Сколько раз он так вставал утром? Сбился со счета. Его руки все уверенней поднимали блин и катушку к небу, словно взывая к небесам. Казалось, что это и есть некое обращение к высшим небесным силам - молитва плоти, крови и ржавых, выброшенных металлических изделий. То, что мир не принял, отверг и посчитал мусором, жаждало принятия назад.
Это случилось в один из осенних дней в шестом классе. Перед уроком русского языка Муха ходил между рядами и скидывал вещи одноклассников на пол. Подойдя к Кизименко, тощий хулиган попытался сбросить его ранец, как вдруг Илья придержал портфель рукой. Муха навис над мальчиком, сидящим за партой.
- Не поня-я-я-я-л. Ты че? - Детина удивился этому жесту непокорности.
Мол, смотрите: от кого? От ничтожества, червя ущербного, мерзкого живого пятна во Вселенной. Илья встал и оказался напротив верзилы. Тот от удивления еще больше выпучил глаза.
- Я сначала дам тебе в рожу, да так, что ты с копыт свалишься, - продолжал он и пошел на бунтаря, толкнул его в грудь.
Тот отпрянул, но не вернулся на свое место. От такой дерзости у Мухи чуть крылья, то есть руки, не отвалились. Илья снова сделал шаг вперед. В классе все притихли. Учительницы в кабинете не было, поэтому все внимание сосредоточилось на парочке.
Вдруг в лицо Кизименко полетел кулак обидчика, прямо в скулу. На секунду он пошатнулся, а потом опять сделал шаг вперед.
Последовал еще один удар - и тело мальчика отбросило назад. Ему бы сейчас отступить, успокоиться, а там, может, в другой раз занять более выгодное положение и попытаться побороть противника. Но душа изгоя уже рвалась вперед, не желая мириться с отверженностью и унижением. Третий удар. Муха замахнулся во всю длину руки и выбросил кулак в сторону лица противника, даже не целясь. Да и зачем это нужно? Жертва не пыталась укрыться или увернуться. Илья принимал удары со стойкостью бывалого боксера. Откуда такая выдержка? Наверное, никто в мире, в том числе и он сам, не мог бы этого объяснить. С животным упорством он наступал на врага, его останавливали костяшки пальцев, сила толчка отбрасывала обратно, но через минуту непокоренный снова оказывался на линии боя.
Если бы случилось нечто невероятное - образовалась дыра в пространстве и времени, и взрослый Илья очутился бы там, мог наблюдать за этой сценой со стороны, то он, наверное, не узнал бы себя. Каждый удар, оглушающий до искр в глазах, бил не по телу худенького изгоя класса, а по чему-то незримому, находящемуся в сердце, - растоптанному самолюбию, слабой самооценке, хилому "я", - по тому, что долгое время сковывало мальчика, как кандалы, не давало вздохнуть, давило в грудь. И каждый удар разбивал не хрупкую плоть, а ржавые цепи неудачника и горемыки.
Воодушевленный своей стойкостью, Илья в рывке подскочил к обидчику, захватил его голову руками в клешни и принялся бить кулаком по лицу. Вот уже где пригодились утренние занятия! Голова верзилы оказалась прочно зажата левой рукой мальчика, а правой он методично наносил удары по физиономии Мухи. За это время Кизименко успел выкинуть с десяток хуков. Синий школьный пиджак неудобно скомкался на плечах, некогда белая рубашка заляпалась кровью. Он молотил кулаком отчаянно и безудержно. Так маленький загнанный волчонок может броситься в стаю диких собак и, вцепившись в шею, дико рычать.
- А-а-а, - стонал верзила и неуклюже пытался вырваться, размахивая руками в воздухе, словно подбитая ворона.
Спустя три минуты одна из писклявых девочек, стоящих в коридоре, забежала в класс и коротко протрубила: "Учи-и-и-лка!" Школьники засуетились, но так как драка не закончилась, а только затормозилась, все же не решались разойтись. Вдалеке послышался голос преподавателя. Илья ослабил хватку, а через секунду расцепил левую руку. Муха почувствовал свободу и отпрянул в сторону. Одноклассники сдвинули парты. Илья, судорожно и учащенно дыша, потянулся за своим злосчастным портфелем, который улетел на несколько метров от места битвы. Сражение закончилось.
