Они свернули за угол, туда, где мало прохожих, друг развернул газету и прочитал вполголоса: "Имена Минина и Пожарского включены в название организации по причине разительной схожести сегодняшнего положения России с обстановкой четырехвековой давности. Неразбериха на самом верху - не поймешь, кто управляет страной… межклановая грызня… измена бояр… воровство и самоуправство… разбой на улице… вторжение с Запада".
- Говорят, вначале пальнут с Поклонной горы, чтобы символически подать знак к всеобщему восстанию, - с задором говорил Федор.
- Блин, как же так, без меня. Как мне выйти на них? Революция - это моя мечта, - отвечал в запале Илья.
Еще долго они рассуждали о том, как наконец-то наступит порядок, не нужно будет стыдиться своей страны - богатой, но одновременно такой убогой.
Илья возвращался в Хабаровск полный надежды - как парус на морском ветру. Федька обещал свести его с Русским общенациональным союзом, а те знают выход на Квачкова. Но в конце июля 2011 года все рухнуло, как трухлявое дерево. В Екатеринбурге задержали членов местной ячейки "ополчения". Это случилось за несколько дней до штурма.
- Представляешь: в день ВДВ несколько боевых отрядов должны были прорваться в екатеринбургскую ментовку, ФСБ и угрохать их руководителей, - звонил Илье Федор. - Потом группа хотела взорвать электроподстанции Екатеринбурга, чтобы обесточить город и посеять панику, мобилизовать мужиков и продержаться до получения помощи из соседних регионов. Говорят, что слил это Пётр Галкин, из Питера, когда его схватили. Вот сволочь!
Арестовывать Квачкова приехал целый гарнизон, окружили квартиру полковника, а когда его выводили, он крикнул: "Революция неизбежна…"
Кизименко загрустил не на шутку, сидя в своей комнате в общаге. В помещении - никого. В голове - череда мыслей. Все не так. Ничего не выходит. Федя лепечет по телефону, мол, браток, мы еще повоюем. Кто будет воевать? Все правые страшатся открыто выступить против путинского режима. Ходят на русские марши, гонят беса, а толку нету. Сила без силы, такое ощущение, что никто не хочет рушить систему, а просто играет в русскую забаву "свергни царя".
- Почему движ такой мертвый? Вроде все есть: люди, можно оружие достать, энтузиазма хоть отбавляй! Но все остановилось на мертвой точке. Почему так? - задавал он вопрос Феде, а тот не знал, что ответить.
С того дня они все реже и реже разговаривали, пока в какой-то момент не прекратили общаться.
На последнем курсе Кизименко попросил, чтобы его по распределению отправили в Дагестан. В кабинете ректора сидел поджарый мужчина в штатском, который просматривал документы в папке. Краем глаза Илья увидел свое досье. Мужик не спеша перелистывал его личное дело, поднимая глаза на бывшего студента, словно сравнивая - похож или нет.
- Так, так, значит, вы хотите туда, где погорячее? - спросил он тихим и мягким голосом.
- Да.
- И вы хотите проявить себя? - не унимался тот.
- Да, - еще раз "выстрелил" наш герой.
- А почему? - поинтересовался мужик и по-снайперски прищурил глаз, словно всаживая девять граммов свинца в цель.
- Хочу быть полезным своей родине, - отозвался Илья и не соврал.
Спрашивавший замолчал, измерил его взглядом, словно нащупывал, куда еще ударить. Но бывший студент уперся в него глазами, будто вонзил штык-нож и понемногу проворачивал его в животе. Дуэль длилась недолго, мужик почему-то странно улыбнулся, а на бумажке поставил закорючку.
Через неделю поезд вез лейтенанта Кизименко в сторону Северного Кавказа. На вокзале Махачкалы Илья шел в толпе незнакомых людей. Казалось, одна страна - Российская Федерация, но чувствовалось, что тут нечто иное. Тяжело было описать. Прохожие будто не обращали внимания на русского парня, но он постоянно ощущал спиной взгляды, словно был иностранцем, случайно попавшим в горную страну, а теперь вызывающим подозрение почти у каждого местного жителя. Это ощущение инаковости было знакомо Илье еще по школе, но тут он погрузился в тотальное общественное непринятие, еще не понимая, почему так происходит.
