- Н-да-а-а… - неопределенно протянул Макаров и потер висок. - Не завидую ни Кайгородову, ни директору, ни… тебе…
- Тогда помоги. Подумай, что можно сделать. И смотри на эту просьбу как на партийное задание.
- Не одному мне, наверное, дал такое задание?
- Не одному. Теперь о твоих делах. Ты ведь тоже топчешься на месте. Нарком обязал тебя увеличить выплавку стали до миллиона тонн, то есть в полтора раза, я ты поднял производство на несколько процентов и почил на лаврах.
- Печи больше не дают.
- Печи вообще не дают. Дают люди, а с ними работать нужно.
- Слишком общий совет.
Гаевой поднялся, подошел к окну, выходившему в цех.
Мимо прошел паровоз, подал к печам вагонетки с железным ломом. Рабочую площадку заволокло паром, потом пар рассеялся, вырисовались печи, открылось завалочное окно одной из них, и сноп ярчайшего света ударил в глаза. Гаевой зажмурился и отвернулся.
- Хорошо. Поговорим конкретнее, - сказал он. - Заметил ли ты, что даже лучшие наши сталевары только часть операций ведут образцово? Возьми, к примеру, Шатилова. Владеет искусством все время поддерживать в печи высокую температуру - он мастер теплового режима. А Пермяков - мастер шлакового режима: у него в печи всегда прекрасный шлак, активный, подвижной, хорошо передающий тепло металлу.
Макаров удивился. За короткий срок Гаевой в таких тонкостях сам разобраться не мог. Значит, подробно и по душам говорил с людьми.
- На тринадцатой печи, самой холодной в твоем цехе, - продолжал Гаевой, - работает сталевар Чечулин. Это художник по завалке. Так распределяет руду и известняк, что шихта легко плавится. А вот доводка плавки, полировка, как говорят цеховики, у него не получается. И хотя он далеко не из первых в цехе, а на этой печи самые высокие показатели у него. Вот бы старым сталеварам взаимно подучить друг друга да заодно передать свой опыт Смирнову. Он так тянется к знаниям. В первую ночь, как приехал, в общежитии ночевал у Шатилова и Бурого. Сначала я ребятам спать не давал, потом они мне. Все выложили. Бурой на всех и на все жаловался. Характер уж такой беспокойный. Да еще пьет. Но здравого смысла парняга не лишен. И знаешь, что в нем привлекает? Болеет больше за других, чем за себя…
Снова мимо окон прошел паровоз, увозя вереницу порожних вагонеток, снова все заволокло дымной пеленой. Дверь открылась, и в кабинет неуверенно шагнул старик в овчинном полушубке и меховой шапке.
Гаевой не сразу узнал донецкого каменщика.
- Дмитрюк! Дед Мороз! - Парторг пошел ему на встречу.
Дмитрюк обнял Гаевого, коснулся сухими, потрескавшимися губами его щеки.
- В Донбассе мы с тобой таких родственных чувств не выказывали, - пошутил Гаевой. - Где бороду и усы потерял?
- Ох, Григорий Андреевич, такое пережили, что… все родственниками сделались. - Старик снял меховую шапку, поискал глазами, куда бы деть ее, и бросил на стул. - Борода во время эвакуации сгорела. В эшелоне. Пожар тушил. А на горелой земле, сами знаете, и бурьян плохо растет. - Дмитрюк провел рукой по щеке, где на обожженной коже неровными кустиками топорщились седые волосы.
Гаевой придвинул старику стул, сел рядом.
- Здоровье как? По-прежнему ревматизм мучает?
- Какой там ревматизм! - отмахнулся Дмитрюк. - И в помине не осталось. Бухгалтершу нашу помните? Ее то в Москву лечить возили, то на курорт, а теперь подхватит полмешка картошки на базаре и тащит до самого дома без передышки. У многих болячки прошли. Вот души у людей болят, это верно…
- Сыновья пишут?
- От старшего получил недавно, а от Славки… никаких вестей. Ума не приложу, что с ним. В один полк с нашим парторгом Матвиенко пошел. Тот прислал письмо, а мой - нет. - Последние слова Дмитрюк произнес задумчиво и как-то машинально - должно быть, вспомнилось что-то хорошо запечатлевшееся из короткой Славкиной жизни.