Прошло два часа. Кизименко открыл дверь и вошел в квартиру, мама возилась на кухне.
- Сынок, ты пришел? Мой руки и за стол, - обратилась она к сыну, но тот ловко прошмыгнул через зал в дальнюю комнату - спальню.
- Ты чего, куда побежал-то? - спросила Ирина. Потом вытерла руки старой замусоленной кухонной тряпкой, по ржаво-бурым дорожкам, неаккуратно выложенным посреди коридора, зашла в зал, а сына нет. Странно, он обычно прямо в школьной форме плюхался на диван со стонами типа "Мама, как я устал" или "Сегодня ногу подвернул и упал, теперь плечо болит" (скрывал побои). Пройдя по квартире, она нашла сына у окна в спальне.
- Что случилось? - громко сказала мать и подошла к сыну.
Молчание.
- Почему ты молчишь? - не унималась она.
Мальчик повернулся и показал побитое лицо. У Ирины от неожиданности подкосились ноги, она опустилась на кровать и прикрыла рот рукой, простонав: "О, боже мо-о-ой".
Через час, когда страсти улеглись, Илья стоял в прозрачном полумраке перед "стенкой" - набором мебели, которую купили еще в начале 90-х. "Стенка" состояла из бельевого шкафа, нескольких блоков вместительных антресолей, в дверцах - обычные стекла, которые открывали вид на внутренность буфета. Там была расставлена посуда - чайный сервиз с ярко-красными маками, стройные хрустальные бокалы для шампанского, пузатые фарфоровые чайники. Все это использовалось редко, и было припасено на праздничный случай - юбилеи, дни рождения, иногда для гостей. Этот скарб долго считался критерием богатства семьи родом из СССР. Неизменно в буфете на задней стенке находилось зеркало. И вот Илья стоял в комнате с выключенным светом. Вечерние тени выползали из углов помещения, затемняли мебель, а потом поглощали все больше комнатной материи, которая пропадала во мгле, как в черной дыре. Мальчик всматривался в зеркало, перед которым на стеклянных полочках стояла толстая посуда и тонкие высокие фужеры, точно с признаками анорексии. На лице страдальца под глазом отчетливо переливался большой синяк, расплывшийся, как чернильное пятно. Илья смотрел на себя и широко улыбался.
С этого дня гонения на него прекратились. Кизименко отстоял в драке возможность называться человеком. С чем это связано? Может быть, с детским максимализмом, где друг и враг, добро и зло, свой и чужой - все аккуратно разложено по полочкам. А может, с чем-то необъяснимым. Он перестал быть изгоем, и до окончания школы его никто не трогал.
А шестнадцатилетнего Муху нашли мертвым в питерской квартире с опустошенным пластиковым шприцем - передоз.
Глава 5
Пётр Никитич лежал и смотрел в грязный, покрытый мелкими трещинами потолок. В голове мысли порхали птицами, наполняя сознание стаей воспоминаний. А их, как и положено человеку преклонного возраста, накопилось много. Частенько бывало, что дед управлялся по хозяйству, ходил по двору своего дома, присаживался на низкую деревянную скамейку, поправлял ботинки, чистил от грязи, а потом, стоило ему остаться наедине с собой, налетала саранча прошлого и съедала настоящее. О чем он думал? Человеческая память, как шкаф, захламленный старыми вещами, - только опусти туда руку, что-то да вытянешь. Вот и теперь углубился дед в какие-то настолько важные воспоминания, насколько и ненужные - в голове поток, да только не видно берегов.
Лёха встал, пошел к параше, а через полминуты сел на нары.
- Какие вы все молчаливые, - сказал он и с укором посмотрел на сокамерников.
Илья усмехнулся.
- Да какие есть, выбирать тебе не приходится, - ответил он.
- Есть - это хорошо, сейчас бы поел, - вдруг отозвался дед со второго этажа.
- Да куда тебе есть, дедуля? Ты вон одной ногой уже пробуешь на прочность потусторонний мир, - продолжил разговор Лёха, лишь бы поболтать да развеять скуку.