Он направился на автовокзал и купил билет в селение Агвали, центр Цумадинского района. Кизименко забрался в старый разбитый автобус ЛАЗ и поехал в сторону грузинской границы. После - на попутке в село Метрада. По асфальту тарахтели "Жигули", наверное, 1980 года выпуска. За рулем Рашид - пожилой дагестанец, волосы цвета серебра, по-русски говорит кое-как, с сильным акцентом.
- И ти куда еидишь? - спрашивал он Илью, заворачивая на поворотах.
- На заставу я, - коротко отстрелялся тот.
- На границе, да? А и ето харашо, бюдешь охранять, - проговорил Рашид.
Помолчал минуту и вдруг продолжил:
- Вримена темные настали, помню сибя маладым, как ти, ничего не боялся, вишел в гори и вирнулся живим, - протянул дагестанец.
Впереди - непривычные пейзажи: глубокие отвесы гор с вершинами, похожими на купола старых церквей, дорога, виляющая среди скал, как собачий хвост. Горы внезапно обрывались, словно надкушенный кусок пирога, а рядом извивалась шоколадного цвета асфальтовая пастила. Илья сидел на переднем сиденье и смотрел, как горные камни слоились, будто торт "Наполеон", обсыпались тонкими "коржами", удерживаясь над трассой засохшим кремом.
- Как "Наполеон", - вдруг выдал Кизименко, да так неожиданно, что Рашид чуть не нажал на тормоза.
- Кито, кито? - удивленно спросил он.
- Да не обращайте внимание, воображение у меня буйное, - с улыбкой ответил экс-студент.
- А-а-а-а, виражение! - многозначительно протянул водитель.
Пассажир усмехнулся и смолчал. А в это время машину трясло, словно макароны в дуршлаге. Дорога петляла между гористыми склонами, ощетинившимися панцирем свинцово-серых, иногда светло-коричневых груд камней. Поворот за поворотом, "жигули" на фоне скалистых исполинов казались блохой на теле льва.
- Мы не заблудились? Что-то кружим и кружим, - занервничал Илья.
- Э-э-э, абижаешь, не зря я идущий па правильнаму пути, - истолковал Рашид свое имя.
Еще несколько минут - и впереди показались приплюснутые грязно-белые крыши домов, которые кубиками высыпались откуда-то сверху, с вершины горы, а на краю небольшой впадины вдруг остановились. Пять десятков зданий послушно прижались стеной к стене, как будто им от этого было теплее.
- Это Метрада, мая родина, - с гордостью объявил Рашид, когда машина выехала на разбитую грунтовку и еще больше затрещала железными проржавевшими "костями".
Сухие желтые камни вдоль дороги. Мелкая пыль, подобно муке, поднималась из-под колес и тут же оседала по краям грунтовки. Село выглядело хрупкой пристройкой у подножия величественных и огромных гор. Еще не раз Илья будет поднимать глаза к вершинам, удивляясь, как размеры гор могут не увеличивать, а уменьшать пространство, заполняя собой простор. На фоне горных образований воздух сжимался от присутствия каменных исполинов. Казалось, что и дышать уже нечем. Это царство скал и заостренных вершин приводило в трепет любого, кто смотрел на горную гряду.
- Когда идешь в горы, так тихо, слишно, как птичка летит в облаках. И вдруг пещеры начинают выть, и рев слишен далеко в окрестных селениях. Тогда люди гаворят: "Скалы требуют жертвоприношений", - многозначительно произнес Рашид, видя, как пассажир крутит головой по сторонам.
Местные жители в прошлом действительно приносили жертвы, чтобы умилостивить дух пещеры. Оролатрия - почитание гор - распространенное явление на Кавказе. Человек всегда осознавал свое место в скалах - маленькое и неприметное.
- Если и существует Вальхалла, то она находится в горах, - тихо, почти неслышно прошептал петербуржец.