- Как жена Матвиенко?
- В спеццехе снаряды точит. Стахановка. Зарабатывает порядком. И с детьми уладилось - в садик ходят. Вести какие с той стороны есть?
- Вестей немного, - неохотно ответил Гаевой. - Пустить завод наши люди гитлеровцам не дают. Но не все оказались нашими. Вот и Крайнев работает у них начальником механического цеха.
- Не может быть!.. - ужаснулся Дмитрюк и даже пригнулся, как от приступа боли.
- Сведения точные.
- Думаю, что Крайнев работает на нас, - сказал Макаров.
- Возможно. Вернемся в Донбасс - разберемся. Хотел бы этому верить. Тяжело ошибаться в людях.
Дмитрюк медленно, как бы проверяя каждое свое слово, проговорил:
- А я верил Сергею Петровичу, и сейчас большое сомнение меня берет - так ли это. Постреленок его небось по родителям скучает?
- По нескольку раз на день спрашивает. И о вас, Ананий Михайлович, не забывает. Все пристает: "Куда делся Дед Мороз, что мне в эшелоне молоко носил?"
- Скажите Вадимке, что завтра Дед Мороз придет и гостинца принесет.
- Где работаешь, Михалыч? - обратился Гаевой к Дмитрюку.
- На эвакопункте, - мрачно ответил Дмитрюк. - Директорша наша, Ротиха, там шефствует. Я у нее вроде первого подручного. Только пришел на завод проситься.
- Не ужился?
- Боже упаси! Она человек душевный. Скучаю по работенке своей.
- На коксовые печи контролером пойдешь?
- Не работал на них, Григорий Андреевич. Но подумаю. Все одно кладка кирпичная - что здесь, что там.
- Если надумаешь, заходи ко мне в партком. - И неожиданно Гаевой спросил: - Метр у тебя какой: деревянный или железный?
Дмитрюк машинально отстегнул пуговицу своего полушубка, потом спохватился, застегнул и, нахлобучив на глаза шапку, лукаво посмотрел на Гаевого.
- Ишь что вспомнили, - добродушно пробурчал он. - С тех пор деревянный…
Когда Дмитрюк ушел, Макаров вопросительно посмотрел на Гаевого.
- Не знаешь? - улыбнулся парторг. - До тебя это еще было. Сломался, у старика деревянный складной метр. Он приобрел новый, топкий, металлический, и на ремонте с непривычки ошибся: не заметил, как подвернулось одно звено. Отложил от оси печи раз налево, раз направо - и… не по метру, а по девяносто сантиметров. Выложили воздушное окно, а наутро обнаружили: одно окно больше, другое - меньше. Пришлось кладку ломать. Начальник цеха хотел тогда выгнать старика, но директор не позволил. Только с той поры как встретит - непременно спрашивает: "Дед, какой метр? Деревянный? Покажи". Дошло до того, что, завидев директора, Дмитрюк сам, без напоминания, вытащит метр и покажет.
Гаевой протянул руку.
- Так как насчет взаимного обучения? Подумаешь?
Удивительно обманчиво лицо Макарова. Всегда добродушное, мирное, немного меланхоличное, и не разберешь, что он думает, согласен он с тобой или не согласен. Первое время знакомства Гаевому он казался тугодумом, инертным человеком, которого ничем не проймешь. И даже сейчас он решил, что весь этот разговор прошел мимо Макарова.
- Обязательно. Мысль хорошая, - произнес Василий Николаевич таким тоном, будто уже давно составил свое мнение.
- Секретарем парторганизации Пермяков избран?
- К сожалению. Мастера теряю, а как партийный работник он… - Макаров покачал головой.
- Но его уважают.
- Это, конечно, необходимо, однако недостаточно.
- Не беда, поможем. Под личное наблюдение возьму. А пока примитесь с ним за взаимное обучение.
