- Поверьте, товарищ Гаевой, если у меня теперь не выйдет, то ни у кого на заводе не выйдет.
- Верю. Мне Первухин сказал, что вы бог в этом деле.
- Первухин?
- Ну я же не выдумал.
- Вот чертов старик! А в лицо одни пакости говорит. Да какие!..
8
Не думал Макаров, что жена его станет хорошим токарем. Последнее время ее фамилия все чаще появлялась на доске Почета. Возвращалась она домой усталая, но радостная, приносила в комнату запах машинного масла и металла, много говорила о цехе, о станке, о резцах, об угле резания, о мастерах и подругах по труду. Во всем ее облике, в манере держаться, в движениях появилась какая-то не свойственная ей до сих пор уверенность и деловитость. Как много дает человеку умение создавать своими руками реальные, ощутимые, весомые предметы, которые можно замерить, сосчитать, взвесить!
Был выходной день. Вадимку увела старушка соседка на прогулку вместе со своим внуком. Елена еще подремала немного, потом накинула махровый халат и, встав перед небольшим зеркалом, принялась расчесывать волосы. Подумала: "Поредели, а ведь еще недавно с ними трудно было совладать".
В дверь постучали.
Решив, что это хозяйка квартиры, Елена ответила гостеприимно-протяжным "да-а", но услышала за спиной скрип мужских сапог. Она откинула волосы, оглянулась и вдруг вскрикнула, не веря своим глазам:
- Сергей Петрович! Вы?
Крайнев схватил руку Елены, прижался к ней губами.
- Лена, милая… Спасибо вам за сына, спасибо!.. Вадимка где? В садике?
- Нет. Гуляет. Скоро придет. И Вася приедет завтракать.
Елена приникла к полушубку Крайнева и заплакала, но быстро взяла себя в руки, вытерла слезы, улыбнулась уголками губ и стала рассматривать Сергея Петровича. Заметила шрам на виске, редкие сединки и какую-то жесткость во взгляде.
- А вы такая же, - понял ее Сергей Петрович, - только глаза… грустные.
Елена молча кивнула. Крайнев снял полушубок, не торопясь повесил на вешалку.
Подумав, что скоро придется расстаться с Вадимкой, которого отвоевала у смерти и к которому привыкла, как к сыну, Елена сказала, подходя к Крайневу:
- Простите, Сергей Петрович, что я так сразу, но… не забирайте пока мальчика. Поймите: не могу… У нас скоро будет свой…. Вот тогда… Хорошо?
У Крайнева заблестели глаза и, чтобы скрыть волнение, он мерно зашагал по комнате, Елена с трепетом ждала его ответа.
- Не заберу, - пообещал он.
Елена вздохнула с перехватом, как ребенок, утешившийся после долгого плача, и чуть слышно, одними губами сказала:
- Спасибо…
У подъезда дома остановилась машина, хлопнула дверка.
- Вася приехал.
Макаров вошел в комнату, остановился на миг у порога и бросился целовать Крайнева.
- Что ж ты молчал целый месяц? Душу вымотал, - упрекнул он. - Из госпиталя?
- А я почему ничего не знала? - с обидой в голосе спросила Елена.
- Это я просил ничего не говорить. А замолк потому, что считал: вот-вот у вас буду. Полтора месяца со дня на день врачи откладывали выписку, - выручил Макарова Крайнев.
- Ну и молодец ты, Сергей! Верил тебе, но выдержки такой не ожидал. Ты же, чертяка, взрывчатый.
- Был, - возразил ему Крайнев.
В коридоре послышались мелкие торопливые шажки. В приоткрытую дверь заглянул Вадимка, крикнул "папочка!" и замер: должно быть, показалось, что ошибся.
Сергей Петрович схватил сына на руки, прижал к себе и долго целовал его раскрасневшееся от мороза и радости личико.
…Наступили ранние зимние сумерки, а Крайнев, не упуская ни малейшей подробности, рассказывал Макаровым обо всем, что с ним произошло. Вадимка заснул на руках у отца - его так и не удалось уложить в кроватку. Как только Сергей Петрович пытался это сделать, мальчик просыпался и цепко хватал его за рукав гимнастерки.
