- Так их, так, - заблестели глаза деда Рыгора. - И надо же, один справился со всей командой, без подмоги.
- Не один... Вы тоже мне были в помощь... И Олеся, и старик Архип, и сгоревшие в кузне... И моя Степанида, и Степашка с Катюшей...
- Во как!
- Мстить надо, мстить!
6
Михась вошел в отцову избу с новостью:
- Партизаны дали жару фрицам в Поречье. Весь их гарнизон расколошматили.
- И полицая Гнидюка на тот свет отправили, - с подначкой произнес дед Рыгор.
- А ты откуда знаешь?
- Партизаны казали.
- Ну? - удивился Михась. - Откуда они? Где действуют? Почему с нашим отрядом связь не устанавливают?
- Это ты у нас спытай, - хитровато подмигнул дед Рыгор и бросил взгляд на Емельяна.
Емельян же молчал. Он внимательно слушал Михася, который продолжал рассказывать про то, как неизвестные партизаны ночью ворвались в село и, окружив школу, разгромили всю команду немцев-карателей, а заодно и уничтожили полицая.
- Нам обязательно надо наладить контакт с этими партизанами и объединиться, - сказал Михась.
- Ну и налаживай, - поддержал дед. - Объединяйся.
- Батя, а ты-то их видел? Про полицая они тебе лично рассказывали?
- А как же? Яны лично.
- Ну ладно, - не удержался больше Емельян. - Хватит темнить!
- И я так скажу, - поддержал дед Рыгор и, указывая на Емельяна, с подъемом произнес: - Вот яны, партизаны! Объединяйся...
- Емельян? - удивленно спросил Михась. - С ними связался?
- Ни с кем не связывался. Один действовал.
- Один? Против целого гарнизона?
- Какой там гарнизон? Вшивая зондеркоманда... И пьяница полицай...
- Нет, браток, ошибаешься. Три десятка эсэсовцев - это не вшивая команда.
- Не знаю, я их не считал, а убивал.
- Молодец! Ничего другого не скажешь... Ну вот что, собирайся, за тобой прибыл. Подвода ждет.
Емельян был готов мгновенно. Только Олеся расстроила его: заплакала, повисла на шее и слезно молила не оставлять ее. Кое-как втроем успокоили, пообещав разыскать ее родных.
Дед Рыгор, взяв за руку Олесю, вышел провожать Михася и Емельяна.
- Не забывайте дорогу к нам, - сказал дед и обнял сына и своего постояльца-красноармейца, к которому привык и считал тоже родным.
Емельян прижал к себе Олесю, поцеловал и сказал:
- Слушай дедушку Рыгора. Помогай ему. Книжки его читай.
- Добре, дядя Емельян...
Подвода ждала у лесного озерца, до которого с километр шли пешком и несли поклажу - торбу с гранатами, кошелку с едой, мешок, в котором лежали автоматы. Возница, мужчина лет пятидесяти, одетый в стеганую телогрейку, заметил идущих, быстро запряг гнедого коня, пасшегося у озерца, и, легко вскочив на передок телеги, был готов тронуться в путь. Емельян поздоровался с ним, уложил под сено оружие и вместе с Михасем забрался на телегу.
- Трогай, Ермолай! - распорядился Михась, и возница дернул вожжами.
Узкая колесная колея, петляя меж деревьев и кустарников, привела сначала к небольшому хутору, у которого остановились, чтоб погрузить куль муки, а затем снова нырнула в лес и уже до самого партизанского лагеря нигде не пересекалась ни с большаками, ни с иными дорогами. Емельян и Михась, полулежа на пахучем сене, дремали, лишь возчик Ермолай изредка стегал коня: "Но-о-о, милай!". И в дреме Емельяна не покидали тревожные мысли. Казалось бы, к чему переживания, если все складывается наилучшим образом: кончаются скитания, неизвестность, неустроенность... И все же партизанское будущее - не его идеал. Кто они, партизаны? Он понятия о них не имеет и убежден, что воевать против немцев и побеждать их могут только сильные и слаженные войска. А партизаны и есть партизаны. Это же не армия. Мечта Емельяна оставалась прежней - добраться до своей дивизии. Но каким образом? Возможно, партизаны посодействуют. Эта идея понравилась ему. А что? Какая-то связь с регулярными войсками у них должна быть.