Его слова утонули в реве автомобиля, словно и не звучали. Еще несколько минут - и машина заехала в село, по кривым улочкам подрулили к невзрачному домику без опознавательных знаков.
- Вот твой адрес, тут сидят из заставы, - прокомментировал Рашид и заглушил мотор.
Илья вышел из автомобиля, поправил на плече сумку, помахал рукой дагестанцу, мол, спасибо. А тот закивал, и на лице его промелькнула улыбка человека, многое повидавшего на своем веку.
Кизименко огляделся по сторонам, подошел к деревянной двери и постучал. Пройдет множество дней, по трубам времени протечет много воды, а жизнь закрутит Илью в водовороте событий. Он, как в водяной впадине, понесется по кругу течения, не раз чувствуя за спиной ледяной взгляд смерти. Разные происшествия будут в случайном порядке всплывать, как бревна, на поверхности его памяти. И только один момент он запомнит навсегда - момент, почему-то постоянно воскресающий, как картинка из фильма. Это сцена со стуком в дверь: она будет неоднократно прокручиваться, появляться, оживать. Стук - будто просьба войти в другой мир, иное бытие. И этот вход ничем не примечателен, кроме одного: войти удастся, а выйти никогда уже не получится.
Никто не открывал. Илья дернул за ручку. Дверь оказалась незапертой, и он вошел. В комнате сразу у входа находился стол, а дальше виднелся черный проем и темная комната с еле различимыми деталями интерьера. Новоиспеченный лейтенант остановился у стола, на котором лежали куча бумаг, папки, клавиатура с коричневыми пятнами на клавишах. Компьютерная мышь притаилась за ворохом документов, одиноко высовывая тупой носик. Единственное, чего не хватало, - так это монитора, без которого клавиатура и мышь смотрелись, как брошенные на произвол судьбы ненужные элементы цивилизации в горном мире.
- Есть кто здесь? - громко сказал Кизименко, теряя терпение.
- А, че, кого, есть, - послышался ответ из темной комнаты, сопровождающийся характерным скрипом кровати.
Еще секунда - и из черного проема, как будто из параллельного измерения, медленно, как в кино, начала появляться чья-то фигура. Темнота не хотела отпускать своего пленника, поэтому он просачивался из мглы, высвечивался, как на старой фотобумаге, помещенной в проявитель. На свет божий показался среднего возраста мужик в засаленной майке, на плечи был накинут китель, ширинка наполовину расстегнута, а на ногах красовались оранжевые кроссовки с надписью Adidas. Вид служивого потряс Илью: на дворе два часа дня, наверняка полно дел, а тот ширинку проветривает и подушку лапает.
- Ты кто? - недовольно сдвинув брови, поинтересовался заспанный боец.
- Я лейтенант, новый оперуполномоченный пограничного отделения, - ответил Кизименко.
Круглое лицо ценителя перин сделалось квадратным. В качестве доказательства Илья вытащил помятую бумажку, развернул ее и поднес к лицу мужика. У того глаза, как у рака, чуть не вылезли из орбит, он взял бумагу и долго ее изучал. Его лицо выражало отчаянное беспокойство, а лихорадочное движение губ свидетельствовало о том, что он с трудом понимал написанное. Илья немного подождал, потом глубоко вздохнул.
- Давай докладывай, что тут происходит, - приказал он, сел за стол и зачем-то придвинул к себе клавиатуру.
В ответ послышался долгий, можно сказать, протяжный выдох заспанного мужика, который с готовностью открыл рот и начал рассказывать. Собственно, говорить было особенно не о чем: застава находилась чуть дальше, в низине. Это один из пограничных пунктов границы с Грузией, протяженность которой всего 13 км. Задача отделения - осматривать местность, вести работу с жителями, контролировать приграничную зону. А поводов для беспокойства очень много. Радикальный ислам в Дагестане переплетался с пацанскими понятиями середины 90-х годов. Ваххабизм смешался с романтикой большой дороги, превратился в гремучую смесь национальных привычек, исламских догматов и языка улиц.