- Пора вам отдыхать, Сережа, - предложила Елена. - Привыкайте. Жить у нас будете - Вадимка не отпустит. Завтра койку сюда поставим и заживем все вместе. Да, да, не мудрите.
- Сколько ж ты высидишь без дела? - усмехнулся Макаров, хорошо знавший деятельную натуру Крайнева.
- Дня два. Потом начну делать рабочие чертежи головки мартеновской печи своей конструкции. Довезли чертежи, Лена?
- Конечно!
- Спасибо за все, родные!..
9
Свиридов сам позвонил Гаевому:
- Ваше задание выполнено. По расчету получается. Необходимо испытать, но без распоряжения директора не могу.
Поблагодарив калибровщика, парторг тотчас отправился к Ротову.
Ротов разговаривал по телефону.
- У тебя срочное дело? - спросил он Гаевого, кладя трубку.
- Срочное.
- Давай. Так и быть.
Гаевого покоробил тон, каким были сказаны эти слова. После того как парторга не оказалось среди награжденных, Ротов разговаривал с ним с подчеркнутой снисходительностью. Он не знал, что Гаевой сам просил секретаря ЦК вычеркнуть его из списка представленных к награде, считая, что год работы на заводе не дает ему права на орден.
- Разговор с полковником о новом профиле помнишь? - спросил Гаевой.
Директор нахмурился и отвел глаза.
- Эта тема уже исчерпана, - сказал он. - Я и ему и наркомату ответил, что прокатать не удастся.
- Нет, не исчерпана. На танковом заводе обработка нашего квадрата - самое узкое место.
- А ты что, на танковый перешел работать? - не преминул съязвить Ротов.
- Так ты не можешь или не хочешь прокатать?
- Не могу. Не освоим, - раздражаясь, заявил директор.
Парторг затянулся, медленно выпустил жиденький дымок. Его спокойствие не понравилось Ротову. "Начал планомерную осаду", - понял он.
- Какого ты мнения о Свиридове? - спросил Гаевой.
- Знающий, - нехотя отозвался Ротов, всем своим видом подчеркивая, что он не намерен заниматься праздными разговорами.
- Скромная оценка для такого работника. - Гаевой снова затянулся. - Так вот. Свиридов сделал вторичный расчет калибровки. Говорит - удачно. При первом расчете он ошибся.
- Ерунда. На бумаге все получается.
Гаевой дружелюбно улыбнулся.
- Давай проверим, попробуем. Я знаю, что это снизит выполнение плана по стану, но людям поможет.
Ротов вспомнил полковника, резко бросившего ему в лицо: "Будете катать!" - и свои телеграммы: "Прокатать не можем". Что о нем скажут в наркомате? И что будет с планом на стане?
- Это нелепая трата времени и средств, - категорически заявил он и, взглянув на часы, встал.
Гаевой не тронулся с места.
- Ты меня прости, но я Свиридову верю в этом больше, чем тебе.
- Ты вообще всем веришь больше, чем мне. - Ротов позвонил в гараж: - Машину.
- Безусловно, - согласился Гаевой. - Всем вместе верю больше. Так, может быть, подумаешь?
- Думал уже, - отрезал Ротов, наливаясь гневом, - и больше думать не собираюсь. - Он положил в карман папиросы, спички.
- Самолет никуда не отправил?
- В ЦК полетишь? К наркому? Хватит уже, налетался.
- Да не бесись! Хотел слетать с тобой на танковый. Убедился бы сам, какое там положение.
Ротов сделал решительный жест рукой.
- Никуда не полечу. У меня на своем заводе дел по горло.
Парторг грустно посмотрел на него, вздохнул.
- Что же, тогда приходи завтра на партком. Обмозгуем сообща.
- Заставить хочешь? Не выйдет! - запальчиво произнес Ротов.