На этой мысли пришлось поставить пока точку - подал голос Михась:
- Перво-наперво пойдем к командиру. Он и решит, куда тебя.
- Понял. А командир кто? Из военных?
- Петреня Виктор Лукич. Секретарь райкома, но в армии служил, и если не ошибаюсь, где-то на твоем Урале.
- Серьезно? - почему-то обрадовался Емельян.
- Спросишь у него.
В командирском блиндаже на длинном столе горели две снарядные гильзы. Емельян подумал: как в войсках! И это ему понравилось - выходит, живут здесь по армейским законам. Конечно, рано было делать такой вывод, - это он понимал, - но лампа-гильза тоже кое о чем говорит.
У торца стола, склонившись над картой, сидели двое, гражданский и военный. Емельян подошел поближе и чуть замешкался: кому докладывать? Наверно, военному, он же капитан, вон шпала в петлицах. Капитан по взгляду красноармейца понял, в чем дело, и незаметно указал на гражданского: он, мол, командир! Емельян перевел взгляд и поставленным голосом громко доложил:
- Красноармеец Усольцев прибыл в ваше распоряжение!
- Это добре, - улыбнулся командир и протянул Емельяну руку. - Мы вас ждали и рады благополучному прибытию. Ну что ж, я о вас многое знаю, Михаил Григорьевич рассказывал. Из плена, значит, бежали?.. Да вы присядьте.
- Не был я в плену, - садясь на табуретку, отчеканил Емельян.
- Как? А мне сказали...
Пришлось Емельяну рассказать все как было: как немцы скрутили его, как несли в мешке, но оплошали, не донесли до плена...
- Значит, скалкой прикончили фашиста? Вот видите, - обращаясь к капитану, сказал командир, - скалка тоже оружие.
- Откуда родом? - спросил Усольцева капитан.
- Извините, - вмешался командир. - Я забыл представить вам капитана Бердникова. Наш начальник штаба.
Капитан встал и приложил руку к головному убору. Встал и Усольцев. Он тоже откозырял. Командиру это понравилось:
- Военная косточка!
- Уралец я, - начал свой ответ Емельян. - Из Истока. Это рядом со Свердловском.
- Земляк, значит. - Улыбка растеклась по скуластому лицу капитана. - И я там родился; правда, не был на Урале лет двенадцать. Как ушел на службу, потом училище...
- Где же вы, товарищ капитан, родились? - поинтересовался Усольцев.
- В деревне Кедровка. Не слыхали? Это под Кушвой. В давние времена в нашем краю жили старатели - золотишко намывали.
- Тесна, выходит, земля, - произнес командир. - В глухом белорусском лесу сошлись дороги земляков... И меня к себе в компанию принимайте. Я ведь три года жизни отдал Свердловску. Служил там. Знаете, наверно, Гореловский кордон?
- Как не знать? Сосны, кругом сосны.
- Да уж, сосны там отменные - корабельные... Понравился мне Свердловск. Ни с каким другим городом его не спутаешь. Уктус. Сад Вайнера. Плотинка. Площадь Пятого года. Уралмаш. Шарташ. Каменные палатки...
- Как вы хорошо помните Свердловск! - улыбнулся Усольцев.
- Завидная встреча, - подал голос Михась и, решив, что настал удобный момент для сообщения, которое он до сих пор не сделал, потому что не хотел мешать приятному разговору, сказал: - Вы, Виктор Лукич, просили меня по возможности разузнать о тех партизанах, которые в Поречье карателей прикончили...
- Ну-ну, я слушаю вас, Михаил Григорьевич, - сосредоточился командир. - Кто же те смельчаки?
- Он сидит перед вами.
- Вы участвовали в налете на карателей? - командир удивленно посмотрел на Усольцева.
- Он один расправился с немцами, - продолжал Михась. - Один.
- Это как? - снова взглянул на Усольцева командир.
- Так, - спокойно ответил Емельян, будто ничего особенного он и не совершал.
- А это его трофеи, - сказал Михась и положил на стол два немецких автомата и пистолет "парабеллум".