Когда рухнула советская система дотирования колхозов и совхозов, республика превратилась в регион, неспособный занять молодежь, ей банально негде было работать, особенно после демографического взрыва конца XX века. Дагестанские семьи жили в нищете. Молодые парни видели пример неудавшегося в 90-х годах отца и не могли смириться с бытующим устоем - ими руководила жажда изменения порядка.
- И тогда приходят амиры-ваххабиты, обвиняющие во всем систему, которая не дает им жить по традициям предков, - продолжал собеседник Ильи.
В один миг он превратился из смешного заспанного бурундука в испуганного солдата. Лейтенант слушал внимательно, наблюдая за армейцем.
- Как же получилось, что сейчас за каждой скалой террористы? Крепкие, уверенные в своей правоте горцы, которые не пьют, не курят, считают миссией мужчины любой ценой обеспечить свою жену, детей, стариков, не получают законной возможности это сделать. Поэтому они уходят в горы, леса. Большая часть сегодняшних "лесных боевиков" - это дети тех, кто в депрессивные 90-е годы вынужденно покинул города и ушел в горные районы, - предельно серьезно рассказывал боец.
Общение было коротким, но информативным. Через час Илья уже шел в сопровождении служивого к небольшому домику, где временно жили солдаты заставы, пока переоборудовался пограничный пункт. В его распоряжении оказалась комнатка - три на два с половиной метра: там стояла кровать и тумбочка. Шторы на окне были плотно закрыты.
Дальняя дорога утомила. Илья бросил на пол вещи, снял куртку, форму и прилег с мыслью, что полежит минутку, потом пойдет, осмотрит территорию, а с утра отправится в приграничную зону. Он положил голову на подушку, закрыл глаза и немедленно погрузился в крепкий сон. А там, как в виртуальной реальности, мелькали горы, бледно-бежевый старый "жигуленок", который по-черепашьи с трудом пробирался по горному серпантину. Облака плыли, словно сонные белые киты, иногда распарывая свои бело-синие брюха острыми вершинами гор. Картина спокойствия и умиротворения.
Потом сновидение поменялось, замелькали другие кадры. И вот уже где-то очень далеко, там, на равнине, у распухших губ Финского залива вечная река Нева поблескивает темно-серой чешуей и, как гадюка, огибает столетние дома, трется кожей о горбатые мосты. Широкоформатные панорамы сменяли друг друга, пока в многоцветовом калейдоскопе не превратились в одно далекое пятно, а оттуда послышался встревоженный голос.
- Товарищ лейтенант, проснись. - Казалось, через миг после того, как Кизименко заснул, его уже кто-то тряс за плечо. - Товарищ лейтена-а-а-нт, - протянул еще раз пришедший.
Илья открыл глаза - новый знакомый.
- Что случилось?
- Это кабздец, лейтенант, тебе нужно посмотреть, - ответил тот.
Через несколько минут старый "уазик" мчался по грунтовой дороге, сильно наклоняясь то в одну, то в другую сторону. Тусклые фары, как два желтых змеиных глаза, вырывали из размазанной вечерней мглы на секунду часть пейзажа - рваный куст, груду камней, кривое деревцо, а потом окрестность снова погружалась в горную тьму, замазывая кистью с черной краской все детали и силуэты.
Еще десять минут они двигались по каменистой дороге, пока не заехали в небольшой лес, покрывавший склоны гор. Машина пошла чуть мягче. Поворот. Большой куст, раскинувший, как павлин, перья-ветки, дальше - сплошные стволы деревьев. Впереди судорожно мелькали огоньки, метались, словно дикие зверьки, чтобы спрятаться от темноты, хотели найти убежище, да тщетно: тьма окунула их в мглистую жижу.