И вот Макаров собрал актив сталеваров. У его стола сидели Шатилов и Пермяков. На стуле у стены ерзал непоседливый Смирнов и не сводил с начальника горящих глаз. У другой стены, насупившись, стоял сухопарый, сутулый, с постной физиономией Кузьма Чечулин. Две глубокие морщины, прорезая его лоб, спускались на виски. Длинный крючковатый нос чуть ли не касался губы и резко выделялся на маленьком лице.
Макаров посоветовал сталеварам провести несколько плавок вместе и поучить друг друга лучшим методам работы.
- Я этих богов ничему учить не собираюсь. Ничему, - неожиданно гневно выпалил Чечулин. - И так отстал от них. Заперли на дохлую печь, сиди сиднем. Поработаем вместе - они еще дальше уйдут, а меня вовсе засмеют. А с Пермяковым я на одну скамью не сяду, не то что на одной печи работать. - И, ни на кого не глядя, Чечулин вышел из кабинета, втайне радуясь тому, что решился на такую несвойственную его замкнутому характеру откровенность.
- За что он злится на вас, Иван Петрович? - спросил Макаров.
Пермяков засмеялся.
- Да он на всех злится. А на меня особо… Смолоду не ладим. За моей женкой ухаживал, когда она еще мне женкой не была, да я помешал. Потом дважды женился, и оба раза неудачно. Может, оттого и характер испортился. Надо, Василий Николаевич, прямо сказать: то, что вы хотите, не так просто.
- Почему?
- Душу щедрую иметь нужно. Навыками, приемами, которые годами приобретались, не всякий разбрасываться станет, - на, мол, пользуйся. Иному деньги отдать легче.
- А вы как?
- Да и я, пока мастером не стал, не со всеми делился. Вот такому, как Шатилов, с радостью все выкладывал. А вообще душу свою привык на замке держать. Присмотрюсь, бывало, - если человек стоящий - пускаю: заезжай! Так что с вашим методом погодим малость. Я с людьми работенку проведу по партийной линии.
- Ладно. Вы по своей линии проведите, а я - по своей, и эти линии у нас в одной точке сойдутся, - заключил Макаров и попросил Смирнова задержаться в кабинете.
- Завтра к Шатилову на печь пойдешь, - сказал он, когда остались вдвоем.
- Не хочу я, как беспризорный, с печи на печь бегать. Привык к своей.
- Через три-четыре дня - к Чечулину.
- К этому бирюку, хоть убейте, не пойду.
- А там на самостоятельную работу поставлю. Сталеваром.
Смирнов оживился:
- За это спасибо.
- Садись и слушай. Ты учился у Пермякова и только его приемами овладел. Присмотрись еще к Шатилову, к Чечулину - тоже есть чему поучиться. Так ты усвоишь лучшие навыки разных сталеваров. Понял?
- Еще как понял, Василий Николаевич!
- Не подведи, - предупредил Макаров. - Твоя задача - в первую же декаду самостоятельной работы выйти на первое место. Тогда мне легче будет со стариками совладать.
…В запальчивости обычно сдержанного Чечулина Макаров уловил справедливую обиду, и ему захотелось, не откладывая в долгий ящик, выяснить причину ее.
- Как вы оцениваете Чечулина? - спросил Василии Николаевич Пермякова, отыскав его на рабочей площадке.
- Невысоко. Туповат.
- Давно на тринадцатой работает?
- Два года. Со дня ее пуска.
- Ну, знаете, за два года на этой печи и впрямь отупеешь. Завтра переведите на седьмую.
- Василий Николаевич, да он свод сожжет!
- Если он действительно туп, то это сразу же обнаружится. Но ведь может быть наоборот: держим хорошего сталевара на дрянной печи, деквалифицируем его и озлобляем. Только сделайте это будто по своей инициативе. Тогда ваши отношения сразу улучшатся.
4
Гаевой предпочел бы иметь во втором мартене другого секретаря парторганизации, моложе, напористее, грамотнее. Пермякова ценили как старого производственника, уважали за справедливость, требовательность. Но на партийной работе он никогда не был, и кто знает, как он с ней справится.
Парторг вызвал Пермякова.
- Так с чего начнете, Иван Петрович? - спросил он, хотя был уверен, что Пермяков увильнет от ответа, может быть, скажет: "Это уж ваше дело меня направить" - и потребует инструктажа.