Командир и капитан Бердников, взяв в руки оружие, внимательно осмотрели его и, вынув из лежащей на столе пачки "Беломора" по папиросе, закурили. Землянка враз наполнилась дымком. На какое-то мгновение воцарилась тишина, и только сейчас Усольцев основательно разглядел лицо командира, вытянутое и худое, с глубоко запавшими глазами, похоже, от усталости. Мягкие черные волосы, зачесанные набок, и слегка тронутые сединой виски. Усольцев попытался определить возраст командира: под сорок будет...
- Ну, а сейчас мы вас просим, - нарушил тишину командир, - рассказать нам про то, как вы оказались в Поречье, что там видели и каким образом расправились с зондеркомандой. Вопрос ясен?
- Ясен, - ответил Емельян и поведал о своем пореченском походе.
И командир, и начальник штаба, и Михась с вниманием вслушивались в спокойную речь Емельяна. Старались не перебивать его, лишь иногда командир позволял себе задавать вопросы, уточняя кое-какие детали. Из ответов командир убеждался, что Усольцев говорит истинную правду. Когда рассказ был окончен, командир и капитан Бердников восторженно отозвались о действиях Усольцева, назвав его героем.
- А вообще, рисковый вы товарищ, - сказал командир.
- Не рискнешь - не победишь, - произнес капитан. - Верно, земляк?
- Ваша правда.
- Что ж, рады, что нашему полку прибыло. Куда же мы определим товарища Усольцева? - обратился командир к начальнику штаба.
- Ко мне в помощники, - недолго думая ответил капитан, - в штаб.
- Не-е, только не в штаб. Не по мне это. Я люблю конкретное дело... Чтоб результат сразу виден был. Знаете, моя гражданская профессия - печатник. Бывает, идешь по улице и видишь людей на скамейке с газетой в руках. Моя работа. Приятно... Или вот Гнидюк-полицай с дыркой в черепе... Тоже приятно...
Командиру понравился разговор Усольцева. Он спросил:
- Значит, на линию огня хотите?
- Только туда.
- Ну добре, тогда, как говорят, по рукам, - заключил командир и пожал Усольцеву руку. - Мы подумаем. А сейчас на отдых. Время позднее...
Отряд Петрени, как именовали формирование сами партизаны, был немногочисленным - всего семьдесят человек. Красноармеец Усольцев стал семьдесят первым. Начштаба, с которым он близко сошелся, так и сказал ему, что он открыл восьмой десяток. В отряде не было ни отделений, ни взводов, ни рот, он делился на три группы - разведывательную, диверсионную и истребительную. Может, так надо было, но Усольцеву такая структура не понравилась. Не воспринимал он гражданское слово "группа". Эту свою точку зрения он сразу же высказал капитану Бердникову, который сообщил Усольцеву, что он сначала будет находиться в разведывательной группе.
- А нельзя ли ее взводом именовать? - задал вопрос Усольцев.
- Взводом? Мы об этом думали. Укрепимся, скомплектуемся, пополнимся как следует и тогда перейдем на войсковую структуру.
А пока Усольцев оставался рядовым в разведгруппе и получил первое боевое, как определил сам Петреня, задание, суть которого состояла в следующем: надо выйти и установить контакт с действующим по соседству, в районе Залужья, отрядом "Мститель".
- Нам очень важен этот контакт, - наставлял командир Усольцева. - Действовать против оккупантов надо сообща, согласованно. Надеюсь, вы это понимаете?
- Вполне, - был ответ Усольцева.
Емельян отправился в дорогу с уже знакомым ему человеком - Ермолаем, тем самым возчиком, который доставил его в партизанский лагерь. Ермолай хорошо знал округу, за свою жизнь исходил все окрестные леса и села, мог с закрытыми глазами выйти на любой хутор. Такой напарник, свободно ориентирующийся на петлявых дорогах и тропах, устраивал Усольцева. Теперь он не опасался, что собьется с пути, заблудится. Командир сказал: "Ермолай хоть куда выведет..." Вот только хромота Ермолая не нравилась Емельяну, боялся, что далеко не наковыляет.
- Что с ногой-то? - спросил он напрямую Ермолая.
- Давнее дело... Воротами пришибло. Ну и покалечило... Да ты не беспокойся, она у меня што здорова...
- Вы уж извините, что спросил.