- Не знаю, - устало отозвался парторг. - Там посмотрим. А вот это почитай на досуге, - он сунул Ротову в карман пиджака письмо строгальщика, полученное Первухиным.
Вопрос о помощи танковому заводу стоял на повестке дня первым, но Гаевой вынужден был перевести его на конец заседания, а потом снять совсем, потому что директор так и не пришел - уехал на известковые карьеры. Покончив с текущими делами, Гаевой отпустил членов парткома. Остались только приглашенные - Первухин, Свиридов и Мокшин.
- Так будете что-нибудь делать, товарищ парторг? Время идет, а мы - ни с места, - возмущался вальцовщик. - Кто в лес, кто по дрова…
- Завтра снова соберемся, - испытывая чувство неловкости, угрюмо ответил Гаевой и подумал: "Завтра, быть может, повторится то же самое".
- Все можно иначе сделать, без проволочек. Вот главный инженер - может приказать начальнику вальцетокарной изготовить валки, вот калибровщик - он сам знает, что ему надо делать, а вот, - Первухин ткнул пальцем себе в грудь, - вальцовщик, и не из последних. Моя бригада решила, не нарушая графика работы цеха, по ремонтным дням осваивать этот профиль.
Гаевой взглянул на Мокшина - тот недовольно поморщился.
- Не стоило бы обходить директора, - сумрачно сказал Мокшин и снял очки. - Распоряжение должно исходить от него.
Первухин заерзал на стуле, хотел что-то сказать, но удержался: видимо, решил послушать, что будет дальше.
- Но директор отказался дать такое распоряжение. А танковому заводу помочь нужно в кратчайший срок, - настаивал Гаевой.
Мокшин подумал и тут же вызвал начальника вальцетокарной.
Огромная машина с грохотом дробила стальными челюстями известняк. Казалось, она привлекла все внимание директора, который стоял, опершись на дрожавший барьер.
Но Ротов не видел ни камнедробилки, ни начальника известковых карьеров, несколько раз проходившего мимо него в надежде, что директор заметит и заговорит, - мысли его были заняты другим. "С мнением Свиридова нельзя не считаться - непревзойденный калибровщик. Но когда он ошибся? Сказав "нет" или сказав "да"? Вероятно, все же в первый раз. Значит профиль прокатать можно. Ох, и подвел, шельмец! Теперь уже Гаевой не отступится".
Ротов невольно нащупал в кармане письмо строгальщика с танкового завода и только сейчас представил себе с полной ясностью, что творится там. Работают по двенадцать часов без выходных и то не успевают. Вспомнил измученного майора, заснувшего в кабинете. "Придется осваивать профиль, - решил он. - Если не удастся - шкуру сниму со Свиридова, чтобы не мутил воду. А если получится?.."
Резко отодвинувшись от барьера, Ротов зашагал по площадке. "Если получится… тогда срам. Перед всеми в дураках окажусь. И в каких! Всем клялся: "Невозможно, сам проверял, сам подсчитывал". Ну, посмотрим еще, кто окажется прав".
Он прошел в будку дежурных мастеров, вызвал к телефону начальника вальцетокарной мастерской и приказал ночью приступить к изготовлению валков по калибровке Свиридова, пообещав премию, если задание будет выполнено досрочно.
Начальник вальцетокарной был человек с тактом. Он не сказал, что такое распоряжение уже получил от главного инженера.
Свалив с плеч тяжелый груз, просветлевший Ротов уже с иным настроением прошелся по площадке, тепло поздоровался с начальником карьеров, похвалил за работу, пожелал дальнейших успехов и уехал, оставив того в полном недоумении.
В ремонтный день бригада Первухина, выйдя на смену, быстро сняла валки на стане и установила новые с калибровкой Свиридова.
Когда раскаленная полоса металла легла на плиты, Свиридову показалось, что профиль удался, но, присмотревшись, он увидел: сложная гребенка, напоминающая своей конфигурацией хвост ласточки, не вышла. Калибровщик, однако, не унывал.
- Еще пересчитаю, валки переточим и в следующую субботу снова попробуем, - ободряюще сказал он Первухину.
