пальцем на щит. - Броню сниму.
- Я бы дорого за это дал, - вызывающе произнес сталевар и вдруг вспыхнул: - Что это за манера армией пугать?
Ответ понравился Ротову, но тон покоробил его, и, не сказав больше ни слова, он ушел.
Отчитавшись на рапорте, Василий позвонил Гаевому и с возмущением рассказал о нелепой угрозе директора.
- Будет на днях партийное собрание - там поговорим, - успокоил его Гаевой.
Просыпаясь по утрам, Шатилов радовался, что через час-другой станет к печи. Он не представлял себе профессии более интересной. Каждая плавка чем-нибудь да отличается от другой, к каждой плавке приспособиться нужно. И печи сделаны как будто по одному чертежу, однако у каждой печи свой характер и даже у одной и той же печи характер меняется: в молодости один - смотри в оба да сдерживай, в старости другой - погоняй только, и то далеко не уедешь.
Но сегодня Василий пришел в цех мрачный: в соревновании сталеваров за эту неделю он значился на последнем месте.
На рабочей площадке Шатилов увидел пять труб и пять шлангов, присоединенных к коллектору сжатого воздуха. Он спросил сталевара:
- К какому сражению готовитесь?
Тот пожал плечами.
- Не знаю. Начальник велел передать тебе: как только углерод дойдет до десяти соток, вызовешь его на плавку.
Макаров пришел сам, без вызова, необычайно оживленный, протянул Шатилову руку.
- Здравствуй, конверторщик.
Василий замигал глазами и тут же сообразил:
- Воздух дуть будем? Да?
- Воздух. Гони сюда вагонетки.
Поезд вагонеток подали к печи. Макаров взобрался на мульду с рудой против среднего окна. Он был в кепке с очками, на руки надел брезентовые рукавицы и ничем сейчас не отличался от рядового сталевара.
- Отделение, за мной! - широко махнув рукой, крикнул Шатилов, вскочил на вагонетку и стал у окна рядом с Макаровым.
Подручные последовали за ним. Созванные с других ночей рабочие подали им трубы.
- Открывай! - лихо скомандовал Макаров, и, как только зашипел воздух, пять труб погрузились в ванну.
Металл бешено забурлил в печи, выделяя бурый дым. Трубы постепенно сгорали и все укорачивались. Вот уже шланги подобрались к гляделкам. Трубы заменили раз, еще раз, и, когда налили пробу, из стаканчика вырвались мельчайшие искры. Они гасли в воздухе, не успев упасть на плиту.
- Хватит! - Макаров спрыгнул с вагонетки.
- Вот это работа! Свод не греется, а металл такой, что горячее и не видал, - восторженно сказал Шатилов. - Спасибо, Василий Николаевич, выручили, - и крикнул машинисту, чтобы убрал вагонетки.
Макаров снял кепку и долго расчесывал пальцами слипшиеся от пота волосы. По виску его лениво скатывалась тоненькая струйка.
- Так можно и кислородом дуть? - спросил Шатилов.
- Можно. Но для этого понадобится мощная кислородная установка.
На рапорте Макаров подробно доложил о продолжительности плавок.
- Малоуглеродистая по графику? - изумился Мокшин. - Что случилось?
- Ничего особенного, - не сразу ответил Василий Николаевич. - Вы вчера напомнили, что я был главным инженером, а Шатилов подсказал то, о чем я, как рядовой инженер, должен был догадаться. - Макаров улыбнулся, довольный тем, что удалось загладить вину перед Мокшиным за вчерашнюю резкость.
3
Лето сорок второго года было для студентов необычным. Занятия закончились на месяц раньше, и весь институт, за исключением дипломников, отправился в то самое подсобное хозяйство завода, где весной состоялся суд над расхитителями.
Студентов поселили в огромном, только недавно построенном коровнике. Здесь были деревянные полы, стойла, отделенные дощатыми перегородками, по вечерам горел тусклый электрический свет. Приятно пахло смолой и свежими сосновыми досками.
Первокурсники оказались самыми предприимчивыми: раздобыли в институте альпинистские палатки и зажили самой настоящей лагерной жизнью.
Старосты групп превратились в бригадиров. Валерий проявил неожиданную расторопность и практическую сметку. Сразу же разузнал, где находятся солома, брезенты, и его группа устроилась довольно комфортабельно. Он откуда-то притащил бачок для воды, кружку и даже, на зависть всем остальным старостам, висячий умывальник, который предусмотрительно прибил пятидюймовым гвоздем.