- Не стоит извиняться. Теперича я спытаю. Можно?
- Отчего же нельзя? Спрашивайте.
- Это правду кажуть, что ты, Емельяша, один всех германцев в Поречье под корень?
- Кто это кажет?
- Усе в отряде.
- Правда, шила в мешке не утаишь, - пословицей ответил Емельян.
- Так оно, - поддержал Ермолай и тоже пословицу припомнил: - Правда прямо идет, с нею не разминешься.
- Вот и договорились, - поставил точку Емельян и, указав на винтовку, висевшую за спиной у Ермолая, спросил: - Стрелять доводилось?
- Разок пульнул?
- По воробьям, что ли?
- Не, по ероплану.
- Не шутите?
- Шутил Мартын, да свалился под тын, - снова Ермолай пустил в ход пословицу. - А про ероплан я правду кажу. Летел германский над лесом, ну я и жахнул.
- Бац - и в сумку!
- Он кукиш мне показал.
Оба рассмеялись.
- Шутки шутками, но я не любопытства ради поинтересовался вашей стрельбой. Надо быть готовыми и огонь открыть.
- Коль надо, - твердо произнес Ермолай, - вдарим!..
Пока шли лесом, вели разговоры, жизнь былую вспоминали. Ермолаю уж больно понравились Емельяновы речи про Урал, про Хозяйку Медной горы да Данилу-мастера. Потом и он разоткровенничался. Сиротливая у него жизнь - один-одинешенек. В молодости, когда цел и невредим был, в красавицу фельдшерицу влюбился. Городская она, в Поречье после ученья приехала. Гордая такая, стройная, коротко стриженная. Увидел ее Ермолай и сердцем прикипел, а она - ноль внимания. За учителя замуж вышла.
- Веришь, Емельяша, я будто чумой захворал. Свет не мил. И топиться побежал к Харитонову дубу...
- К дубу?
- Растет у нас у берега речки дуб-сирота, вроде меня, кличут Харитоновым, - с хрипотцой в голосе пояснил Ермолай и поведал печальную историю.
В стародавние времена, когда в этих местах помещик-барин господствовал над всеми, в Поречье жил хлопец-богатырь, курчавый да ладный, единственный сын повитухи Иванихи. И полюбил он, Харитоша, дочь барина Янину. Миловались они потаенно до тех пор, пока свирепый отец не выследил их и не запер в покоях дочь.
Долго горевал Харитон, осунулся, почернел от горя. Но однажды прорвался он в бариновы покои и, схватив Янину на руки, как пушинку, вынес на волю. Барин учуял и собачью погоню учинил. А Харитон с Яниной к реке подались и - страшно сказать! - с крутого берега в самую кручу бултыхнулись. И поглотила влюбленных навеки Птичь-река... Убивалась Иваниха. Каждый день к берегу ходила - все в воду глядела: не покажется ли ее Харитоша? Потом у той кручи дубок посадила, который Харитоновым нарекла, и каждый божий день навещала его... Давно уже нет Иванихи, а дуб ее, который люди зовут Харитоновым, растет себе и растет. Один сиротливо стоит у реки. Рвут его ветры, стегает дождь, сечет град, но Харитонов дуб глубоко забрался корнями в землю и не страшны ему невзгоды.
- Мы с тобой, Емельяша, направление держим к Харитонову дубу. Там и переправимся через Птичь.
Хотел было Емельян спросить Ермолая, как это он живой остался, ведь тоже надумал было топиться, да решил промолчать - не стоит старую рану бередить. Но про фельдшерицу-красавицу все-таки спросил: как, мол, жизнь ее сложилась?
- Не ведаю. С очей сгинула. Вместе с учителем у Сибирь подалась...
Вскорости они действительно вышли к дороге, за которой лес начинался и тянулся до самой реки, где и возвышался дуб-исполин.
- Вона, смотри-ка, Харитоша стоит, - обрадовался Ермолай. - Ветками шевелит, будто нас кличет.
Емельян увидел тот дуб. Но и странную картину его глаз поймал. Левее дуба стоит повозка, пасется корова, и двое мужиков женщину не то куда-то толкают, не то волокут.
- Видите? - спросил напарника Усольцев.
- Бачу. Штось неладное...