- Начну с незаполненных клеточек. Вот Менделеев открыл периодическую систему, а много клеточек еще свободных. Долг ученых заполнить их. И с общественной работой так. Есть у нас своя система, но в ней еще много пустот, все больше зады повторяем. И я так думаю: каждый из нас должен хоть одну клеточку заполнить.
- Каким образом?
- Дружбы у нас в коллективе не хватает. Мы на людских отношениях ежедневно теряем десятки тонн. Вот Шатилов рассказывал, как на фронте дружат. Кровью делятся, жизнь друг за друга отдают. А у нас этой спайки нету. Такую дружбу и надо насаждать.
- Правильно. А подробнее?
- Ну, пока только клеточка обозначена и буква "Д" поставлена. Буду думать.
- Я бы на вашем месте с соревнования начал. Оно и людей сплачивает, и критику развивает. Смотрел я протоколы ваших партийных собраний. Говорят люди о руде, о чугуне, газе, а не о тех, кто добывает руду, плавит чугун, поставляет коксовальный газ. Разговоры "вообще". А критика без фамилий - все равно что стрельба без прицела. Одна видимость. Никого не задевает. Критика, дорогой Иван Петрович, должна возбуждать чувство злости.
- Злости? - удивился Пермяков.
- Вы же как-то сами говорили на партсобрании, что злость на фашистов заставила вас лучше работать. Говорили?
- Было такое, - согласился Пермяков. - Так то на фашистов…
- Есть еще одна хорошая злость, и вы о ней знаете, - злость на себя. Если критикуемый злится на того, кто его в оборот взял, - дела не будет. А вот если он на себя разозлится, на свои промахи, - это полезно.
- А-а-а… - протянул Пермяков. - Дошло. Но ведь не каждый способен на такую злость. Многие считают себя безгрешными. Попробуй такого ковырни, - при этом он сделал выразительный жест большим пальцем руки, будто и впрямь ковырнул кого-то, - и пользы не будет, и неприятностей не оберешься.
Гаевой стал рассказывать, как он в свое время начинал партийную работу в цехе, в чем ошибался. Не сразу понял, что критику порой зажимают не грубо, а исподволь - просто не обращают на нее никакого внимания, и это отбивает всякое желание критиковать, что руководитель, будь он семи пядей во лбу, все равно в подсказке нуждается: не может он видеть лучше, чем коллектив в тысячу пар глаз.
Пермяков согласно кивал головой, иногда задумывался, пряча под мохнатыми бровями цепкие глаза, словно взвешивал сказанное.
- Ну что ж, Григорий Андреевич, - проговорил он, - раз выбрали - отступать мне некуда. Может, и потяну, если помогать будете. Только я от печей не уйду. Я мастер, и квалификации своей терять не собираюсь. В секретарях я могу походить, походить… и выгонят. А мастер всегда при деле. Знаете, металл - он хитрый! Ты от него отошел, а он - от тебя. И начинай потом учиться чуть ли не сызнова.
Как ни уговаривал Гаевой Пермякова, тот настоял на своем: секретарем будет, но и в смене останется.
5
Теперь Смирнов возвращался в общежитие только ночью. После смены оставался у какой-нибудь печи, жадно следил за работой сталевара и с каждым днем все более убеждался, что только сейчас начинает понимать, как надо варить сталь и как далеки Шатилов и Пермяков от совершенства.
…Попробуйте заснуть, если вам завтра исполняется двадцать лет и вы впервые должны получить в подарок огромный, умный, мощный агрегат - мартеновскую печь, и получить не на время, не для испытания ваших способностей, а для постоянной самостоятельной работы.
Смирнов не мог заснуть в эту ночь. В голове у него все смешалось так же, как два года назад перед экзаменами в ремесленном училище. Тогда ему казалось, что он ничего не помнит, ничего не знает. А вышел к доске - и ответил на все вопросы, радуя членов экзаменационной комиссии точностью формулировок и твердыми знаниями.
Изучать сталеплавильное дело Ваня Смирнов начал неохотно. При распределении учеников по специальностям комиссия зачислила этого рослого, крепкого юношу в группу подготовки сталеваров. Смирнов упорно возражал, заявляя, что хочет быть только механиком.