Никитич оживился, засопел в бороду какие-то слова, которые запутались в седых волосах, словно попали в плен. И только глуховатое однотонное мычание вырвалось из цепких объятий волосяного покрова старика.
- Ты что мычишь, дедуля? Расскажи о своей жизни. Судя по твоему возрасту, тебе, как Толстому, есть, что рассказать миру, - еще раз подключился к разговору Кизименко.
Дед зашуршал, попеременно вздыхая, как дворовый пес. Затем выкинул со шконки ногу, потом вторую и осторожно, не забывая громко кряхтеть, приступил к процедуре опускания своего бренного тела на не менее бренную землю.
- О, спустился с небес, назаретское чудо, - съязвил Илья, наблюдая за Никитичем, фигурой третьего заключенного.
- Что ты там, сынок, мелешь? Я из Большекаменки, - опустил свою старческую плоть на нары несостоявшийся Спаситель.
Илья смотрел на старика с нескрываемым интересом. Ему нравилось, что тот в таком возрасте активен, за словом в карман не лезет, да и злоба не рвется из щелей души. Дед-добряк.
Приземление прошло благополучно, троица наконец-то уселась друг напротив друга. Двадцать две минуты.
- Вот ты такой шустрый, не даешь деду отдохнуть, а может, он в последний путь собрался, маршрут просчитывает, - съехидничал Никитич.
- Да какой последний? Ты посмотри: сейчас бабу тебе привести, так ты ее оприходуешь, как молодой, - внезапно выпалил своеобразный комплимент Лёха.
- Ну, ты это, конечно, загнул, но приятно загнул, - широко заулыбался старик, так, что края его бороды расширились, подобно театральному занавесу, обнажив рот с розовыми деснами и с редкими корявыми зубами.
- А кстати, мы ведь толком не познакомились. Давай, молодежь, расскажите чуть о себе, - предложил дед.
Лёха посмотрел с интересом, а Илья не желал раскрывать свое прошлое. Возникло неловкое молчание, обычное между незнакомыми людьми.
- Хорошо, давай я начну, - согласился Лёха и почесал голову. - Я родился под Киевом, в Ирпене. Вырос уже на Донбассе, куда отец с матерью перебрались, когда мне было 9 лет.
- Все? Негусто, - модерировал беседу дедушка, а потом обратился к Илье: - А ты откуда?
- А все просто - родом из Питера, недавно переехал на постоянку в Украину, - отделался тот одной фразой.
- А почему переехал? - поинтересовался Лёха.
- То да се, - попытался отнекиваться Кизименко.
Это выглядело подозрительно, казалось, что Илья хотел что-то скрыть, недосказать.
- Не понял, - встрепенулся донбассовец. - Ты что, от Путина сбежал, либерал хренов?
Его голос вдруг приобрел неожиданную жесткость. Вот так легко, почти непринужденно Лёхе удалось зацепить какой-то тяжелый эмоциональный пласт. Если точнее, он ненароком притронулся к чему-то болезненному, покрытому несколькими слоями бинтов, но внутри ноющему. К ране в душе.
- Слушай, а какая тебе разница? Ну, по большому счету, тебе ни холодно, ни жарко из-за того, почему я уехал из России, так? - встал в позу Илья.
- Так-так, - произнес его соперник и ненадолго задумался.
Дед слушал диалог молодых заключенных с любопытством, думал, как бы вставить свое слово.
- А вот я… - сказал Никитич, но договорить ему не дали.
Вдруг Лёха подорвался со шконки, прошелся к окну, будто хотел оттуда выпрыгнуть. Но куда там: темно-угольное железо решеток надежно закрывало единственный путь на волю. Все это действие заняло не больше трех секунд. Он изменил свой курс, вернулся к собеседникам и громко повторил вопрос.
- Так, может, ты, сука, еще за украинскую власть? - навис Лёха над оппонентом.
Ответить тот не успел, дед опять попытался перехватить инициативу в свои руки, но хватка уже не та, поэтому он успел вклиниться в беседу лишь на мгновение:
- Когда я был таким молодым, как вы…
- Тебя это, слышь, волнует? - Илья встал и оборвал старческий спич.