- А ну-ка, поближе подойдем. - И Емельян, а за ним и Ермолай, согнувшись, перескочили через дорогу и оттуда ползком добрались до кустов, росших на лугу, и уже отчетливо увидели немцев, волокущих женщину к дубу.
- Стрелять нельзя, - шепотом говорил Емельян. - Пуля и ее может задеть. Подождем.
Ждать пришлось недолго. Немцы силой дотащили женщину к дубу и, веревкой обмотав ее, привязали к стволу. Потом, накинув корове на рога поводок, повели ее к повозке.
- Мой, что впереди коровы, а вы, Ермолай, берите на мушку заднего. Только скотину не цеплять.
Ермолай лежа прицелился и одновременно с Усольцевым нажал на спусковой крючок. Хлесткая автоматная дробь и винтовочный выстрел эхом прокатились по лугу. Немец, шедший позади коровы, с воплем рухнул на траву, а передний, бросив поводок, кинулся к телеге. Емельян дал еще очередь - и немец распластался у колеса.
- За мной! - скомандовал Усольцев, рванув к дубу.
Женщина изо всех сил голосила:
- Родненькие, спасите! Тольки коровушку не убивайте! Пожалейте...
Усольцев еще издали заметил, что ермолаев немец трепыхается, - значит, живой, - и побежал прямо на него. А фриц, скрючившись, вопил.
- Встать! - скомандовал Усольцев немцу, но тот, видимо, не понимал, чего от него хотят, продолжал лежать. Ермолай взял фрица за ворот шинели, недвусмысленно показав, что надо подниматься.
Усольцев подошел к женщине и распутал веревки, которыми она была привязана к дубу. Женщина кинулась в ноги Емельяну:
- Спасибо, родненький... Дай вам Бог здоровья!
- Вставайте... Не надо в ногах валяться. Мы ведь свои...
Женщина узнала Ермолая и еще громче запричитала:
- Родненький ты мой, спаситель... Ты ж мене знаешь... Лукерья я. Гаврилы-шорника женка... Век буду помнить... И коровушка цела... А проклятые чего вздумали - на бабу беззащитну двое. Отбивалась як могла, а потом кажу, что я хвора... Яны ж зусим ачумели и привязали мене к дубу. Додумались, дурни...
Немец, поднявшись с земли, весь колотился. Он держался руками за окровавленную шею и молил о пощаде.
- Нихт тотен... (Не убивайте...)
- Што он лопоче? - спросил Ермолай.
- Хрен его знает... Погоди, кажется, просит не убивать.
- Дайте, я этого паскуду стукну, - подняла кулак Лукерья.
- Не надо, - остановил ее Емельян. - Его уже Ермолай стукнул. Надо шею ему перевязать. Может, найдется у вас кусок материи.
- Яму? Да няхай он сдохне!
- И я так скажу, - поддержал Лукерью Ермолай. И Емельян в душе согласен был: пустить бы этого негодяя в расход - и дело с концом. И было за что. Но нет, стукнуть его - пара пустяков, но, однако, не в том дело, может сгодиться. В отряд доставим, "языком" будет. Так и сказал Ермолаю.
- Твоя правда, Емельяша, - согласно кивнул головой Ермолай и скоренько пошагал к повозке, где лежал убитый немец, откуда и принес кусок холстины.
Емельян обмотал немцу шею, за что тот кланялся и спасибо говорил, и все быстро сели в повозку, чтоб скрыться в лесу. А Лукерья недоумевала:
- Куды ж я теперьча, родненькие?
- С нами, в партизаны, - разъяснял ситуацию Усольцев. - В деревню вам нельзя соваться.
- С коровой в партизаны рази можно?
- Будете ее доить и нас молочком поить.
- Буду, родненькие, буду, спасители мои!
В лесу остановились. Посчитали трофеи: лошадь, телега, два автомата, ну и, конечно, "язык".
- Неплохо! - сказал Усольцев и, обращаясь к Ермолаю, добавил: - Лично командиру доложите и все передайте. И "языка" в целости чтоб доставили...
- А сам куды? - в растерянности спросил Ермолай.
- К той же цели. Теперь дорогу знаю - через Птичь, а оттуда, кажется, и Залужский лес виден. Не так?