Но и при вторичном испытании Свиридова снова постигла неудача. Гребенка получалась, но полосу гнуло вверх, вело в сторону, и она выходила из валков искореженной.
Первухин с остервенением бросил на чугунные плиты пола свою шапку, но тут же поднял ее, надел на голову, не отряхнув от пыли.
Директор, присутствовавший на испытании, взглянул на Свиридова - на лице ни тени смущения.
Калибровщик попросил подручного прокатать еще несколько заготовок, а сам, не отрываясь, следил за поведением металла.
Когда плиты перед станом покрылись гнутыми, как гигантские штопоры, полосами, Свиридов поднял руку.
- Довольно! - И подошел к Ротову. - Приходите в следующую субботу, посмотрите, как пойдет.
Ротов метнул на него возмущенный взгляд.
- В субботу? Да вы в своем уме! На танковом люди по полсуток работают, а вы еще неделю тянуть думаете! Сегодня же переточить валки, завтра снова пробуйте.
Возражения начальника цеха, которому не хотелось снизить выполнение плана из-за опытов, Ротов выслушать отказался.
На испытания нового профиля Гаевой не ходил, однако обо всем, что делалось на стане, знал от Первухина. Вальцовщик жаловался то на начальника вальцетокарной мастерской, который якобы медленно вытачивал валки, то на Свиридова.
- Нарочно сделал такую калибровку, чтобы доказать правильность своего первого заключения. Почему-то у него все остальные профили с первого раза выходят, а сейчас в третий раз валки перетачивать будут! - возмущался он. - И почему вы, товарищ парторг, на этот саботаж сквозь пальцы смотрите?
Он так разбушевался, что Гаевой был вынужден выпроводить его из кабинета, посоветовав отоспаться.
- Не могу спать, - огрызнулся Первухин. - Связался с этим профилем, будь он трижды неладен! Не дает он мне покоя.
В понедельник Свиридов, измученный, но счастливый, пришел в партком, положил на стол кусок еще не остывшего металла.
- Вот он каков в натуре, полюбуйтесь на этот срез, - с гордостью произнес Свиридов и со многими техническими подробностями, одному ему понятными, принялся рассказывать обо всех перипетиях, связанных с освоением нового профиля.
Гаевой разделял с ним и радость и гордость.
10
С утра Бурой приставал к Макарову с просьбой уделить ему десять минут для душевного разговора. Но в этот день почти все плавки были скоростными, Макаров помогал начальнику смены и не мог урвать времени для беседы.
Бурой терпеливо ходил за Макаровым весь день, отсидел на рапорте, переждал, пока Василий Николаевич провел совещание своих помощников, и ввалился к нему в кабинет.
Сняв котиковую шапку, положив на диван шубу с шалевым воротником, Бурой присел на стул и застыл в скромной позе просителя.
- Что ж, поговорим, - поторопил его Василий Николаевич с плохо скрытым недовольством - он не любил этого бесшабашного, забубенного парня.
- Разговор у меня не очень длинный, и зря вы меня целый день мариновали.
- А ты видел, что в цехе делается?
- Видел. Не тем занимаетесь, Василий Николаевич, - резонерским тоном произнес Бурой. - Вы главный в цехе, а главный должен делать только то, чего рядовые не умеют.
В словах Бурого была доля правды. Макаров действительно провел весь день с начальником смены. Три большегрузные печи очень усложняли работу. Каждая из них требовала двух ковшей вместо одного, двух кранов, двух составов с изложницами, а Макаров принадлежал к тому типу руководителей, которые любят в трудную минуту помочь сменному персоналу, стараются оградить от ошибок. Это он считал гораздо более правильным, чем стоять в стороне от оперативной работы и только потом, когда уже сделаны упущения, находить виновников и наказывать их.
- Весь твой душевный разговор? - желчно спросил он Бурого.
- Нет, просто к слову пришлось. Я хочу о другом, о Шатилове. - И Бурой подробно, не скупясь на краски, рассказал о неудачной любви сталевара к дочери Пермякова, о свадьбе, которая и явилась причиной поджога.