Машина остановилась. Илья хлопнул дверью и устремился к огонькам. Глаза быстро привыкли к темноте, стали различать траву на земле и небольшие валуны, еще минута - и он у обозначенного фонарным светом места. К нему поспешил недавний знакомый. Перед ними открылась картина, похожая на постер американского фильма ужасов. На толстой, облезлой шкуре сосны тянулся короткий кровавый след - кто-то провел рукой, вымазанной в гранатовой жидкости. Сразу за сосной на земле были видны чьи-то ноги, обутые в армейские бутсы. Илья медленно обогнул дерево, так что тело как бы выплывало из-за него, демонстрируя остальные детали картины. Труп был вытянут, будто побывал на дыбе, одна рука неестественно вывернута, наверняка сломана, на лице кровавые потеки. Рассмотреть черты лица было сложно из-за красных пятен, смешавшихся с грязью. Скорее всего, убитого притащили к сосне или он полз сам, пытаясь укрыться от своих убийц, а место убийства находилось где-то рядом. Но самое ужасное Илья увидел возле трупа. К стволу примостилось второе тело. Руки трупа безвольно покоились на сухих сосновых иголках, ноги послушно вытянуты, словно по струнке. А между ног лежала голова с окровавленными краями. Кровь вылилась на брюки убитого, засохла черным пятном. На лице, на молодом лице солдата не было эмоций. Как будто он принял смерть безропотно, согласившись в какой-то момент с уходом из жизни. Губы разжаты, мимика не напряжена, глаза пространно смотрят в лесную даль, точно высматривают в привычном пейзаже непривычные детали. Лицо выражало беспомощность и смирение.
- Тот, кто лежит на земле, - подполковник Желудкин, начальник оперативного отдела. Он с водителем ночью поехал в лес, в горы, проверять информацию о схронах оружия боевиков, и, видно, когда приехал, они были там. Наверное, это была подстава, чтобы их выманить. Человек у дерева без головы - его водитель. Жена подполковника сообщила нам, мол, он как раз говорил с ней по телефону и его голос оборвался на словах, что к ним кто-то идет, - добавил знакомый Ильи.
На месте происшествия копошились "погранцы", по рации вызывали милицию, следственную группу и даже зачем-то "скорую". Но когда те в сосновую глушь доедут, неизвестно. Кизименко прошелся между трупами, направился дальше, куда вел след на земле. Видно, что там Желудкина пытались грохнуть, а он сопротивлялся. Его ранили в живот и били по голове, а он полз от них, желая спастись. Потом лейтенант подошел к обезглавленному трупу и осмотрел все вокруг. Ни следов борьбы, ни вмятин на траве. Ничего. Он еще долго рассматривал убитых, пока к нему не приблизился водитель "уазика". Оба молчали, смотрели на жестоко изувеченные трупы.
- Мне кажется, что Желудкин пытался с ними биться, там следы ног. Потом его бросили на землю, выстрелили в живот, но он дрался с ними до конца. А второй безропотно сдался на милость ваххабитов, наверное, думал, что они его отпустят, - задумчиво произнес Илья.
Собеседник тихо и многозначительно хмыкнул:
- Да, может быть.
А потом глубоко вздохнул, бросил докуренную сигарету, смачно сплюнул куда-то в темноту, растер дымящийся окурок ногой и легонько стукнул Кизименко по плечу.
- Ну что, товарищ лейтенант, добро пожаловать. И кстати, село Метрада мы называем между собой "Метр Ада", - обыденно проговорил пограничник и выключил фонарь.
Глава 10
Пётр Никитич запел. Нестройным голосом, отчаянно фальшивя и поднимаясь до фальцета, а потом вдруг рухнув в глубокий бас. Дед складывал звуки в непонятный мотив, иногда срывался на высокие ноты. Он пел тихо. Его слышали только соседи по камере. Слов в песне не было, как не было и смысла - только один поток, словно вода из крана. Старик сидел на нарах, опершись на стойку, скрестив руки на груди и издавая гудение, переливы - то, что вырывалось из души без оцифровки и сглаживания. Так продолжалось пару минут.
- Дед, запарил, хорош. И так кошки скребутся, а ты еще подвываешь, - пробурчал Лёха.
- А что тебе не нравится, сынок? Я пою так. Может, это песня тоски или романтики, - отбился Никитич.
- Тоскуй, как выйдешь отсюда, романтик хренов, - продолжал нападать молодой сиделец.
- Выйду, а ты тут останешься, - вдруг выдал старик, посмотрел на оппонента и заговорщически подмигнул.