Два мужика оказались друг напротив друга, и казалось, что расстояние между ними сузилось до минимума и теперь можно услышать дыхание соперника. Оба коренастые, небольшого роста. Лёха чуть повыше, поэтому, возможно, преимущество было на его стороне. Он уже сжал кулаки и готов был к драке.
- Э, петухи! Хорош вам, - проговорил Никитич.
Последняя фраза о представителе птичьего мира в заведении не столь отдаленном пришлась не совсем кстати. Лёха повернулся к старику:
- Дед, помолчи! Че ты лезешь со своими тупыми словечками? - перевел часть гнева на пожилого сокамерника.
- Пусть гундит, тебе-то что? - защитил деда Кизименко.
Дело принимало скверный оборот, напряжение между ними усиливалось.
- Меня только одно интересует: какова хрена ты уехал из России? - повторил вопрос Лёха.
В ответ Илья играл желваками. Подбирал слова. Драться сейчас ему не хотелось, да и не видел смысла. Противник все так же агрессивно смотрел на него, будто пытался докопаться до глубин, таящихся в его душе.
- Ладно, не твое это дело, - решил Илья и отступил, сел на нары.
- Как не мое? Сейчас тут все мое. Ты, сука, что-то скрываешь, - не унимался Лёха.
- Ребята, хватит вам ерепениться, - успел наконец-то вставить четыре слова дедуля.
- Я сказал, что то, что происходило со мной, это моя жизнь. Мне ею распоряжаться, - отбивался Илья.
- Твоя будет, как выйдешь отсюда, - продолжал оппонент.
Он стоял над питерцем и, казалось, был в мгновении от того, чтобы наотмашь ударить его по лицу. Еще полминуты Лёха возвышался над Кизименко, который упорно смотрел вперед, так и не объяснив, почему покинул Россию.
- Ну ладно, я еще до тебя доберусь, - прорычал донбассовец.
Он сделал резкий шаг назад, обернулся вокруг себя и даже выкинул руку в пустоту. Напряжение немного ослабло, противники пока не решились мериться силами.
Лёха отступил, сделал еще два шага в сторону окна, попытался рассмотреть небо. А оно, натертое до синевы, в рваных пуховых облаках, нависло над маленькими людишками, искавшими выход для своей ярости и злости. Пётр Никитич, увидев, что драка не состоялась, облегченно вздохнул. Меньше всего он хотел сейчас, чтобы два обозленных мужика избивали друг друга, ведь сам недавно побывал в подобной передряге.
- Ну, вот и хорошо, ребята, морду набить вы еще успеете, чай, никуда теперь не торопитесь, - проговорил дед.
Его слова всосал вакуум тишины, не оставив и следа от звуковых волн. На пару минут молчание растеклось по камере. А потом Лёха хмыкал, разгоряченный незавершенным конфликтом.
- Вот скажи, дед, ты из Донбасса. Поддерживаешь "укропов"? - попытался пристать он к старику.
- Я, сынок, сам себя поддерживаю, - отшутился тот.
- Да? А я скажу, почему я так злюсь. Ровно два года назад "майданутые" в Киеве затеяли пляски и песни, видите ли, Янукович их не устраивает. А потом все полетело в тартарары. В пропасть, дед. Ничего в мире не проходит бесследно, но, сука, мы пострадали, как никто другой. Ты думаешь, почему я тут волосы на жопе рву? - спросил он Никитича.
- Ну, почему? - подыграл ему старикан.
- Да по одной простой причине: после "майданутых" началась война и забрала у меня все. Слышь, ты, - Лёха обратился к Илье, но тот сделал вид, что не слышит, и спокойно лег на нары. - Как мы жили? Худо-бедно, а потом - полная разруха. Ты знаешь, скольких моих товарищей убили на войне?
Дед молчал, в душе уже несколько раз пиная себя коленкой в пах за то, что продолжил разговор.
- Сотни! Сотни, падла, мужиков, лежат в земле и гниют, потому что кто-то захотел поиграть в политику. Сотни. - Житель Донбасса несколько раз мысленно налил по сто, вспоминая ушедших в небытие товарищей.