Администрация хозяйства не подготовилась к приему большого числа людей и не наладила питания в столовой. На это, впрочем, студенты особого внимания не обращали - относили за счет трудностей военного времени. Важным оказалось другое: возросшее чувство локтя от постоянного общения друг с другом. Возникали новые дружбы, вспыхивали неожиданные симпатии, и все казалось радостным и легким. Даже когда ложились спать не поужинав и слушали урчание голодных желудков, посмеивались: "Ну, началась животная перекличка", - и под этот аккомпанемент заводили песню.
Но не все стойко переносили полуголодное существование. Были и нытики и злопыхатели. Андросов умел подбодрить одних, оборвать других, хотя сам не упускал возможности отчитать нового директора подсобного хозяйства за безучастие.
В своей группе Андросов завел строгий распорядок. День начинался с физзарядки, которой он сам руководил. В обеденный перерыв вел всех на реку и загонял в воду. Он прекрасно плавал и нырял, умел долго лежать на воде, заложив руки за голову.
В плавании Ольга не уступала Валерию. Они часто заплывали вверх по реке, а затем, перевернувшись на спину, отдавали себя во власть течению. Девушка любила такие минуты. Лежишь и ничего не видишь, кроме бездонной голубизны неба да порой редких, клочковатых облачков.
Несмотря на тяжелую работу, Ольге нравилось в совхозе, потому что рядом с ней всегда был Валерий. Когда усталость брала свое, стоило переброситься с ним взглядом или шуткой - и снова легко поднимались руки.
Как бы долог и утомителен ни был день, вечером они обязательно шли на реку, выбирали укромное место на берегу и слушали. Слушали, как перешептываются чуткие листья березы, как всплескивает резвящаяся рыба, как протяжно кричит тоскующий коростель. Тихий вечерний ветерок доносил сюда песни - то грустную "Рябину", то старую залихватскую студенческую "От зари до зари", неизвестно как дожившую до наших дней.
А когда надоедало слушать, они говорили. Валерий часами рассказывал содержание любимых книг, восторгался жертвенной любовью Ундины, Изольды, Франчески да Римини. Ольга заметила, что Валерий акцентирует внимание только на женской самоотверженной любви - то ли он полагал, что для женщины любовь - главный смысл жизни, и сознательно проповедовал это, то ли односторонне передавал содержание этих книг.
Дни летели для Ольги стремительно. Были девушки, которые жаловались, что время тянется медленно, что они чрезмерно устают, скучают по дому, по культурной жизни. Ольга сочувствовала им: "Бедняжки, была бы у них душа так заполнена, как моя, они не тяготились бы здесь".
Однажды с самого утра, едва студенты принялись за работу, зарядил дождь, временами переходивший в сильный ливень. Прекратился он только к вечеру. В наступившей тишине стало слышно, как играла река, разлившаяся, словно в половодье. Ольга предложила Валерию пойти побродить.
- Грязь месить? - попытался отговорить ее Валерий.
- А может, помесим немножко? Босичком. Как в детстве.
- У меня, Оленька, к грязи отношение особое. Я горожанин до мозга костей, привык ощущать под ногами тротуар.
- Скажите пожалуйста! И мальчишкой не бегал? А в армии, если придется? На каждом сапоге по полпуда…
Он все-таки разулся, закатал брюки, и они пошли к берегу, весело хлюпая по лужам, скользя по грязи.
Пряно пахло сырой землей и напоенными влагой степными травами. Река заметно поднялась, местами вышла из берегов, затопив низины и образовав множество заливчиков самых неожиданных очертаний. Быстро мчался мутный бурлящий поток, словно спешила пришлая вода выбраться из незнакомого ей русла. На прибрежных кустах осели водоросли, тина, солома. Громко перекликались растревоженные лягушки.
- Разгулялась наша тихоня… - удивленно сказал Валерий.
- Недаром ее Резвой назвали, - отозвалась Ольга.
Остановившись у крутой извилины, Ольга и Валерий с любопытством смотрели, как бешено вертелись в образовавшемся здесь пенящемся водовороте смытые где-то щепки и разлапистая ветка дерева.
Из-за реки донеслась песня - с дальнего участка возвращались домой рабочие совхоза.
- Здесь, пожалуй, сегодня не перейдут, - заметила Ольга. - Не пришлось бы им в обход, к мосту.
К берегу приблизилась девушка, опередившая свою бригаду на добрых полкилометра. Она озабоченно покачала головой, подоткнула подол юбки, обнажив загорелые колени, и вошла в воду.