Но тут директор училища организовал экскурсию на место будущей работы.
Войдя в цех, Смирнов остановился изумленный. Он увидел длинный ряд печей, больших, как пятиоконный дом правления родного колхоза. Окна печей открывались, и лучи света, то белого, похожего на электрический, то желтого, как от керосиновой лампы, заливали площадку и трепетали на ней. Освещенные пламенем, быстро двигались люди.
Затрещал звонок, и какая-то неподвижно стоявшая до сих пор громоздкая машина легко потащила по рельсам вдоль площадки поезд вагонеток с железными ящиками. Сбоку появился паровоз и, пронзительно свистя, увез вагонетки. Из проема в стене вынырнул электровоз, управляемый молоденькой девушкой в малиновой косынке, завязанной ушками на затылке, за ним - огромный ковш на колесах, потом второй, третий. Снова откуда-то сверху послышался звонок. Смирнов поднял голову - и увидел мост: он поплыл в воздухе над печами, машинами, ковшами, медленно спуская большие, в два человеческих роста, крюки.
- Заливочный кран, - пояснил преподаватель училища, проследив за взглядом Смирнова. - Жидкий чугун в печи заливает.
Крюки крана остановились у ковша, подхватили его ("как руками", - отметил Смирнов) и понесли в глубь цеха.
Паровоз пригнал вагонетки, поставил против печи. Железные ящики (преподаватель назвал их мульдами) теперь были наполнены металлическим ломом. Машина подъехала к вагонеткам и, захватывая хоботом мульды, быстро вводила их в окна печи, опрокидывала там и ставила обратно порожними.
Взглянув в окно другой мартеновской печи, Смирнов увидел бурно кипевшее огненное озеро. Рассыпанное по нему косматое пламя, казавшееся белым даже сквозь синие очки, жадно лизало поверхность плавки.
Ребята залезли через завалочные окна в остановленную на ремонт печь. Головы их были как раз на уровне порогов окон, и, только приподнявшись на носки, можно было выглянуть наружу.
- А металл прямо на кирпиче плавится? - спросил кто-то.
Преподаватель объяснил, что металл во время плавления с кирпичом не соприкасается - кирпич прикрыт толстым слоем спекшегося магнезитового порошка. Этот слой называется подиной.
Сначала Смирнов думал, что печь - только то кирпичное помещение, в котором они побывали, но, спустившись под рабочую площадку, обнаружил: она еще метров на восемь уходит под землю.
Парнишка мысленно вытащил печь из земли и поставил на площади рядом с четырехэтажным зданием училища. "Пожалуй, выше здания". И мысль о том, что когда-нибудь он будет управлять ею, показалась очень заманчивой. Смущало только одно: сталевары - люди солидные, пожилые, сколько же лет потребуется, чтобы узнать все, что знают они? Но и это сомнение быстро рассеялось. На одной из печей работала молодежная бригада, и Смирнов увидел сталевара всего лет на пять старше себя.
Преподаватель повел ребят поглядеть на выпуск плавки. Когда из печи вырвалась струя расплавленной стали и, разбрасывая каскады ослепительно ярких брызг, ринулась в ковш, Смирнов испытал трепет.
"Буду сталеваром", - решил он.
За два года, проведенные в училище, Смирнов перечитал все, что нашлось в библиотеке о полюбившемся ему деле, и знал значительно больше своих товарищей.
Попав в бригаду Пермякова, он быстро привязался к старику, разгадав под суровой внешностью добрую душу, и расположил того к себе старанием и любознательностью.
Сегодня он шел в цех, ощущая непонятную слабость в ногах и тяжесть в голове. Более всего угнетала молодого сталевара боязнь подвести Макарова, не оправдать его доверия.
Но все это прошло, как только Смирнов принял печь. Он быстро восстановил в памяти четкий план действий, разработанный до мелочей в последние дни.
Макаров заставил Смирнова принять порожнюю печь и работать до выпуска плавки.
К большому удивлению бригады, Смирнов влез на завалочную машину, стал позади машиниста и, следя за каждой мульдой, подаваемой в печь, указывал, куда и как ее валить. Так руководил завалкой только Чечулин.