Добавить было нечего. Лёха немного выпустил пар, плюхнулся на нары и стал подозрительно осматривать Кизименко. Вроде бы установилось перемирие. Старик опять снял туфли и принялся вычищать песок из носка. Казалось, он смог принести половину днепровских пляжей, а теперь тщательно чистился, чтобы устроить себе тут прибрежную зону.
- А вот я доволен жизнью, - поделился своим счастьем дедуля.
В ответ Лёха громко хмыкнул, но ради любопытства решился расспросить.
- И чем именно доволен? - задал он логичный вопрос.
Никитич только и ждал, чтобы его кто-то спросил об этом. На его лице расплылась улыбка фокусника, который готовится к тому, чтобы удивить мир своим чудом.
- Я за год смог прожить полностью другую жизнь, - обрисовал он картину своего существования.
- Да все мы прожили другую, теперь, сволочь, разгребаем, - согласился Лёха.
- Не об этом я, - продолжил дед. - Вот смотрите: живете вы своей скучной жизнью не один десяток лет. А знаете, какое чувство появляется у старика? Что все десятилетия прошли в тумане.
И тут дед принялся рассказывать о том, что человек выхватывает одно-два события из кучи лет, а все остальное - как размытый фон. Вот прошел, например, очередной год - и нечего вспомнить.
- Я понял одну вещь: память - это то, что можно ощутить почти физически. Потрогать, пощупать. А если этого нет, то и в памяти ничего нет. Поэтому я рванул неизвестно куда. Бежал куда глаза глядят, чтобы сделать последний рывок перед смертью. Я хоть немного увидел мир, - вдумчиво пояснил Никитич.
Дед закончил свою речь и принялся довольно чесать бороду, словно маг из голливудского фильма.
- Слышь, я не понял, кого ты там щупать собрался? - серьезным голосом проговорил Лёха.
- Балда ты. Зеленый совсем, жизни не знаешь, - сокрушался старец, жалея, что публика не поняла глубину его мыслей.
- Как тебя понять, старый пень, когда ты ни хрена не говоришь, несешь пургу, - парировал Лёха.
- Ох, ну какой же вы туп… - дед начал было произносить фразу одного киношного героя, но вовремя остановился, вспомнив недавнюю сцену. - Ладно, забыли о памяти. - Никитич смирился с участью быть непонятым и тут же перевел на более доступную тему. - Давай лучше о бабах!
Лёха чуть улыбнулся. Почти незаметно для других улыбнулся и Илья. На минуту в камеру вползло молчание и, как дикий зверь в логове, поудобнее расположилось посреди помещения. Никто не хотел трогать зверя и нарушать покой, а тот разлегся, поглотив своей шерстью все звуки, даже людское дыхание.
- Дед, а почему ты говоришь, что за год прожил лучшую часть своей жизни? - вдруг спросил Илья.
В ответ раздалось традиционное сопение и гудение слов в серебристой бороде Никитича.
- Потому что человек живет как будто не своей, а чьей-то чужой жизнью. Жизнь многих проходит мимо них, цепляя лишь краем, - голос старика прорвался сквозь бороду.
- Так, дед, наверное, тебя выгнали из села за твои шибко умные речи, - с иронией продолжил Илья.
- Вот тебя, щегол, может, и выгнали, а я сам ушел, - с гордостью проговорил Пётр Никитич.
Неизвестно, сколько бы продолжалась перепалка, но в двери вдруг открылось окошко.
- Опа, - сказал Лёха и приподнялся, чтобы посмотреть, что там происходит.
Между тем черный рот окошка обнажил плотную темноту коридора СИЗО. В этой плотности сам воздух, казалось, приобрел очертания кого-то из преисподней. Это тянулось несколько секунд, пока громкий стук не возвестил, что окно в ад захлопнулось, оставив заключенных в предбаннике чистилища.
- Что это было? - задал вопрос Илья.
- Не знаю, но, похоже, какая-то проверка, - ответил дед.
- Да, старик, проверяют, жив ты или уже отдал концы со своими рваными носками, - съехидничал житель Донбасса.
- Ха-ха, как смешно, - сухо ответил Никитич, - да я еще тебя переживу, молокосос.