Оступаясь на скользких камнях, она едва сделала несколько шагов, как оказалась по пояс в воде и остановилась в раздумье, но, увидев наблюдавшую за ней пару, решительно двинулась вперед. Вдруг она потеряла равновесие. Сильный поток, словно поджидавший свою жертву, подхватил ее и понес.
- Проскочит! - Валерию показалось, что течение пронесет девушку мимо опасного места.
Но внезапно ее повернуло, и она, истошно крича, беспомощно закружилась в водовороте.
Валерий быстро разделся и побежал вдоль берега вверх по течению реки. Ольга не сразу сообразила, что он собирается делать, но потом догадалась: доплыть к девушке напрямик было нельзя - его пронесло бы стороной.
Поток подхватил Валерия. Мгновение - и он уже в водовороте.
Ольга видела, как девушка судорожно обхватила руками шею Валерия, как он пытался разжать цепкие пальцы и при этом несколько раз погружался с головой в воду. Вконец обессилев, он закружился в водовороте вместе с утопающей и теперь уже сам судорожно хватал воздух.
В ужасе Ольга закричала, стала звать на помощь, но ей казалось, что голос ее, приглушенный слезами и шумом воды, терялся, и она заметалась из стороны в сторону.
К берегу, сбрасывая на ходу одежду, подбежали рабочие. Несколько мужчин прыгнули в воду. Один не справился с течением, и его стремительно понесло вниз, остальным удалось подплыть к утопающим. Они долго не могли разжать пальцы девушки, освободить Валерия, и Ольга боялась, что пучина затянет всех. Но мужчины оказались сильными, опытными пловцами и вскоре вернулись на берег со спасенными. Река была не широкая, и Ольга отчетливо видела: Валерий и девушка лежали недвижимо.
И в эти страшные минуты, когда ей показалось, что Валерий мертв, она поняла, что любит его, что такого горя не вынесет…
Но вот Валерий пошевелился, привстал, тряхнул головой, выливая из ушей воду. Ольга вскрикнула от радости и побежала вдоль берега, ища места, где можно было бы безопасно перейти реку, но, одумавшись, вернулась обратно. Валерий успокаивающе помахал ей рукой и принялся вместе с рабочими делать девушке искусственное дыхание.
Стемнело. Ольга уже с трудом различала, что происходит на том берегу. Несколько раз она окликала Валерия, тот отзывался, но как-то вяло, безрадостно, занятый своим делом.
Наконец девушку удалось привести в чувство. Ее подняли на руки и понесли.
Взяв одежду Валерия, Ольга тоже пошла к мосту.
…Студенты в этот вечер ничего не узнали о случившемся. Когда они стали укладываться спать, Ольга и Валерий выскользнули и уселись на скамье под старой осиной.
- Знаешь, Оленька, какая у меня была последняя мысль, когда терял сознание? - нарушил молчание Валерий.
Ольга вздрогнула, ощутив весь ужас пережитого.
- Говорят, в такие мгновения перед глазами проносится вся жизнь…
- Я пожалел, что не успел тебе сказать: люблю… Люблю. Ты бы только догадывалась об этом… - Валерий мягко привлек Ольгу к себе.
Не испытанное до сих пор волнение охватило Ольгу, часто и гулко заколотилось сердце.
- Я знала… Я ждала… - вырвалось у нее робкое полупризнание, но глаза досказали все.
4
В большом зале Дворца металлургов было многолюдно. Повестка дня закрытого партийного собрания необычна - отношение руководителей к кадрам. Вместо доклада - вступительное слово парторга ЦК.
Многие недоумевали: в самый разгар гитлеровского наступления на Сталинградском и Кавказском направлениях партком выдвигает почему-то не производственную задачу, а этический вопрос.
Гаевой сидел за столом и, казалось, просматривал тезисы, а на самом деле следил за аудиторией. Мелькало много знакомых лиц. В первом ряду Шатилов разговаривал с Пермяковым. У окна Макаров что-то рассказывал соседям, и, судя по тому, что те часто поглядывали на сцену, Гаевой предположил, что говорят о нем.
Избрали президиум. В его состав ввели и директора, который, однако, до сих пор не появился. Председатель предоставил слово Гаевому, и тот пошел к трибуне с маленьким листком в руках. Гаевой никогда не читал своих докладов, и если бы кто-нибудь заглянул на составленные им тезисы, то ничего бы в них не понял - против порядковых цифр стояли два-три слова.