- За взыскание Василий не обижается. Если бы даже на мусор послали, в обиде не был бы. Но за что вы его все время допекаете? - распинался за товарища Бурой. - Раньше, бывало, и поговорите с ним, а теперь придете на печь, поздороваетесь, свод посмотрите - и дальше. Он как очумелый домой приходит. Ему уже и триногеометрия на ум не идет.
- Три-го-но-метрия, - поправил Макаров.
- А, шут с ней. Какая разница? Знаете, Василий Николаевич, все мы понимаем долг перед Родиной, и перед правительством, и перед начальником цеха. Но правительство - оно далеко, а начальник цеха рядом, и, если ты его любишь, - ох, как на душе скребет, когда неприятность сотворишь! Это очень по сердцу бьет, особенно таких, как Василий. Меня матюком не прошибить, я к ним привык, в этом искусстве сам силен, а Василий другой, на него не так посмотри - он чувствует.
- Чувствует, а жжет, - не сдавался Макаров.
- Так он из-за другого чувства оплошал, - распаляясь, говорил Бурой. - У нас к девчатам отношение разное. От меня если какая уйдет, я к другой пойду. Сейчас нашему брату раздолье - девок хоть пруд пруди. На парней спрос. Я после пол-литра аварию могу сделать, потому перед работой даже в праздник не пью, а из-за девчонки - ни-ни, да еще из-за такой, как пермяковская. Лицо красивое, верно, но худенькая, как тростиночка. Прижмешь - хрустнет, пополам переломится. Нет у Василия правильного понятия насчет женской красоты, а вот полюбил и держится одной. Это понимать нужно. Василий Николаевич. Это со всяким бывает. И я любил, да обжегся. - Он расстегнул рубаху, и на волосатой груди Макаров увидел цветную татуировку: сердце, пронзенное стрелой, обильно струящаяся кровь и слова: "Знал измену". - Верите, Василий Николаевич, плакал тогда. А потом решил: нехай лучше они от меня плачут…
- И неправильно решил. Не все…
- А я теперь никакой верить не могу, - оборвал Макарова Бурой и, схватив шапку и шубу, выскочил из кабинета.
Макаров успел заметить выступившие у него слезы.
На другой день Макаров вызвал к себе Шатилова. Тот вошел и сел, опустив глаза.
- Значит, не любит она тебя? - неожиданно спросил Василий Николаевич.
- Угу, - подтвердил сталевар, изумившись осведомленности начальника.
- Нечего тому богу молиться, который не милует. Бурой говорил…
- Бурой легко живет, по принципу: люби, покамест любится.
- И ты легко живешь, - сказал Макаров и серьезно взглянул на удивленного Шатилова. - Сталеваришь, а пора бы уже мастером быть.
Макаров давно собирался поставить Шатилова мастером. Сталевар не уступал своего первенства, и его авторитет упрочился, но поджог разрушил все планы. Неудобно было повышать человека после взыскания. Теперь же, когда причина проступка Шатилова стала ясной, можно было простить ему. К тому же Макаров убедился, что в цехе отнеслись к Шатилову с сочувствием, какое обычно вызывает в людях промах безупречного работника.
- Какой я мастер после такого поджога? - Василий горестно усмехнулся. - И не хочу я мастеровать.
- Почему?
- А потому, что о роли мастера мы забываем, Василий Николаевич. Вот Пермяков пока сталеваром работал - и газеты о нем кричали, и на Доске почета был. А стал мастером - и словно исчез с горизонта, никто о нем ничего не знает. Что он - хуже стал? Нет. Молодых учит. Какая-то неувязка у нас с мастерами. Когда я зарплату получаю, невольно от него расчетную книжку прячу. Стыдно мне: сталевар, а зарабатываю больше. У меня и почет и заработки, а у него ничего. Одни неприятности.
Возразить было нечего, но соглашаться с Шатиловым Макарову не хотелось.
- Хорошо. Посмотрим. Только, думаю, не избежать тебе этой участи, - заключил шуткой Макаров.